Часы для мистера Келли, стр. 11

— За горло берете?

— Дурачок. Зачем же так грубо? Просто поворачиваю тебя лицом к солнцу. Думаю, что тебе есть смысл согласиться. Это по-дружески.

— А что мне еще остается?

— Да, скажем прямо, выбор у тебя небогатый. Так как же?

— Хорошо. Я согласен. Сколько?

— Вот это уже деловой разговор. Только о деньгах беседовать сейчас бессмысленно. Ты знаешь — я тебя никогда не обижал.

— Это верно…

В это мгновение Крот тоже подписал себе приговор. Ему невдомек было, что Балашов и не думает перепродавать валюту. Балашов сам ею распорядится. И там, куда он собирался податься, ему такой компаньон, как Крот, был не нужен.

ВЕСЬМА СРОЧНО! 

Москва, Петровка, 38

Старшему инспектору тов. Тихонову

Центральная справочная картотека сообщает, что проверяемый Вами гражданин Ланде Генрих Августович (он же Орлов, он же Костюк Геннадий Андреевич), отбывая срок наказания по приговору Мосгорсуда за спекуляцию часовой фурнитурой, 19 декабря 1963 года совершил побег из мест заключения и в настоящее время объявлен во всесоюзный розыск.

Пальцевый отпечаток на представленном Вами снимке идентичен отпечатку среднего пальца правой руки Ланде — Орлова — Костюка (дактилокарта Ланде, архивный No 78162).

Справку наводила Архипова

— Красиво! — Тихонов положил на стол голубой листочек справки. — В нашей разработке появляются все новые звенья. Ну, а ты что обо всем этом полагаешь, Сережа?

— Мне ясно пока одно: связь Джаги с Коржаевым — явление не случайное, — пожал плечами Приходько. — Я не могу еще это доказать, но уверен, что между ними стоял Ланде — Костюк, который, очень возможно, и отправил Коржаева к праотцам. Но вот зачем? Почему? Непонятно. И какова здесь роль Хромого?

— Видишь ли, то, что эти два прохвоста и раньше промышляли часами, снова наводит на мысль о Хромом как о деятеле часовой промышленности. Уж очень заманчиво поверить, что мы его найдем где-то на циферблатной ниве…

— Попробуем…

Возвращение в историю

(Снова пузырек из-под валокордина)

«Это верно», — сказал тогда Крот. Деваться все равно некуда. Балашов держит его так за горло, что не пикнешь. Бежать из Москвы? А куда? Ткнуться не к кому. А с его паспортом куда-то пристроиться работать и думать нечего. Сразу возьмут на казенный харч. Да и что он может работать-то? Сроду специальности не имел. Шофером бы пойти к какому-нибудь начальнику на персональную. Водит машину он отлично. Так персональных машин мало. На самосвал? За полторы сотни в месяц? Ну это пусть у них робот за полторы сотни баранку крутит. Не дождутся. Обратно же, права шоферские надо получать в милиции, а он с нею дела иметь не желает. Так что выхода никакого. Впрочем, есть еще один выход — пойти на Петровку, 38 и поколоться. Сдать дочиста Балашова, сказать, что осознал, мол, хочу искупить вину, вон какую крупную птицу вам доставил. «Хорошо, — скажут они, — а что он за птица?» Тырь-пырь, а сказать-то нечего! Ничегошеньки я серьезного про него не знаю. А сам Балашов не из того теста, чтобы колоться. Скажу, — допустим, что возил какие-то пакеты в разные города. Кому возил? А черт их знает! На вокзалах и в аэропортах встречали, пакеты забирали и отдавали пакеты поменьше — с деньгами. Тут Балашов и скажет: «Кому вы, дорогие товарищи менты, верите: мне, честному, ничем не опороченному человеку, или этому беглому каторжнику, которого я первый раз в глаза вижу?» Покалякают с ним, побалакают и отпустят: сейчас ведь демократия настала — без доказательств ни-ни-ни! А я поеду свой старый срок отсиживать, да с новым довеском. Вот те и все дела. Нет, некуда мне деваться. Придется через пару месяцев поехать в ласковый город Одессу и выписать старику путевку в бессрочную командировку. Только Балашов зря полагает, что я лишь для него туда поеду. Уж если заскочу на хату к старому хрычу, заодно его бебехи пошарю. Не может того быть, чтоб он не держал каких-нибудь алмазов пламенных в своих лабазах каменных. Глядишь, пофартит, так, может быть, мне Балашов со всем своим делом на черта сивого не нужен будет…"

Крот не знал, что Коржаев свои алмазы в комнате не держит. Он не знал даже, что старик снова вернулся в Москву и договаривается сейчас по телефону с Балашовым о встрече…

— Виктор Михайлович! Это я, Коркин, здравствуйте!

— Дорогому Порфирию Викентьевичу мой привет и уважение! Вы где сейчас?

— На вокзале. Могу ли я ехать к той любезной девушке?

— Я же вам сказал, что это жилье покуда прочно зарезервировано за вами.

— И великолепно-с. Я сейчас же туда направляюсь и надеюсь вскоре видеть вас там. Как с нашими делами?

— Поговорить надо.

— А что, возникли осложнения? Я уж было позаботился об интересующих вас вещах…

— Ну, это не по телефону! Скоро приеду. — Балашов усмехнулся: «Закрутился, милый».

— Буду ждать. С нетерпением-с.

Балашов положил трубку и с тревогой подумал: «Как бы он там на Крота не наткнулся. Я, правда, запретил Кроту там сейчас появляться, но с этого барбоса всего хватит». После визита Гастролера в дом Лизы Балашов велел Кроту вернуться обратно на старое жилье, в Останкино. Кроту это было явно не по душе, но он подчинился.

Дверь Балашову открыл Коржаев:

— Подумайте, какая жалость, девушка Лиза только что ушла по своим делам.

Здороваясь со стариком, Балашов невольно подумал: «Врет, конечно, сволочь. Сам ее отправил. Обвык здесь, уже распоряжается, как хозяин. И все это за мои же деньги. Погоди, ты все эти счета оплатишь».

Коржаев достал из саквояжа бутылку вина. Балашов усмехнулся: «Ишь, гуляет! На бутылку „Червоне“ за 77 копеек расщедрился. Интересно, сколько за эту гнусную бутылку он постарается с меня содрать? Но твоя карта, родной, бита! Ничего ты больше с меня не возьмешь».

— У меня неприятности, Порфирий Викентьевич. Сейчас проводится большая ведомственная ревизия. Винтика вынести нельзя. Боюсь, как бы не докопались до моих прежних дел.

Коржаев истово перекрестился на фотографию Марчелло Мастроянни в углу.

— Господи, спаси и помилуй! Что же делать, Виктор Михайлович? Если вы мне не обеспечите товар по оговоренному списку к пятнадцатому июля, вы меня без ножа зарежете!

— Почему? — простовато удивился Балашов. — Вот бог даст, пройдет ревизия благополучно, к концу лета весь товарец в полном объеме я вам и представлю.

— Да к какому, к черту, концу лета! Вы что, спятили? Мне нужен товар к пятнадцатому июля, а иначе выкиньте его хоть на помойку!

— Прямо уж на помойку, — продолжал удивляться Балашов., — Наши детальки круглый год нужны для мастеров-леваков.

— Да какие там леваки, что вы мне ерунду городите!..

Балашов даже привстал на стуле. Но Коржаев уже спохватился и с прежним возмущением продолжал:

— Я с солидными людьми дело имею и не могу их дурачить, как мальчишек. Если было обещано к пятнадцатому, значит должно быть к пятнадцатому. Я им ваши ревизорские ведомости вместо деталей не могу предложить! Я их даже предупредить не смогу!

Сейчас они были похожи на двух боксеров, сильных, но боящихся друг друга. Здесь можно выиграть одним ударом. Но удар этот должен быть нокаутом. Они легонько молотили друг друга, уклонялись, делали выпады, отходили, и каждый наливал руку злобой, чтобы ударить наповал.

Балашов построил уже свою схему атаки: если старик категорически откажется от поставки в конце лета, значит, у него других каналов связи с Гастролером нет. Тогда вариант с его убийством надо придержать. Хотя Крот — это Крот, но все равно уж очень опасно. Шум большой может быть. Попробуем подработать что-нибудь попроще. А если согласится, значит он может связаться с закордонным купцом еще каким-то способом. Тогда старику надо будет умереть.

Коржаев не был подготовлен к этому бою и на ходу готовил контратаку. «Максу я передал приблизительно одну четверть всего товара. Он уже вложил приличные деньги в это дело, не считая поездок сюда, и вряд ли так легко откажется от всего. Но заработок мой он порежет наверняка. Только знать бы заранее: на сколько? Так, чтобы с этого проклятого осла снять сумму вдвое. Процентов двадцать снимет Макс, а? Дождусь его здесь в июле и перенесу окончательную встречу на сентябрь. Пожалуй, если хорошо поторгуюсь, еще заработаю на этом…»