Князь Ярослав и его сыновья, стр. 43

Получив повеление хана, Чогдар не стал задерживаться в Новгороде, но задержался у великого князя, отослав гонца на ближайшую ямскую станцию, поскольку до Владимира татары их ещё не довели. Он не был встревожен этим внезапным вызовом, но все же думал, зачем и кому — самому Бату или Субедей-багатуру — он вдруг понадобился. Посланный за ним сотник от ответов уклонялся, поэтому Чогдар и решился на свидание с Ярославом.

Он помнил совет своего покровителя, неисполнение которого могло быть расценено как нарушение приказа, хитрить не умел и перешёл к делу, едва опрокинув первый кубок:

— К Бату надо ехать добровольно, великий князь.

— Знаю, — вздохнул Ярослав. — Да вот — беда у нас. Невестка моя до сей поры с постели не встаёт. Александр с Андреем в Ливонии, а ну как, не дай Бог, преставится, когда я в отъезде буду?

— Невский не знает о её болезни?

— И не должен знать, — нахмурился великий князь. — С тревогой на сердце войска не водят.

Ярославу и впрямь нельзя было уезжать, и Чогдар об этом больше не говорил. Старался, как мог, отвлечь Ярослава от тяжких дум, рассказывал о Яруне, об ополчении, о лучниках, которых обучал стрелять. Так прошло три дня, он уже собирался в дорогу, когда от Невского примчался гонец с сообщением, что князь Александр взял Псков.

— Вот этой радостью от Батыя и сам прикроешься, и меня прикроешь, — сказал великий князь. — Отслужим благодарственный молебен, попируем и — распрощаемся. Ненадолго, надеюсь.

Распрощаться пришлось навсегда. Но тогда они этого не знали.

Ещё издали, едва въехав на площадь, Чогдар увидел перед ханским шатром бунчук с длинным чёрным хвостом, обёрнутый чёрным войлоком. И придержал коня.

— Кто умер?

— Не знаю, — растерянно сказал сотник.

— Нашего учителя, великого полководца Субедей-багатура больше нет среди нас, — угрюмо сказал Бату-хан. — Тело его следует сейчас в Каракорум, где будет предано земле с ханскими почестями. Траурный караван ведёт мой брат Бёрке, которого я отозвал с Кавказа. Ты опоздал проститься с андой собственного отца, Чогдар.

— Я…

— Твоя печаль больше, чем твоя вина. — Бату вздохнул. — Перед кончиной он вспомнил о тебе. Ты заменишь его возле моего стремени и возле моего трона. Такова его последняя воля.

— Кто же может заменить Субедей-багатура?

— Угедей умер, — не слушая, продолжал Бату. — Угедей умер, и Каракорум отозвал тумены Гуюка и Бури. То, что ты сейчас услышишь от меня, должно умереть в твоём сердце.

— Оно умрёт там.

Бату сам наполнил чашу Чогдара кумысом. Чогдар с поклоном принял её двумя руками и почтительно выпил вслед за ханом.

— У меня осталась тысяча чжурчженей и тысяча мангутов. Всего две тысячи монголов, остальное — кипчаки, татары, аланы и русичи. На курултае великим ханом провозгласят Гуюка. Это сказал знающий человек Ючень, сбежавший ко мне. Но куда бежать мне, мой советник?

— Никуда, мой хан, — спокойно ответил Чогдар. — Надо искать союзников в русских княжествах, и такие союзники есть. Князь Александр Невский взял Псков и этой зимой даст ливонцам решающую битву.

— И ты убеждён, что он выиграет её?

— У меня нет сомнений.

Бату задумался, и Чогдар сам наполнил чаши кумысом.

— Ты убеждён, что он не поднимет восстания против меня?

— И в этом у меня нет сомнений. Князь Александр очень умен для того, чтобы драться на два фронта. А ливонцы для него куда опаснее, чем мы.

Последнее Чогдар сказал с известным напряжением, но вовремя. Бату почувствовал это и улыбнулся.

— Мой анда — русский воевода Ярун, — тотчас же напомнил Чогдар. — Я на собственном опыте убедился, сколь русские верны законам побратимства.

— Ты второй раз говоришь мне об этом. Как я должен понимать твою забывчивость?

— Земли завоёвывают, сидя в седле, но управлять с седла землями невозможно, мой хан. Я не очень доверяю китайцам, но Ючень мудр и искушён в делах правления.

— Этим он и будет заниматься. Только налогами и казной, и ничем более. Зачем ты напомнил мне о своём побратимстве, Чогдар?

— Невский много рассказывал мне о Сартаке, которому подарил свой победоносный меч, — осторожно, обдумывая каждое слово, сказал Чогдар. — Может быть, наступило время, когда Сартаку следует подарить свою саблю князю Александру?

Бату задумался, хмуро осмысливая услышанное. Взял наполненную Чогдаром чашу, отхлебнул глоток.

— Субедей-багатур считал тебя своим сыном, потому что твой отец был его андой. Есть ли подобный обычай у русичей?

— Да, мой хан. Я считаю сына своего побратима своим сыном, а он меня — своим вторым отцом.

Бату неожиданно тихо и облегчённо рассмеялся.

— Мой мудрый учитель Субедей-багатур не ошибся со своим последним советом. Насколько я знаю, у русских есть обычай всегда пить за что-то. Выпьем за здоровье и победы князя Невского, Чогдар!

И первым поднял чашу с кумысом.

В ожидании отцовской дружины Невский вновь отправил Домаша терзать ливонцев в их землях, усилив его удары самостоятельно действующей дружиной Миши Прушанина. Вновь запылали замки и селения, закачались на виселицах предатели и фогты, и беженцы заметались по всем дорогам. Заодно новгородцы отбивали запасы продовольствия и сена, потому что Псков голодал, а обозы из Новгорода медленно тащились по зимним дорогам.

Была и ещё одна причина, почему князю Александру необходимо было держать рыцарей в постоянном напряжении. За спиной ордена стояла вся Европа, из которой бесперебойно шли не обозы с продовольствием, а рыцарские отряды. Пополнение это было неиссякаемым, тогда как новгородцы напрягали последние силы, но кроме припасённой на крайний случай дружины великого князя Ярослава помощи ждать больше не приходилось. И Невский трепал противника, не давая ему опомниться, как только мог и где только мог.

Так продолжалось до весны, хотя самой-то весны как-то особо не чувствовалось. Ночью по-прежнему стояли сильные морозы, днём, если распогоживалось, на солнце таяло, но уже к вечеру замерзало снова. Доман и Миша, посовещавшись, решили поберечь коней и спешили свои дружины, пригнав всех лошадей Невскому.

— Разумно, — сказал князь. — Кони отдохнут и подкормятся.

Конские табуны привели самые опытные, знающие толк в лошадях дружинники Миши Прушанина. Их старший и докладывал князю Александру о причинах такого решения, а после княжеского одобрения протянул Невскому увесистую торбу.

— Миша велел тебе передать. Отряд в пять рыцарей нам попался, сдаться не пожелали, гордые очень. Положили мы их, а Миша наказал подковы с их коней тебе отвезти.

Князь внимательно осмотрел подковы. Шипы на них были тупыми и закруглёнными.

— Как по-твоему, давно коней ковали?

— Нет, князь Александр, — сказал старший, обследовав подковы. — Ковка свежая, даже заусенцы не стёрлись.

— Понятно, — усмехнулся Невский. — Савка, покорми гостей да Урхо ко мне мигом!

Урхо появился тотчас же. Тщательно изучил Мишин подарок, усмехнулся:

— На льду ливонцев встречать решил, Ярославич?

— Не решил ещё. Но ты собери кузнецов, обучи их своей ковке и раздувай горны. Чтоб на всю отцовскую дружину подков хватило. Так, про запас. На всякий случай.

Урхо сменил богатую одежду старшего дружинника на кожаную робу кузнеца и раздул горны. А Невский велел Савке разыскать Якова Полочанина.

— Ливонцы собираются в Дерптском епископстве во главе с магистром, — сказал Яков. — Помощь рыцарям подходит чуть ли не ежедневно. Слух прошёл, что Папа издал буллу о новом крестовом походе против еретиков, то есть против нас, православных. Но относительно буллы ещё надо проверить.

— Когда могут выступить?

— Уже на полях руку набивают, верные люди сами видели. Выстраиваются клином — железной свиньёй, как новгородцы говорят. В середине клина и позади него бегут кнехты. Кнехтам выданы прямоугольные щиты, мечи, копья, а лучникам — луки с короткими тяжёлыми стрелами. Говорили мне, что такой стрелой можно кольчугу пробить, а у нас все ополчение в тегиляях: поскупился Новгород.