Вещий Олег, стр. 25

— Советую не упустить такой возможности. Хотя Сигурд и сказал, что обида — утеха женщин, сам он ее испытывал. И обиду, что подобным поручением его лишали участия в важных переговорах с кривичами, и горькую досаду, что Нежданы ему долго не видать. Впрочем, обида как-то забылась, когда Хальвард ушел. Сигурд и сам понимал огромную ответственность за порученное дело, но горечь от неминуемого скорого расставания с девушкой не исчезала. Он вспомнил их последнее свидание, то, как она доверчиво и ласково прижалась к его щеке, сказав… Что она сказала? «Учи наши обычаи», так, кажется? Зачем? Ведь она по воспитанию, по положению, по Духу, наконец, скорее русинка, чем славянка, так для чего же ей, любимице конунга, понадобилось, чтобы он, варяг без роду и племени, знал славянские обычаи? Все или какие-то особенные, важные для нее? А что для нее может быть важным? Ведь не то же, что славяне умываются под струей воды, а русы и скандинавы — только в тазу или в боевом шлеме, если таза нет под рукой?…

Он боялся поверить в то, что вдруг пришло ему в голову. Чувствовал, как бросило в жар, как забилось сердце, а поверить не решался. И усидеть не мог и, пометавшись, бросился на поиски Перемысла.

— Хальвард сказал тебе, что ты вернешься на волок с грамотой Смоленского князя? — спросил Перемысл, едва Сигурд переступил порог. — Таково последнее повеление конунга Олега.

— Да знаю я! — с досадой перебил Сигурд. — Я не за тем искал тебя. Мне не утешение нужно, а…

Тут он замолчал, поскольку не мог сообразить, как ему перевести беседу на главную тему. Слегка озадаченный его горячностью, Перемысл молчал тоже, так что Сигурду все равно пришлось продолжить трудный разговор.

— Я приду в ватагу к Урменю, а там почти все — славяне. Может, объяснишь мне ваши обычаи, а то обижу кого ненароком.

— Это ты решил верно, — солидно произнес Перемысл. — Обычаи наши просты: не отказывайся от пищи нашей и питья нашего. Чти хозяев, сначала отвечай, а спрашивай, когда вопросов не останется. Ну, что еще? Да, мы не запираем жилищ своих, даже когда уходим надолго, чтобы случайному путнику было где заночевать, но никогда ничего не бери без спросу. С женщинами первым не заговаривай…

— Кстати, насчет женщин, — нетерпеливо перебил Сигурд. — А что у вас за свадебные обычаи? Как невест выбирают?

— Хочешь у Урменя жену добыть? — рассмеялся воевода. — Не мечтай, там ватажное братство, женщин нет. В рабство купцам продадут, если какая попадется.

— Нет, я вообще… — смутился Сигурд.

— А вообще у каждого племени — свой обычай. Слыхал я, что радимичи, вятичи и северяне осенью игрища устраивают меж сел и на тех игрищах умыкают невест по сговору с ними. А древляне…

— А вы, новгородцы? — нетерпеливо перебил Сигурд.

— А мы — по сговору родителей или старших в роде, если родителей нет. Коли сговорятся, то жених за невесту платит вено. Выкуп значит. Как заплатил, так и свадьба объявляется. Всенародно, чтоб знали, кто теперь наречен мужем и женой. Вот так и Неждану отдавать будем, пора уж. Я — старший рода ее, а конунг Олег — опекун. Как решим, за того и пойдет.

— И решили уже? — помолчав, спросил Сигурд.

— Нет, а надо бы, — вздохнул простоватый воевода. — Пора уж, а конунг и слышать об этом не хочет.

— Понятно, — тихо сказал Сигурд. — Все мне теперь понятно, воевода.

И понуро вышел из покоев.

— Значит, Хальвард взял твоего лучшего лазутчика, — задумчиво произнес Рогхард.

Орогост хмуро промолчал. Он хорошо знал привычку конунга рогов размышлять вслух, остерегался вспышек его расчетливого холодного гнева, но, имея в запасе ход, выжидал, когда выгоднее его сделать.

— Он знал, что палач Рюрика у нас?

— Нет, конунг.

— Лучше думать, что знал. Тогда об этом знает и Рюрик. И что он сделает? Он пошлет людей, чтобы выкрасть его или убить. Будь к этому готов, хватай всех подозрительных. Много в Полоцке варягов?

— Купцы. Торговые люди. Твоя личная охрана, конунг.

— Замени охрану. Варягов вышли на новгородские рубежи. Проверь торговых людей и не спускай глаз с приезжих купцов:

— Будет исполнено, конунг.

— Поспешно дыры не латают, Орогост. Поспешность их рвет. И делает новые дыры. Хальвард вытащит признание из кого угодно. Что он мог выудить из твоего лазутчика?

— Лазутчик должен был выяснить, кто была та женщина, которую замучил палач Рюрика. Я считаю ее любовницей Олега, конунг.

— А что же могла делать любовница конунга русов в Новгороде?

— Может быть, Олег хотел узнать о здоровье Рюрика? Это могло развязать ему руки: ведь у него — княжич Игорь.

— Пустое. Пять лет назад княжич еще не родился на свет. — Рогхард вдруг подался вперед. — Где? Где Олег прячет сына Рюрика сегодня?

— Нам это неизвестно.

— А должно быть известно! — неожиданно выкрикнул конунг, с силой ударив кулаком по подлокотнику кресла. — Мы бродим в темноте, потому что ты, Орогост, все время роняешь факел знаний!

Ноздри Рогхарда побелели, что служило верным признаком гнева. Орогост зорко уловил перемену в его настроении: пора было предлагать продуманный и оговоренный с советниками ход.

— Олег еще не имеет права на жену, но без любовниц он обходиться не может, конунг. А о них никто не знает ни в Старой Русе, ни в Новгороде, ни у нас. Почему он прячет их, ведь это не в обычае русов?

Вопреки обыкновению Орогост говорил неторопливо, стараясь для пущей убедительности подражать манере конунга размышлять вслух. Краем глаза он наблюдал за ним, видел, как разжался кулак Рогхарда, как блеснул взгляд из-под нахмуренных бровей.

— Мужчина не прячет любовниц от друзей, он прячет их от женщин. В Старой Русе всем известно, что у него есть воспитанница, вот от нее он и прячется. А это значит одно: она не воспитанница, а прижитая дочь. Это его сердце, конунг, до которого ты хотел добраться.

Орогост расчетливо замолчал, чтобы дать Рогхарду возможность все оценить. И резко повысить в цене собственное предложение, которое намеревался высказать в конце.

— Так, — обронил конунг. — Пока разумно, поскольку из этого следует, что та женщина могла быть матерью его воспитанницы. Ты хочешь выкрасть ее, когда русы уйдут в южный поход?

— Нет, конунг. Я хочу предложить ей верную подругу.

— И у тебя есть на примете такая подруга?

— Есть, конунг. Инегельда.

— Что? — Рогхард всем телом повернулся к нему. — Ты пошлешь в логово Олега собственную дочь, Орогост?

— Она — лиса. Хитрая, рыжая, ласковая и беспощадная, уж она-то разузнает, где спрятан княжич Игорь. Я зашлю Инегельду с первым торговым караваном и сделаю так, что Олег подарит ее своей воспитаннице.

— И над сердцем Олега повиснет кинжал.

— Или капля яда.

Конунг и его воевода одновременно улыбнулись друг другу. Впервые за всю беседу.

Глава шестая

Всезнающий Хальвард не ошибался, предполагая, что Урменя до сей поры точит обида на отца — Смоленского князя Воислава. Да, он и вправду родился от рабыни-гречанки, которую византийские купцы подарили князю Воиславу, в то время еще неженатому, молодому, влюбчивому и веселому. Князь искренне любил своего первенца, не жалел ни времени, ни средств на его воспитание и уж тем более не прятал на задворках княжеского терема. Но время шло, волоча за собою осложнения, тревоги и обязанности, князь Воислав взрослел, меняя охоты и любовниц на княжеские заботы. А их все прибавлялось: русы озорничали на севере, роги отхватили добрый кусок на западе, меря и мурома теснила с востока, радимичи перехватывали караваны на юге. Последнее было особенно тревожным: благополучие Смоленска да и всей земли кривичей впрямую зависело от торгового пути из варяг в греки. А тут умер отец, и на молодого Воислава разом обрушились все государственные неприятности.

— Ты должен породниться с радимичами, — в один голос заявили старые думцы отца. — У тамошнего князя дочь на выданье.