Рассказ о потерянном фотоальбоме, стр. 8
Не так-то просто это забыть.
Великим делом для партизан были сброшенные с прошедшего над хвойными вершинами родного краснозвездного самолета не только продукты, медикаменты или запчасти к технике, но газеты, центральные, московские газеты, голос с Большой земли. Большой землей называли тогда партизаны всю свободную страну, всю землю, лежащую к востоку от линии фронта. С каждым днем эта Большая земля становилась все больше – наша армия наступала.
Одну из самых больших трудностей представляло устройство и расположение партизанских госпиталей.
Раненные на фронте, особенно в своей линии обороны, или подобранные на поле боя при наступлении попадали заведенным порядком в медсанбаты и в зависимости от ранения в прифронтовые или далекие тыловые госпитали.
А здесь, в тылу врага, при обычно большой подвижности отряда, их опасно и невозможно было возить за собой. Госпитали оборудовались в самой глухомани, куда, можно было надеяться, не доберется враг. Но случалось, и добирался. А если и нет, то отсутствие настоящего стационара, норм стерильности, нехватка необходимого количества и выбора медикаментов, перевязочных материалов, инструментария, наконец, квалифицированного персонала – все это создавало немыслимые сложности. Иногда удавалось перебрасывать раненых санитарным самолетом на Большую землю, к своим, но все-таки слишком редко, и, конечно, не всех.
Вот переводят куда-то партизанский госпиталь. Может быть, близко подошли каратели, и находиться здесь небезопасно. А может быть, отряд перебазировался слишком далеко. Раненых переправляют через речку на лодке или плоту. Парень, поджав замотанную ногу, с трудом прыгает на самодельных березовых костылях.
А вот на другом снимке рядом с бойцами спит на земле девушка-медсестра. Возле нее винтовка и санитарная сумка с красным крестом. Девушка лишь на миг приклонила голову, покрытую платком, и тут же не выдержала, заснула, подложив под щеку ладонь. Кто-то заботливо набросил на нее, спящую, полушубок. Торчат стволы винтовок, пасутся поодаль распряженные или расседланные лошади. Спит партизанская сестра, и мы видим, какое у нее усталое, измученное лицо.
В этих строках Твардовского уверенность, сила, презрительная усмешка. «Немногочисленный!» Многочисленного уже не требуется. Ведь война повернула на другой ход.
Союзники
Эхо нашего наступления, как взрывная волна, гулко прокатилось по Европе. Успехи наших фронтов дали веру и новые силы освободительному движению многих стран. Вспышки взрывов и зарева пожаров все чаще прорезали холодный мрак европейских ночей. И все ожесточеннее был фашистский террор. Замечательных народных вожаков, цвет и гордость народов ряда стран, зверски замучило гестапо в последние годы войны. Это была философия фашизма на практике: уничтожение всего лучшего, светлого, человечного. На территории Европы разместились чудовищные концлагеря, крупнейшие фабрики по уничтожению людей. Страшно подумать, но эта промышленность работала на полную мощность.
Широко охватила планету вторая мировая война. Заснеженный Сталинград и раскаленные пески Африки.
Успешное наступление союзников в Африке с последующей высадкой на Сицилию и в Италию не могло заменить нам второго фронта. Это было все-таки нечто другое. Я хорошо помню наше доверчивое и несколько наивное ожидание высадки англо-американских сил во Францию через Ла-Манш, с созданием угрозы непосредственно территории Германии, как, собственно, потом оно и получилось. Только очень уж не скоро, когда исход войны и без того был предрешен окончательно, а Победа хорошо видна сквозь дым разрывов. Оттягивания и задержки с открытием второго фронта стоили нам слишком дорого. Мы с благодарностью думаем о каждом, кто не только сочувствовал нам, но звал к сотрудничеству и быстрейшей помощи.
А в Африке дела у союзников шли хорошо, они имели там большое превосходство. Роммель отступал, союзники шли вперед и, наверное, вспоминали Киплинга:
Внезапное и решительное нападение Японии на американскую военно-морскую базу Перл-Харбор на Гавайских островах потрясло Соединенные Штаты. И хотя это было далеко от ее родных берегов, Америка со всей беспощадностью ощутила, что это такое – война.
Война гремела не только на земле и в воздухе, но и во всем Мировом океане. В Атлантике рыскали германские подводные лодки, подкарауливая союзные корабли. В Тихом океане японские летчики-смертники – камикадзе, – выпив перед вылетом чашку сакэ, на самолетах, заправленных горючим только в один конец – до цели, – яростно атаковали американские транспорты и авианосцы, прорываясь к ним сквозь стену огня, чтобы наверняка выпустить смертоносную торпеду.
А вот подорвался на мине транспортный корабль «Президент Кулидж». Как туловище гигантского морского чудовища, облепили его корпус спускающиеся по веревочным трапам надеющиеся на спасение люди.
На другом снимке – американский пикирующий бомбардировщик удачно атаковал японское судно.
Не по поводу неудач в Северной Африке, а в связи с уничтожением под Сталинградом 6-й немецкой армии объявил фюрер в Германии трехдневный траур.
Мы не видели этого театра войны и всякий раз снова с интересом смотрим теперь на внушительные английские танки, на огневые позиции среди африканских песков, на корабли союзников в Средиземном море, на американцев, удачливо высадившихся в Сицилии. Так мы себе примерно это и представляли. Эта война была далеко от нас.
И еще мы смотрим на тех, с кем рядом прошли когда-то выданный судьбой путь, на кровных друзей и совсем незнакомых ребят – моряков с Малой земли, прославленных летчиков, на всех рядовых и командиров Великой войны, столь близких и дорогих нашему сердцу.
Наш тыл – фронту
Шла кровопролитная война, многие наши районы были под врагом. А к востоку от линии фронта лежала страна, с заводами, где работали женщины и подростки, с селами, где тоже тянули бабы, с госпиталями, пересыльными пунктами, военкоматами, проводившими свои призывы, с просторами, реками, горами и тайгой. Со светящимися окнами, не знающими затемнения, – на тысячи верст! И на ее пространствах ждали писем с фронта, воспитывали детей, сажали картошку, стояли в очередях. И работали, работали, работали.
А молодежь еще и гуляла – танцевала под гармонь или радиолу. Ребята ожидали своей очереди – с каждым годом брали все более молодых. Армия не старела.
«Фронт горел, не стихая, как на теле рубец», – сказал поэт. И этому фронту, этим бессонным фронтам, многое было нужно: вооружение, боеприпасы, медикаменты, одежда, продукты питания. С нечеловеческим напряжением работала страна. На авиационных, танковых и прочих оборонных заводах работали, конечно, и мужчины, специалисты, которым была дана бронь, бумажная, но вполне прочная. Они были нужнее в тылу. Но большинство мужчин города и особенно деревни заменили их жены, сестры, дочери.
Ощущение кровной причастности к общему делу, всеобщая пристальная любовь к армии, дерущейся с врагом, – это было характерно для людей тыла. А как же могло быть иначе?
Растили и убирали урожай, возводили стены корпусов, пускали поточные линии в тяжелейших условиях эвакуации – с колес, в дожди, в лютую стужу. В рекордные сроки осваивали выпуск техники и вооружения новых типов и марок. Наша армия получила боевые машины, по основным параметрам превосходящие соответственные системы врага.
Многие тысячи посылок направлялись на фронт из восточных районов страны. Чего только не было в них – и сибирские пельмени, и кедровые орешки, и теплое белье, и расшитые кисеты и платочки. А сверху, под крышкой, обязательно теплое душевное письмецо. Все более входила в обычай, распространялась оживленная переписка между фронтом и тылом, между прежде незнакомыми людьми, между девушками и солдатами, достигшая особенно большого размаха к концу войны. Жаль, что нередко вдруг приходили с фронта письма, начертанные незнакомой рукой и сообщавшие, что адресат выбыл бессрочно. А другие продолжали переписываться вполне благополучно, до конца войны, и некоторые встречались потом и даже всерьез связали свои судьбы. Одна из деталей времени.