Третий пол: Судьбы пасынков природы, стр. 106

Еще один из давних пациентов Голанда живет в Риге. Общаться через государственную границу не так-то просто, но связь, тем не менее, не прерывается. У этого человека тоже все сложилось так, как он себе наметил 20 лет тому назад. Хорошие отношения с женой, выдержавшие испытания временем, двое любимых детей. Воспоминания о прошлом не искушают и не причиняют боли. «Со мной это было или не со мной?»

Часто ли приходится сталкиваться с рецидивами гомосексуального влечения? – спросил я. За все годы таких эпизодов было три, и всякий раз причиной становилось нетерпение пациентов. Им казалось, что они уже ухватили Бога за бороду, хотя врач настаивал на продолжении работы. К счастью, во всех этих трех случаях неудача оказалась лишь временной.

Изменилась ли за три с лишним десятилетия врачебная методика? Ян Голанд долго обдумывал ответ. В общих чертах, сказал он, принципы лечения остались прежними, какими их предложил профессор Иванов, но формы воздействия стали гораздо более утонченными. Увереннее, чем в советские годы, применяет теперь врач элементы психоанализа. Время и опыт отшлифовали формулы самовнушения. Ну и, конечно, необычайно обогатился архив. Любому пациенту теперь можно подыскать «двойника» – так, чтобы совпадали не только возраст и контуры, судьбы, но и внешность, цвет волос и глаз…

Возвращаясь домой из Нижнего Новгорода, я думал о том, какую чудовищную ошибку может совершить медицина, если она и вправду самоустранится от решения проблем гомосексуальности.

Общество, которое не на словах, на на деле уважает права человека, естественным путем приходит к мысли о недопустимости малейшей дискриминации в отношении сексуального меньшинства. Но если нельзя давить на человека, запрещая ему следовать велениям своей природы или принуждая ее изменить, то точно так же ни в какой форме нельзя препятствовать его стремлению измениться. Это тоже своего рода дискриминация, ограничение свободы, попытка отстранить человека от решения самого кардинального вопроса жизни – выбора своей судьбы.

Душа, разминувшаяся с телом

Когда ко мне на прием приходит транссексуал, я заранее знаю, что рано или поздно он произнесет сакраментальную фразу: «Доктор, со мной произошла ошибка. Мне дано женское (или мужское тело), но в нем живет мужская (или женская) душа». Очевидно, это и есть точное определение данного психологического состояния: транссексуал и вправду чувствует себя пленником своей телесной оболочки, которая ему глубоко чужда и чаще всего – болезненно неприятна. Но почему-то всегда невольно настораживает стандартность формулировки. Впечатление такое, что это кем-то установленный и выученный назубок пароль. При депрессии, допустим, переживания пациентов тоже бывают однотипными, и все же разные люди, рассказывая о них, находят свои, особые слова.

Эта формула – женская душа в мужском теле – имеет свою историю. Первым человеком, который произнес ее публично, был уже знакомый нам Карл Генрих Ульрихс, ассесор из Ганновера, первый теоретик и первый поэт гомосексуализма. Напомню, что он и сам был гомосексуалом и считал себя при этом не мужчиной со специфическими половыми потребностями, а существом отдельного, третьего пола, урнингом. С его легкой руки красивая фраза о душе, разминувшейся с телом, замелькала и в других сочинениях, посвященных теме однополой любви, но продолжалось это недолго. Формула не соответствовала самоощущению значительной части гомосексуалов, у которых не было никакого разлада между душой и телом. Их даже оскорбляло предположение, что в них, хотя бы в небольшой дозе, присутствует женское начало: если они ни под каким видом не хотели общаться с женщинами, то уже и подавно не желали ими быть. Зато формула Ульрихса пригодилась как нельзя лучше «эфеминизированным урнингам», как называли их в прошлом веке. Подозреваю, что в эту категорию попадало и немало гермафродитов, которым невозможно было в то время поставить точный диагноз, и транссексуалов, и тренсвеститов – эти явления не выделялись и не рассматривались самостоятельно, даже терминов таких не существовало. Вполне возможно, что и сам Ульрикс был в действительности транссексуалом, и именно благодаря этому ему удалось так точно выразить душевную драму этих людей.

Мне не случайно, однако, пришло в голову понятие «пароль». Когда слово становится паролем, его буквальный смысл теряет значение, оно становится сигналом для каких-то действий. Именно так пользуются транссексуалы формулой Ульрихса. В любом другом случае пациент, сообщая врачу о своем состоянии, предоставляет ему решать, каким образом будет оказана помощь. Транссексуал приходит с готовым решением. Он не нуждается ни в советах, ни в рекомендациях. Врач ему нужен лишь как квалифицированный исполнитель его требования. А сводится оно к хирургической реконструкции тела, оказавшегося в оскорбительном несоответствии с душой. Поэтому нет необходимости в поисках слов, передающих тонкие оттенки переживаний. Достаточно произнести пароль.

Транссексуализм – явление очень редкое, если судить по статистике. Но впечатление обычно складывается такое, что транссексуалов гораздо больше, чем есть на самом деле. Этот обман зрения создается благодаря их исключительно активному, зачастую даже демонстративному поведению. В этом зримое отличие данной разновидности третьего пола: в стремлении быть на виду, привлекать к себе внимание, втягивать окружающих в обсуждение своих проблем.

Что касается меня, то мое знакомство с этим феноменом произошло раньше, чем я что-либо о нем узнал, раньше даже, чем я мог услышать или прочитать это слово – транссексуализм: в 1951 году, года за два до того, как этот термин появился впервые в работах известного исследователя Бенджамина.

Дело было в Сибири. Не помню уже, с какой целью был я командирован в один из крупных лагерей – психические срывы, требовавшие срочного освидетельствования, часто случались и с заключенными, и с охранниками. И вот когда я сделал все, что от меня требовалось, кто-то из местного начальства предложил: «Хотите посмотреть на нашу Дусю?»

Само упоминание женского имени в мужской зоне прозвучало странно. Но еще более удивительным показалось, что этим именем называл себя мужчина.

Я узнал историю этого человека. В лагерь он попал несколько лет назад, по какой-то бытовой статье, не предполагавшей долгого срока. «Я – Дуся», – говорил он всем и старался, насколько это было возможно в той обстановке, внешне выглядеть как женщина.

В бараке вместе с ним жил молодой симпатичный парень. Вскоре все уже знали, что это – Дусин муж. В сексуальном плане их отношения были безгрешны, но во всем остальном поведение Дуси действительно было поведением влюбленной женщины, которая проявляет свои чувства в заботе, в желании ухаживать за любимым и исполнять все его прихоти. Над Дусей посмеивались, но готовность поделиться с «мужем» последним куском трогала всерьез: полуголодные люди в состоянии были оценить чистоту и искренность этого жеста.

Однажды «муж» в чем-то провинился, и охранник его сильно избил. Парень не выдержал побоев и умер. А вскоре нашли мертвым охранника, повинного в его смерти. Долго вести расследование не понадобилось. Дуся и не пытался что-нибудь скрыть. Он доверчиво рассказывал и показывал, как раздобыл топор («топорчик», говорил он), как вошел в помещение, где находился охранник, как тот, увидев искаженное гневом лицо мстителя, попытался выпрыгнуть в окно, но Дуся оказался проворнее и достал его «топорчиком по головушке»… Похоже было что Дуся вовсе не считает себя преступником и не думает о наказании. Любимый муж погиб, и тот, кто был в этом виновен, тоже должен был умереть.

Дусю судили, проведя предварительно психиатрическую экспертизу. Заключения комиссии я не читал, но поскольку Дуся так и остался в лагере, только с добавочным, практически пожизненным сроком, он был признан вменяемым.

Мне его так и показали – как местную достопримечательность. Все считали его ненормальным – «дурачком», – но общее отношение к нему было добродушным, беззлобным. Начальство ценило его покладистость, безотказность. Дуся охотно выполнял любые приказания, особенно если требовалась от него женская работа – помыть полы, почистить картошку. Поведение его оставалось строго целомудренным: Дуся считал себя вдовой и истово хранил верность покойному «мужу». На окрик «Дуся!» – прибегал стремглав, с сияющим лицом: он получал особое удовольствие, убеждаясь в том, что и окружающие считают его женщиной, и в благодарность рад был угодить любому. А вот дразнить его, называя, как положено, Павлом Сергеевичем, было небезопасно, и это тоже все знали. В кроткой, безответной его душе вспыхивала та же неукротимая ярость, которая однажды уже толкнула его на убийство. Но над дурачками у нас любят издеваться, поэтому всегда находились желающие проделать с ним этот жестокий эксперимент…