Умножающий печаль, стр. 30
— Зачем? — дураковато спросил я.
— Чтобы Кузьмич выяснил, откуда объявившийся друг узнал о твоем прибытии, зачем звонил, грубо говоря — чего он хочет? Я считаю, что перебитого на дороге конвоя нам пока хватит…
Мы все шли, и шли, и шли по этому загоризонтному коридору, и я думал о том, что пока еще у меня есть возможность послать Хитрого Пса к черту и слинять с этого долбаного парохода.
А Кот? Чем закончится эта история для Кота?
При всей его звериной хитрости, невероятной ловкости, нахальстве и пронзительном уме отчаянного уличного проходимца, его шансы выжить — у абсолютного нуля. Минус 273.
Я воочию убеждался, какую огромную власть, какие необозримые возможности держит в своих тонких худеньких ладошках Сашка.
И хватит дурака валять с этими отмирающими играми в неразлучных друзей, в геройски-романтических ремарковских товарищей, из которых двое прицелились убить друг друга. Все! Серебровский тебе начальник, не забывайся и смотри, что можно будет сделать.
— …Ты меня слушаешь? — толкнул меня в бок Серебровский.
— Да, конечно, — откликнулся я, пропустив какую-то связку в его рассказе.
— Кто владеет информацией и средствами распространения — тот хозяйничает в политике, тот владеет миром, — говорил Сашка. — Сейчас я тебе покажу, на что брошены все мои силы. К сожалению, я в трудном положении догоняющего…
— Я этим занимаюсь всю жизнь.
— Ты гоняешься за жуликами, а я — за ушедшим временем. Я опоздал к разделу телевизионного пирога — сказочной машины для промывания мозгов.
— Как телезритель я бы ее назвал машиной для засерания мозгов…
— Одно и то же… Я его зову «ящик Пандоры для идиотов». Вообще-то я и раньше догадывался о возможностях телевидения. Да только слаб в коленках был тогда. А теперь мне придется воевать не против какого-то одного канала, а против всех сразу… Как нам с тобой Суворов наказывал бить врага?
— Мне он, слава Богу, ничего не наказывал, и без него хватает наказчиков, — отмахнулся я. — А тебе, наверное, наказывал их как-нибудь деньгами отметелить…
— Не опошляй святое! Деньгами! У моих конкурентов денег за компанию побольше, чем у меня. Будем их душить умением…
Охранник отворил перед нами дверь с массивной бронзовой табличкой «Правление» — огромный, поднебесно высокий ампирный зал заседаний, отделанный темно-золотым багетом, ляпис-лазурью, зеленоватым мрамором.
Нет, что ни говори, а субординация у них не хуже, чем у строевиков, — при появлении Серебровского все присутствующие встали и смирно дожидались, пока он займет свое место во главе бесконечного овала стола.
— Прошу садиться! — Серебровский взглянул на часы:
— Приступаем, господа… — Повернувшись к молодому, хлыщевато-американского вида человеку, Сашка ткнул в его сторону указующий перст:
— Петр Петрович, прошу помнить, что на доклад в правительстве мне отпущено семь минут.
Должны уложиться — полно, ясно, убедительно. Никакой лирики!
Петр Петрович мгновенно поднялся, сделал знак технику, сидящему в стороне с переносным пультом управления. И сразу же на большом электронном экране вспыхнуло изображение карты России с пульсирующими на ней точками-огоньками.
— На карте изображена система базирования российских межконтинентальных ракет СС-20, — пояснял Петр Петрович. — Согласно обязательствам нашей страны по договору ОСВ-2, ядерные боеголовки с них должны быть демонтированы, а сами ракеты уничтожены…
На карте огоньки одновременно вспыхнули и протяжно замигали маленькими взрывами.
— …Общее количество ракет превышает тысячу боевых единиц, — пугал нас Петр Петрович. — Стоимость уничтожения одной ракеты составляет около одного миллиона долларов США. Этих денег в бюджете нет и не предвидится.
Взрывы на карте исчезли — огоньки стали гореть ровным светом.
— …Компания «РОСС и Я» разработала проект федерального масштаба, обеспеченный научно-технически, финансово и организационно. Реализация этого проекта позволит России не только избежать невыносимых для нашей экономики миллиардных затрат, но и выдвинуть страну на самые передовые рубежи мировой технологии, политики и финансовых прибылей. — Петр Петрович сделал технику знак, и на экране возникла схема — земной шар, окруженный густой сетью вращающихся по концентрическим орбитам спутников.
— Нами достигнута договоренность с господином Биллом Хейнсом, главой крупнейшей в мире компьютерной компании «Макрокомп глобал электроникс», о создании совместной глобальной информационной сети.
На экране всплыла знакомая всем эмблема «Макрокомпа», крупная фотография Билла Хейнса, справка об экономических показателях этой мировой компании.
— Тысяча российских баллистических ракет, с которых будут демонтированы боеголовки и установлены спутники-трансляторы «Макрокомп глобал», вынесут на околоземную орбиту небывалую в человеческой истории международную коммуникационную сеть…
— Ты понимаешь, что это такое? — тихо спросил Серебровский у меня.
— Картина впечатляет, — пробормотал я. — Демон, фраер, хвастался, что он, мол, вольный сын эфира. А ты собираешься стать паханом эфира…
Эксперт Петр Петрович ликовал-заливался:
— Сметная стоимость проекта составляет около девяти миллиардов долларов и будет солидарно проинвестирована нашей компанией и «Макрокомп глобал».
Серебровский наклонился ко мне, шепнул:
— Не обижайся, Верный Конь. Становиться генералом глупо…
— Наверное, — пожал я плечами. — Если генерал — просто ряженый в лампасах…
— Да! — жестко вымолвил он. — Разница между ливрейным швейцаром в «Трамп Плазе» и нашим Кузьмичом — только количественная. Один принимает мое пальто, а другой — мои указания.
— Жуть! Лишаешь последних карьерных стимулов…
— Это не стимул! — проронил Хитрый Пес. — Мне Сафонов показал распечатку — только к последнему празднику президент пожаловал сорок семь званий генералов милиции. Тебе это надо? Быть сорок восьмым? Или сто сорок восьмым? Стимул — быть первым. Уже второй не получает ничего. Чем бы ты ни занимался — быть надо первым…
КОТ БОЙКО: МЕЧ НА БОКУ СЛЕВА
Летом напиваться днем нельзя. День — долгий, и пьянка становится изнурительно-бесконечной, как это масляно-желтое незаходящее вечернее солнце. Зимой выпил, потом повторил, снова добавил, еще закрепил — глядь, и сам ты плавно затухаешь вместе с меркнущим днем. А летом — жуткое дело!
Светло еще, жизнь полным ходом идет, все только намыливаются на застольные подвиги, а ты уже домой вяло подплываешь с бултыхающимся в трюме литром жесткой выпивки.
В сон клонит, дремота качает меня на заднем сиденье карабасовского старого ржавого японского вездехода. А сам Карабас, совсем уже бусой, ватный, складной, сидит впереди рядом с молодым парнем-водителем, рассуждает о жизни. В зеркале заднего вида я рассматривал себя одним глазом, второй приоткрыть нет сил. Ксана, подруга Карабаса, перед отъездом снова напялила на меня парик, расчесала длинные блондинистые пряди — прямо не человек обычный, а певец Игорь Николаев какой-то. Темные очки на носу, рубаха до пупа расстегнута, а сам вцепился руками, как клешнями, врос суставами в небольшой коричнево-кожаный чемодан. О дорогой мой!
— Нет, Кот, я город не люблю, — настырно гундел Карабас. — Меня в город калачом не заманишь. Боязно тут у вас… Вот недавно шел я от приятеля. Отдохнули мы с ним, конечно, крепко… Ищу я, значит, свою машину — забыл, где я ее поставил.
У Карабаса и машина не как у всех людей — руль справа для японского левостороннего движения.
— А тут навстречу двое, в прах пьяные, орут как оглашенные — всех бить будем! Я спрашиваю — и меня? А они — тебя, толстуна лохматого, особенно! Тут я, конечно, с перепуга как в торец одному шмякнул — рухнул он костью в асфальт, думаю — беда, забил! Нет, шевелится, и второй уже возникает. Ну, наковырял я им ряшки на память — и домой поскорей, от греха подальше…