Князь Ярослав и его сыновья, стр. 32
— Найдутся.
— Хорошо бы пару-тройку к немцам заслать.
— Постараюсь, Александр Ярославич.
— Враг у нас сильный и опытный, да, кажется, воюет по старинке. И старинку эту я должен понять… — Князь вздохнул. — В Новгород мне надо, очень надо, а я — тяну.
— Что ж так? Ждёшь чего?
— Жду, Яков. — Невский неожиданно улыбнулся. — Княгинюшка моя вот-вот рожать собирается…
3
Едва войско Бату перевалило Карпаты, как впереди него карающей вороньей стаей понеслись страшные легенды, докатившись в конце концов до Франции. Легенды живописали не только монгольскую беспощадность, стремительность их ударов и тучи их стрел, закрывавших солнце, но и небывалые размеры самого татаро-монгольского войска. До ужаса напуганные не столько непривычным обликом врага, сколько необычными его действиями, ратники и рыцари, успевшие убежать правители и перепуганные монахи рассказывали о несметной татарской силе. Говорили, что само войско занимает пространство на двадцать дней пути в длину и пятнадцать в ширину, что за ними по доброй воле следуют несчётные табуны диких коней, а неугодившие в цель стрелы сами собой возвращаются в колчаны всадников. Казалось, Европа готова была без боя расступиться перед нашествием неведомых полчищ, если бы было куда расступаться. Казалось, ещё одно усилие, ещё рывок, ещё одна решающая битва…
Но как раз-то сил на последнюю решающую битву у Бату-хана уже не было. Растянутый тыл оказался пройденным, а не покорённым, разгромленные в трех сражениях поляки не считали себя побеждёнными, Германия странно отступала, Котян, поссорившись с венграми, ушёл в Болгарию, и Бату вдруг ощутил, что утрачивает цель. Ощущение было настолько тревожным, что он оставил армию на верных полководцев и вернулся за советом к Субедей-багатуру, который по тяжести лет уже не мог пересечь Карпаты, и даже юрту, из которой он почти не выходил, тащила дюжина особо выносливых волов.
— Ты чересчур перетянул тетиву, — сказал учитель, когда Бату объяснил ему сложившуюся обстановку. — А цель ушла. Так куда же полетит стрела, если больше нет цели?
— Моя цель — половцы. Я разобью их и вернусь в Венгрию. Там есть где пасти табуны.
— Моё сердце билось вместе с сердцем великого Чингисхана, — помолчав, сказал Субедей-багатур. — Не так точно, может быть отставая на один удар, оно билось и с его сыновьями. А сейчас оно точно замерло, и я уже не ощущаю ударов сердца великого хана Угедея.
— Угедей умер? — шёпотом спросил Бату.
Советник промолчал, опустив тяжёлые веки на никогда не мигающие глаза.
— Бурундай и Неврюй добьют Котяна и без меня, — продолжал вслух размышлять Бату. — Если я опоздаю в Каракорум на курултай…
— То останешься жив, — весомо сказал Субедей-багатур. — На курултае великим ханом изберут Гуюка. А Гуюк не забывает обид.
— Его обиды настигнут меня и здесь.
— От Каракорума до Волги долог путь. И кто знает, что может случиться на этом пути?
— Ты говоришь загадками, учитель.
— Половецкая степь просторнее степей венгерских, Бату-хан. Если оградить её силой побеждённых русичей, она станет неприступной. У русичей есть два вождя, способных сделать твою орду непобедимой даже для злопамятного Гуюка. Это Александр Невский и Даниил Галицкий.
— Князь Даниил удрал в Венгрию.
— Он вернётся, когда ты уведёшь войска в половецкую степь. Но ждать — значит терять время. Чтобы его не терять, прикажи Невскому изъявить свою покорность.
— Невский смотрит на Запад. Это твои слова, учитель.
— Сделай его взор ещё более пристальным.
— Как, учитель? Ты опять заговорил загадками, а мне некогда разгадывать их.
Субедей-багатур долго молчал. Бату уже начал проявлять признаки нетерпения, когда он сказал:
— Ничто не вечно, хан, кроме разумной власти. Неразумная власть всегда ищет врагов, разумная — союзников. Может быть, это мой последний совет. Обдумай его, внук великого деда.
Он устало прикрыл глаза, и Бату тихо вышел из его юрты. Он с детства восхищался непонятной для него прозорливостью лучшего полководца монголов, прислушивался к его советам, но был достаточно опытен и самолюбив для того, чтобы не следовать им слепо и непродуманно. Тем более что напутственными словами учителя было напоминание о его великом деде.
Бату-хан всегда гордился своим высоким положением, а жена его Баракчин-хатун не уставала напоминать, что такие синие глаза, как у него, были только у самого Чингисхана. Глаза — окна души, и Бату верил, что какая-то часть великого основателя империи монголов передалась ему и, размышляя о советах Субедей-багатура, всегда прикидывал, как бы использовал эти советы сам Чингисхан.
А Чингис завещал никогда не оскорблять чужих богов, но молиться только своим. Мать Бату была христианкой несторианского толка, кое-что вложила в сына, но ещё больше — во внука, и его любимый Сартак не скрывал своих симпатий к христианству, продолжая превыше всего чтить собственных богов. И Бату достаточно разбирался в многочисленных потоках и ручейках общей веры во Христа, чтобы понять разницу в поведении двух знаменитых русских князей. Александр Невский защищал православную веру и Русскую землю, не сходя с неё. Даниил Галицкий бежал от его войск в католическую Европу, оставив родную землю. И твёрдая последовательность Александра была куда ближе ему, чем суетность Даниила Галицкого.
Впрочем, было и кое-что ещё, что легло ему на сердце. Рассказ Чогдара о Невской битве, которую князь Александр выиграл заведомо меньшими силами, потеряв при этом всего двадцать воинов. Он не одобрял рыцарского поединка Александра с ярлом Биргером, потому что полководец, с его точки зрения, должен думать не о личной отваге, а о битве в целом и о своих воинах, но не мог не признать мужества русского князя. А Сартак вообще пришёл в восторг, когда Бату рассказал ему о поединке, и умолял отца поскорее познакомить его с Невским.
Но если предчувствие не обманывает старого учителя? Если великий хан Угедей, отец Гуюка, и вправду уже умер или вот-вот умрёт? Что будет тогда с ним, с самим Бату? Субедей-багатур прав: на курултае великим ханом изберут Гуюка, прямого преемника Угедея. Там, в далёком Каракоруме, все решают сильные кланы, хитрые чиновники да старые ветераны, для которых он, Бату-хан, всего лишь предводитель пограничной орды на далёкой окраине, а Гуюк… Гуюк — рядом. Вдова Угедея Туракина, властолюбивая, глупая и жадная, по обычаю, до курултая будет править при помощи опытных советников да старых друзей, имея доступ к ханской казне. А курултай — через пять лет, когда съедутся в Каракорум все чингисиды и представители всех воюющих армий. Пять лет — большой срок. Пугающе большой срок…
Значит, надо кончать войну в Европе и стягивать войска в один кулак. И — искать союзников. Иного выхода нет.
4
То ли предчувствие, то ли расчёт, то ли уверения многочисленных женщин из окружения Александры оказались точными, а только через сутки после военного совета счастливый Невский поднял на руках своего первенца. И прибыл в Новгород в радостном настроении.
Думцы его времени не теряли, но новгородцы хмуро помалкивали, не очень-то рвались исполнять их просьбы и требования, и дела шли хорошо пока только у Миши Прушанина.
— Идут псковичи, Ярославич! — с восторгом сообщил он. — Молодые новгородцы тоже вроде бы не против, но денег требуют. Мол, семьи оставить придётся, а кто прокормит?
— Правильно требуют, — сказал Невский. — Я это на Совете господ решу. С глазу на глаз.
И велел посаднику в тот же день собрать Совет господ.
Совет собрался в Грановитой палате, но князь выходить к нему не торопился. Знал, что следует потомить, а потом появиться с требованиями и от этих требований уже не отступать. Он вошёл в полном боевом наряде с красным княжеским корзно за плечами, в котором ходил только на битвы. В том числе и на Невскую, и корзно должно было об этом напомнить. Не поклонился и не сел, а сразу начал говорить громко и чётко, и могучий голос его гулом отражался от стен: