Александр Невский, стр. 84

У Гражины было не столько тяжёлое, сколько сумбурное детство. Родившись в польской вельможной семье, она впервые попала в плен в пять лет, поскольку владения её отца располагались в неустойчивом треугольнике, стороны которого граничили с Гали-чиной, Венгрией и собственно Польшей. Ровно через год она оказалась пленницей галичан, была возвращена в лоно родной семьи, но через три года вновь оказалась в венгерском плену. Такая смена обстановки продолжалась вплоть до тринадцати лет, из чего она вывела вполне определённые правила поведения: не плакать, не жаловаться, никогда не говорить правды и изощрённо кокетничать во имя спасения собственной жизни. Оставаясь католичкой, она уже ни во что не верила, в том числе и в родную семью, полагаясь только на собственные силы.

В четырнадцать её взял замуж венгерский вельможа, порядком поизносившийся в беспутной жизни. Детей у него — во всяком случае законных — не было, и истрёпанный граф, который оказался на сорок лет старше своей красавицы полячки, вознамерился получить от неё долгожданного наследника, ради чего полгода копил силы под наблюдением отцов Церкви, убедившей его не трогать соблазнительную супругу в прямом смысле слова. Однако нашествие татар спутало его расчёты, поскольку при поспешном бегстве он потерял собственную жену.

Гражину перехватил по дороге Кирдяш со своими десятью головорезами. Но, разобравшись — а он был весьма сообразительным парнем, — решил не прикасаться к столь роскошной добыче. Следует сказать, что обиженная невниманием мужа, истосковавшаяся полячка сделала все возможное, чтобы побудить витязя на дерзкие поползновения, но все оказалось напрасным: Кирдяш устоял перед изощрённым соблазном и впоследствии не пожалел об этом. Он подарил ненадкусанный персик самому хану Орду, за что получил не только офицерский чин, но и добрую калигу с золотом. А смертельно оскорблённая мужским невниманием Гражина вскоре в прежнем же естестве оказалась запертой в золочёной клетке самого Бату-хана.

У неё было все, что она могла пожелать. Даже полуподруга-полунаперсница-полуслужанка Ядвига. У неё не было только одного: свободы выбора. Выбор сделал Бату, едва Гражина вскочила на ноги, когда её выкатили из ковра.

Среди утончённой роскоши её заточения никогда не появлялся ни один мужчина. А ни разу не испытавшая ни первой боли, ни первого наслаждения пленница, зная все о первой боли и последующих упоительных мгновениях только из рассказов наперсниц, вынуждена была предаваться радужным мечтаниям и плотской тоске, разнообразя то и другое лишь периодическими истериками. И — ждать неизвестно чего.

Впрочем, не так уж неизвестно. Познав собственную цену всем опытом своей сумбурной жизни, Гражина прекрасно понимала, что и на сей раз её либо подарят, либо обменяют, либо продадут. Таковы были три занавеса, наглухо задёрнувшие перед нею виды собственного будущего. И неистовая тигриная ярость постепенно вызревала в её порывистой, неуравновешенной и недоброй душе.

А Сарай жил неторопливой, незаметной, но весьма напряжённой жизнью. После несчастного случая на охоте состоялись шумные и весьма почётные похороны советника Юченя, так как Бату не хотел, чтобы Каракорум догадался о провале своего разведчика. А потом — уже тихо, втайне — правительство занялось тщательным подбором подарков будущему великому хану Гуюку, правящей до времени ханше Туракине и особенно — влиятельным вельможам. Выискивались наиболее умелые среди знаменитых русских оружейников и золотых дел мастеров, привозились — одна к одной — волоокие русские красавицы с косами до пят, создавались команды из кузнецов, плотников, скорняков и резчиков по камню и дереву. Отряды баскаков шныряли по всем русским княжествам, отбирая лучших из лучших, иногда захватывая их силой, реже — подкупая выгодной работой на чужбине. Бату начал играть в большую игру, ставки были высоки, и в средствах он не стеснялся. Вынужденная отдавать своё основное богатство Русь нищала на глазах, что выводило из себя даже степенного, уравновешенного Гаврилу Олексича.

— С Прусской улицы всех оружейников Орда сманила! И с Торговой стороны Карпа-кольчужника со всем семейством!

— Богато платят. Мы столько не можем.

— А сами с чем останемся?

— Новых вырастим, Олексич. Народ у нас даровитый.

— И с тобой не советуются. Обидно, Ярославич.

— Не той обидой маешься. Сильными станем — первыми кланяться начнут.

Невского беспокоила возросшая активность Орды и больно задевала их бесцеремонность: о нем словно забыли. Словно и не было похвальных слов Субедей-багатура, благорасположенности Бату, дружеских знаков Сартака. Но сделать он ничего не мог: в новгородских землях татары никого не принуждали ехать в далёкий Каракорум, обещая лишь хорошие заработки. А на Руси нелёгкий штучный товар резко подешевел не по капризу заказчиков, а потому, что бесконечные раздоры, нашествия да войны вконец разорили страну и уважающие свой труд мастера готовы были ехать за тридевять земель ради спокойствия и достойной их таланта оплаты. Александр это понимал, отъездам не препятствовал, но ему было досадно.

— Родину не любят, жадобы, — ворчал Гаврила.

— Трудно Русь в непогоду любить, Олексич. Знобко в ней сейчас. Знобко, страшно и голодно.

— Все вроде — так, а все одно — не так.

Кроме беспокойства, досады и обиды, Невский ошущал и маету, но совсем по иному поводу, нежели Гаврила Олексич. Дева у пруда снилась по ночам, маняще улыбаясь на утренних зорьках, а думы о ней не исчезали и днём. Ничего подобного он прежде никогда не испытывал, это радовало, но — изматывало, потому что не отпускало. А поехать к ней зимой не решался, поскольку подобное посещение невозможно было объяснить простым желанием отдохнуть от государственных дел. Он жаждал доброй беседы, но сильно расстроенный утечкой наиболее мастеровитых рук Гаврила Олексич пребывал в постоянном несогласии и для душевных бесед никак не подходил.

— Марфуша варенья прислала и записку. — Олексич зачитал письмо, не спрашивая Александра: — «ЧУЮ, ЧТО НЕСПОКОЙНА ДУША ТВОЯ, БРАТЕЦ МОЙ СВЕТЛЫЙ. ПОВИДАЙ МЕНЯ, ОБЛЕГЧИ ДУШЕНЬКУ…»