Ольга, королева русов, стр. 27

— Может быть, просто боятся признаться?

— В пыточной подклети? — Кисан позволил себе слабо улыбнуться. — Такого не бывает, великий князь. И не может быть: у меня очень опытные каты.

— А эту… — Великий князь скривился, стараясь припомнить. — Ну…

— Кормилицу? — осторожно подсказал Кисан.

— Да, да. Она все знает. Все!…

— Она все забыла, великий князь. Или делает вид, что забыла, потому что уже не боится боли.

— Она бесчувственна?

— Она — глубокая старуха, великий князь. Она успела пережить все свои боли.

Игорь сел в кресло, помолчал. Спросил неожиданно и почти жалобным голосом:

— Что же мне теперь делать?

— Прости, великий князь, но я не понял твоего вопроса.

Игорь опять помолчал.

— У меня есть сведения, что кто-то навещал великую княгиню в мое отсутствие, — как-то нехотя сказал он наконец. — Причем на иноходке. А иноходка должна была стоять в ее конюшнях.

— Я это проверю, великий князь.

— Ну, а мне что делать? — почему-то по-прежнему обиженным тоном вторично спросил Игорь.

— Ехать к княгине. И поговорить с нею. Женщины хвастливы, и, если верно построить беседу, ты сможешь догадаться о многом, великий князь. О многом.

— Она меня перелукавит. Все женщины двуличны, лживы и лукавы. И ты это знаешь.

— Ты мудрее, государь.

Игорю льстило, когда его называли государем, хотя такого высокого звания в Киевской Руси тогда еще не существовало. Оно было принято в Византии, на которую великий князь смотрел со странной смесью ненависти и восхищения. И был только один человек, которому — да и то нечасто, от случая к случаю — дозволялось так к нему обращаться. Кисан высоко ценил знак особого доверия князя, а потому и пользовался им очень редко. И только тогда, когда исчерпывал иные способы воздействия на слабую душу слабого князя.

— Ты прав, Кисан, прав, — забормотал Игорь, все еще не решаясь последовать совету. — Женщины растут в суете, зарываются в мелочах, не способны управлять, повелевать, руководить сражением. Однако они имеют навык в беседах, они целыми днями только и делают, что судачат и сплетничают и…

И неожиданно замолчал.

Кисан, отлично изучив крайне нерешительный нрав великого князя, понял, что Игорь сегодня всеми силами воспротивится его предложению. И придумает массу отговорок. Сошлется на дела, на свое нежелание видеть супругу, на усталость после похода, наконец. В таком состоянии уговаривать его было занятием бессмысленным, но в конечном итоге важно было иное. Важно было вытянуть из него обещание посетить жену завтра, через три дня, да хоть через неделю, но — вытянуть. Тогда можно было бы, ссылаясь на его княжеское слово, возобновить разговор в оговоренный самим Игорем срок. И добиться своего.

И еще важно было мягко и ненавязчиво заставить великого князя выполнить задачу, поставленную перед ним его тихим, плавным, таким заботливым, все знающим и все понимающим тайным советником. Его, Кисана, личную задачу.

— Ты верно подметил недостатки женщин, великий князь, что еще раз убеждает меня в твоей редкой наблюдательности и прозорливости, — вкрадчиво и неторопливо начал Кисан. — Остается вплести в этот венок цветочки взбалмошности, непредсказуемости и склонности к преувеличениям, всегда свойственные женщинам. Только…

Он многозначительно замолчал.

— Что еще? — нетерпеливо спросил Игорь.

— Очень дерзкий вопрос, — тихо сказал Кисан. — Если позволишь, великий князь.

— Спрашивай.

— Сколько лет твоей супруге, великой княгине Ольге, да продлят боги жизнь ее на этой земле?

— Не знаю, — князь почему-то перебрал пальцы на обеих руках. — Лет тридцать или около того.

Кисан горестно вздохнул, придав своему вздоху оттенок крайней озабоченности.

— Прости, государь мой, но твоя супруга может оставить тебя без наследника.

— Это я, я могу оставить Великое княжество без наследника! — вдруг заорал Игорь, вскочив. — И ты это знаешь, знаешь, знаешь, хорошо знаешь!… Ты потакал моим слабостям в детстве, ты растлил меня…

Он неожиданно замолчал, со страхом поглядывая на Кисана. Больше всего он боялся обидеть его, потому что не мог остаться в полном одиночестве, без друзей и советников. Не мог, это было выше его сил

Однако Кисан и бровью не повел в ответ на этот выплеск застоявшихся чувств. Посмотрел на князя тусклыми глазами, сказал негромко:

— Может быть, тебе следует взять другую женщину, мой князь? Твоя супруга немолода и…

— Я с трудом привык к ней, с трудом! — выкрикнул Игорь, и неожиданная искренность прозвучала в его голосе. — Не смей никогда говорить об этом, не смей, слышишь? А то мне придется забыть, что мы вскормлены одной грудью.

— Да, мой князь.

Кисан низко поклонился, прижав руку к сердцу. Некоторое время оба молчали, но молчание было напряженным. Потом великий князь произнес, изображая скорбное раздумье:

— Обычаи русов не позволяют взять вторую жену. Мы — не славяне, Кисан.

— Твоя супруга может и умереть, — словно про себя заметил друг детства.

— Нет, не может, — с неожиданной твердостью сказал великий князь, и Кисан с огромным удивлением едва ли не впервые увидел в нем вдруг воистину великого князя. — Ты меня понял, первый боярин и советник? Тогда ступай прочь отсюда и не появляйся здесь, пока не позову.

Кисан низко, ниже обычного поклонился и бесшумно вышел из княжеских палат.

А князь Игорь долго и неподвижно сидел в кресле, обеими руками крепко вцепившись в подлокотники. Внезапная и неожиданная для него вспышка княжеского достоинства потребовала затраты всех сил, и нравственных, и физических. Ион, не шевелясь, ждал, когда вернутся силы физические.

Он поднялся с кресла раньше, чем они восстановились в его теле. Ссутулившись и шаркая ногами, прошел в опочивальню и долго, очень долго смотрел на ложе, на котором никогда не возлежала ни одна женщина. И вдруг глухо взвыл, упал на колени перед этим ложем, уткнулся лицом в жесткий ворс ковра и зарыдал, изо всех сил пытаясь задавить в себе эти рыдания.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Печенеги сдержали слово и не ударили в спину, и Свенельд еще раз возблагодарил в душе Берсеня. Разгромив в двух скоротечных сражениях уличей, воевода обложил их еще большей данью за нарушение прежних условий договора и, отдохнув три дня, приказал своей дружине двигаться прямо на Киев. Беспрепятственно выведя ее из зоны действий печенежских орд, оставил командование Горазду, а сам, захватив Ярыша и трех преданных дружинников, обходными путями по лабиринтам лесных рек пошел в Древлянскую землю.

И здесь он чувствовал правоту Берсеня. Нельзя было более тянуть с налаживанием добрых отношений с дерзким и весьма самостоятельным древлянским князем. То, что Свенельд, по сути, отдал своего первенца в заложники вольнолюбивому славянскому вождю, Берсень одобрил, но этого могло оказаться недостаточно для той задачи, которую киевский воевода наметил для славянского князя, и сын-заложник помочь здесь никак не мог. Да, Мстиша был не только лют, но и умен, и расчетлив, и, главное, чтил отца превыше всех богов, но — слишком уж молод, а потому в историю своего рода посвящен еще не был. От него давно уже не было известий, однако Свенельд, в отличие от Всеславы, по этому поводу не беспокоился. Это у плохих новостей — ястребиные крылья, а добрая весть никогда не спешит. А коли нет вестей плохих, то и ничего дурного с сыном не случилось.

Свенельд шел открыто, нанимая лодки и проводников у древлян. Он был убежден, что древлянский князь Мал уже знает о том, что он вступил в его земли, и что рано или поздно вышлет навстречу кого-либо из своих бояр с почетной стражей. Тем более, с воеводой не было никакой охраны, что подчеркивало его мирные намерения, и Мал, державший в заложниках его старшего сына, должен был это оценить и понять главное: грозный киевский полководец идет к нему для мирных переговоров.