Вещий Олег, стр. 35

— Клятва есть клятва.

Славянин ослабил аркан, и Дитмар тут же сбросил его на траву.

— Верни меч. Мне далеко шагать.

— Меч — в обмен на голову палача.

— Но я же не смогу вернуться к Рюрику!

— Это — твоя забота, потому что ты и так не можешь вернуться. Даже с обещанной головой.

— Почему? — настороженно спросил Дитмар.

— Потому что ты убил своего напарника. Кажется, его звали Виттом? Зачем ты это сделал? Думал замести следы или не делиться наградой, которую получишь от Рюрика?

Дитмар хмуро молчал.

— Витт был опытным воином и вряд ли уступал в силе палачу. Да и преимущество было на его стороне: он ведь нападал неожиданно?

— И все-таки Клест убил его, — угрюмо сказал Дитмар. — Это правда, старик, готов поклясться.

— Поверит ли конунг в твою клятву? Не оказать помощи товарищу в бою — самое тяжкое преступление, которое только может совершить варяг. За это полагается смерть, и Рюрик прикажет поднять тебя на мечи вместо награды. Так что тебе уже не нужна голова палача, тебе хорошо бы сохранить свою.

— Он мне поверит. Поверит!.. — закричал Дитмар. — Кто ты такой, чтобы угрожать мне гневом моего конунга?

— Я — палач, — медленно и как-то очень весомо произнес славянин. — Палачу верят даже конунги: его слово — секира. Жди здесь, я сейчас принесу твой меч.

Сказав это, славянин поднял суму с головой Клеста к неторопливо направился к кустам, равнодушно повернувшись широкой спиной к Дитмару. Секунду помедлив, варяг выхватил нож из-за голенища, в два прыжка настиг славянина, уже занеся оружие. Славянин резко обернулся, ударил Дитмара в лицо тяжелой мокрой сумой и тут же вонзил в его сердце собственный отточенный нож.

Глава восьмая

Утром посланец известил Хальварда, что воевода Перемысл, только что вернувшийся из Смоленска, желает прибыть к нему для важного разговора. Желание это было несколько неожиданным в устах молчаливого славянина, всегда подчеркнуто державшегося на расстоянии от забот Хальварда, что придавало просьбе о свидании особый вес. Хальвард продумал предстоящую беседу, решил, что она непременно коснется Сигурда, как прямого помощника Перемысла, и считал, что полностью подготовился к встрече. Сигурд мог счесть для себя оскорбительным способ, при помощи которого его побратали с Урменем, пожаловаться послу, и Перемысл, со свойственным ему прямодушием, вероятнее всего, шел требовать объяснений.

Вопрос был достаточно щепетильным, здесь нужны были осторожность и выжидательный подход. Хальвард понял это. Пришел Перемысл, и они, обменявшись должными приветствиями, уселись для беседы. Однако на все его расспросы о Смоленском посольстве воевода отвечал кратко и только то, что было известно решительно всем. И все же наблюдательный Хальвард быстро приметил особую тревогу, которую, впрочем, Перемысл и не пытался скрывать, и решил зайти с другой стороны.

— Я слышал, что Сигурду пришлось кого-то убить, выручая Урменя из беды, воевода Перемысл?

— Двоих, — кратко ответствовал, воевода, показав два пальца для большей убедительности.

— Двоих с искалеченной десницей? — Хальвард не смог скрыть удивления, подумав, что его соглядатаи явно недооценили боевую хватку юного варяга.

— У него был добрый знахарь, — произнес Перемысл и, помолчав, неожиданно решил развить эту тему. — Женские руки творят чудеса, боярин.

— Да, — согласился Хальвард, лихорадочно соображая, зачем же все-таки пожаловал воевода.

— Вот это-то меня и тревожит, боярин, — озабоченно вздохнул Перемысл. — Князь Воислав послал в дар конунгу Олегу именно такие руки.

— Девицу?

— Да.

— Славянку?

— Германку. Говорит, что не помнит, откуда родом. Зовут ее Инегельдой.

— Ты говорил о ней конунгу?

— Я говорю о ней тебе.

— Тогда очень прошу доставить ее ко мне для беседы, воевода.

— В сенях ждет, — произнес Перемысл, вставая. — Я пошел, дело сделано. Жди, боярин, сейчас приведут.

Откланялся и вышел, и почти тотчас же ввели Инегельду, с головой укрытую, легким покрывалом. Сопровождавшие ее сразу удалились, без всяких слов оставив девушку у порога. Хальвард делал вид, что по горло занят, рассматривая первый попавшийся свиток и бросая поверх него короткие взгляды. Девушка стояла там, где ее оставили, не шевелясь и, кажется, не, дыша. «Раба? — подумал боярин. — Если нет, то тебя неплохо подготовили ее изображать».

— Сними покрывало.

Инегельда перебросила покрывало за голову, на плечи, и в покоях как будто стало светлее от теплой волны ее золотых волос. Этого Хальвард не ожидал и, опустив свиток, теперь разглядывал ее уже в упор. Она продолжала стоять совершенно неподвижно, ни разу не подняв на него глаз.

— Имя?

— Инегельда.

— Я спрашиваю о полном имени. Твоем и твоего рода.

— Рабыни не имеют рода, господин.

«Если ты и вправду рабыня, то готовили тебя в наложницы», — продолжал размышлять Хальвард. И спросил:

— Откуда ты?

— Из земли пруссов. Отдали в рабство за долги отца. Вот и все, что я о себе знаю.

— Имя твоего хозяина?

— Последнего звали Эвальд.

«Эвальд — „законный господин“, — перевел с древнегерманского Хальвард. — Может и не быть личным именем».

И спросил:

— А первого? Второго, пятого? Назови всех.

— Было только двое. Первого не знаю, была слишком мала. У Эвальда прожила десять лет.

— Тебя учили?

— Танцам, пению, языкам, хорошему обхождению.

— Какие языки знаешь, кроме древнегерманского?

— Славянский. Няня была славянкой. Ее имя — Смирена.

— Эвальд продал тебя купцам?

— Нет, господин. Его усадьбу захватили балтийские даны. Была битва. Многих убили, а меня не тронули и вскоре продали двинским купцам.

— Оставив девственницей?

— Я невинна, господин, — тихо сказала Инегельда. — Невинность стоит во много раз дороже.

— И это подсчитали датские викинги? — усмехнулся Хальвард. — Ложь труднее правды: ее приходится запоминать.

Он сказал наугад, но по тому, как чуть дрогнули длинные ресницы, понял, что попал в цель. Размышляя, походил по комнате. Инегельда по-прежнему стояла не шевелясь, скромно потупив глаза.

— Сядь.

Она послушно села на край скамьи, положив руки на плотно сжатые колени. Хальвард оценил положение рук, посадку и в особенности прямую спину девушки: в этом проглядывала порода, этому невозможно было обучить. Не только сама Инегельда — все ее бабки и прабабки сидели именно так, как сидела она, не сутулясь и не напрягаясь.

— Ты знала, что тебя отдадут князю Воиславу?

— Нет, господин. Меня просто ввели в его покои.

— И он не воспользовался твоей невинностью?

— Нет, господин. Я…

Инегельда неожиданно замолчала. Хальвард подождал, но молчание затягивалось, и он спросил:

— Ты что-то хотела сказать?

— Я… Я была очень удивлена.

— Я тоже, — со всей возможной простотой согласился боярин. — Это необычно, правда?

— Так мне показалось.

— А потом тебя передарили. Тебе известно, кому?

— Нет, господин.

— Князь Воислав отдал тебя в дар конунгу Олегу.

— Конунгу Олегу?

Инегельда на миг взглянула, и Хальварду показалось, что во взгляде ее мелькнула растерянность. Но она тут же прикрыла взгляд ресницами.

— Ты не знала об этом?

— Разве вещи говорят, кому ее завтра подарят? — в голосе Инегельды слышалась горечь, но она быстро справилась с собой. — Я должна была бы догадаться: прислуживающие мне женщины много говорили о великом вожде русов.

— Ты любишь болтать с женщинами?

— Я выросла среди них.

— Пока поживешь с ними.

Он кликнул гридина, что-то шепнул ему, и гридин тотчас же удалился. Хальвард больше не говорил с девушкой, но, сев в кресло, уже не спускал с нее глаз. И за все это время ресницы Инегельды ни разу не дрогнули.

Вошли две молодые женщины. Хальвард молча указал одной из них на Инегельду, и та, взяв девушку за руку, тут же увела ее из его покоев.