Восковое яблоко, стр. 36

Вошли Мэрилин Назарро и Бет Трейси и заняли еще один стол. Я поглядывал на них, но не засматривался подолгу. Обе они теперь оказались в новом списке подозреваемых, и в силу необходимости я собирался уделить им больше внимания, чем прежде.

Мэрилин Назарро, двадцатисемилетняя женщина, вышла замуж еще старшеклассницей. В первые три года замужества у нее родились близнецы, потом еще один ребенок. Вскоре после этого у нее появились симптомы маниакально-депрессивного психоза. Она дважды побывала в клинике для душевнобольных, сначала в течение двух лет, потом – трех, и хотя сейчас она выглядела жизнерадостной и вполне нормальной, прогноз медиков был неутешительным, в основном потому, что после выхода из клиники ей придется снова вернуться к прежней жизни.

Бет Трейси, хорошенькая, хотя и неуверенная в себе блондинка двадцати трех лет, страдала истерией на почве секса. Ее брак был расторгнут по инициативе мужа из-за неисполнения ею супружеских обязанностей. Она трижды пыталась покончить с собой и совершенно откровенно заявляла о том, что ничего более отвратительного и ужасного, чем сама мысль о половом акте, она не может себе представить. Врачи считали, что проблема коренится в каком-то инциденте из ее прошлого, но не смогли найти его. Бет Трейси тоже выпустили из лечебницы не потому, что она поправилась, а потому, что она научилась до некоторой степени мириться со своими недостатками. Теперь Бет едва ли решится вновь завязать с кем-нибудь романтические отношения.

Был ли кто-нибудь из них преступником? Люди, страдающие маниакально-депрессивным психозом и сексуальной истерией обычно не причиняют вреда никому, кроме самих себя, по крайней мере, физического.

А как насчет этих двоих, сидящих за моим столом? Клептоман и человек с манией преследования. Джордж Бартоломью всегда был безобидным, как кролик, и было трудно взглянуть на него как-то по-другому. Дональд Уолберн в прошлом бывал буйным, но это проявлялось открыто, на виду у всех, и имело специфическую направленность. Ловушки преступника давали эффект осколочной гранаты (никогда не знаешь, кто пострадает), затруднявший определение мотива, в том числе и возможность того, что введенный в заблуждение Дональд Уолберн решил поквитаться с несуществующими заговорщиками.

Двух других потенциальных преступниц в комнате не было и не будет. Роуз Акерсон, очевидно, снабжала едой и себя и Молли Швейцлер, спускаясь то и дело с подносом в кухню. Одна из них – одинокая женщина, которая похитила ребенка, потому что хотела снова иметь детей, другая – тоже одинокая, отреагировала на действительные или воображаемые обиды ненормальным перееданием. Они нашли друг друга, стали друг для друга недостающим звеном, но судя по количеству пищи, которое отправлялось наверх, сделали это во вред своему здоровью. Роуз и Молли не просто вошли в роли матери и ребенка. Роуз в роли матери потакала во всем своему испорченному ребенку, Молли, и это не приносило пользы ни той, ни другой.

Где и когда в этом замкнутом мирке затаилась потребность причинять боль и наносить увечья другим людям? Зачем кому-то из них подстраивать несчастные случаи другим людям?

Мне не нравился мой список из шести подозреваемых, очень не нравился. Но другого у меня не было.

На десерт подали мороженое. Дональд Уолберн быстро управился с едой и ушел, но Джордж Бартоломью не спешил, поэтому мы приступили к десерту одновременно. Я заметил, что он поглядывает на меня уголком глаза, и понял, что он хочет задать еще какие-то вопросы. Тут ничего нельзя было поделать – только набраться терпения и подождать, пока он не заговорит.

Он решился не раньше, чем съел все мороженое и начал пить кофе. Тогда он произнес:

– Я тут думал...

Я посмотрел на него:

– Да?

Выражение его лица было серьезным:

– Насчет Уолтера Стоддарда. Как вы считаете, есть какой-нибудь шанс, что он этого не делал? Я взвесил свой ответ и сказал:

– Не знаю. Решать будет полиция. Он угрюмо кивнул:

– Полагаю, что так. Просто это совсем не похоже на Уолтера, если вы понимаете, что я хочу сказать.

– Понимаю, – ответил я и не стал продолжать. Я поднялся к себе, чтобы отдохнуть и приготовиться к тому, что могло произойти во второй половине дня.

Глава 24

Когда я вошел, занятие продолжалось уже двадцать минут, и там были все подозреваемые. Говорил Дональд Уолберн, но, увидев меня, сразу закрыл рот, повернулся и враждебно на меня посмотрел.

– Извините, что опоздал, – сказал я, обращаясь к доктору Фредериксу.

– Ничего, Тобин, – ответил он. – Садитесь.

– Спасибо.

Усаживаясь за стол, я встретился глазами с Фредериксом и слегка покачал головой. Я не нашел похожей бумаги для заметок. Мой обыск, торопливый и поверхностный, не дал никаких результатов.

Фредерике недовольно поджал губы, но затем сменил выражение лица и повернулся к Уолберну:

– Никто не ставит под сомнение то, что стремянка была подпилена, Дональд. Точно так же, как никто не сомневается, что Фрэнк Дьюитт мертв. Но тот, кто подстроил все эти несчастные случаи, не пытался причинить вред именно вам, так же как не собирался убивать Фрэнка Дьюитта. Разве вы не понимаете?

– Все, что я понимаю, – произнес Уолберн низким и резким голосом, словно не привыкшим к человеческой речи, – это то, что я сломал ногу и кто-то сделал это преднамеренно. Откуда мне знать, может, все ловушки имели цель навредить мне?

Мэрилин Назарро, сидящая по другую сторону стола, сказала:

– Да ведь это, мистер Уолберн, как раз то, во что вы, по вашим словам, больше не хотели верить!

– Начнем с того, что, может быть, я вовсе не заблуждался, – ответил ей Уолберн.

– Мы уже проходили через все это раньше, Дональд, – сказал Фредерике.

Тем не менее он решил тоже пройти через это все еще раз. Пока он этим занимался, я оглядел всех, кто сидел за длинным овальным столом в комнате для групповой терапии. Я выбрал место посередине, по правую руку от меня была Бет Трейси, за ней, во главе стола, – доктор Фредерике. Слева сидел Джордж Бартоломью, дальше стоял пустой стул, еще дальше отдельно от остальных сидел Дональд Уолберн. Напротив Фредерикса, на другом конце стола, расположился Боб Гейл. Он не был подозреваемым, но чтобы не вызывать ни у кого подозрений, его попросили прийти, поскольку обычно он посещал дневные занятия.

Справа от Боба сидела Мэрилин Назарро, смотревшая на Дональда Уолберна с дружеским участием. За ней было пустое место, недостаточно широкое, чтобы поставить там стул, еще дальше сидела Роуз Акерсон, которая наблюдала за каждым говорившим с настороженным выражением лица. Рядом с Роуз, в каком-то смысле спрятавшись за ее спиной, сидела Молли Швейцлер. Взглянув на нее, я заморгал глазами от удивления. Возможно ли, чтобы человек за одну ночь так заметно растолстел? Или такое впечатление создавалось из-за расхлябанности, с которой Молли держала голову и все тело? Она выглядела толще, и пока я за ней наблюдал, она подняла руку, лежавшую на коленях, и что-то засунула в рот. Молли ни на кого не смотрела, она казалась погруженной в собственные мысли и будто грезила наяву. Медленно пережевав и проглотив то, что она положила в рот, Молли снова поднесла ко рту руку.

Что лежало у нее на коленях? Может, коробка конфет или кусок кекса, от которого она отщипывала кусочки. Вкусовые ощущения отвлекали ее от внешнего напряжения и от любых мыслей. Иногда отвратительное завораживает, так было со мной, когда я наблюдал за Молли. Почувствовав, что на меня свирепо смотрит Роуз Акерсон, я неохотно отвел глаза, попытавшись сосредоточить свое внимание на том, – ради чего я пришел на занятие.

Уолберн все еще спорил с теми, кто ему возражал. Его мнение оставалось неизменным: несчастный случай, в результате которого он сломал ногу, был подстроен именно для него. Он говорил с каким-то мрачным удовлетворением, словно считал, что, лишь примирившись с худшим, он может продолжать жить. Он действительно верил в то, что вокруг него плелась паутина заговора, в котором участвовало Бог знает какое число заговорщиков. И если это так, то разве он мог быть тем, кто подстраивал ловушки?