Пижона — в расход, стр. 1

Дональд Уэстлейк

Пижона — в расход

* * *

Вечер тянулся долго, как всегда бывает по вторникам. Последним номером программы были «Высокие горы», а парочка поклонников Вогарта найдется везде.

По правде сказать, я и сам его поклонник, а посему решил, что не буду закрывать лавочку до конца фильма, а потом запру заведение и отправлюсь наверх, на боковую. Время близилось к двум часам, и у меня осталось только двое посетителей, оба завсегдатаи. Оба сидели за стойкой. Оба пялились в телевизор, оба тянули пиво. Я стоял в дальнем конце стойки, сложив руки поверх белого передника, и тоже пялился в телевизор. Рекламный ролик. То ли один, то ли оба посетителя попросили налить по второй. Сам я на работе не пью, стало быть, мне не полагалось ни второй, ни первой.

Мое имя — Чарлз Роберт Пул. Все зовут меня Чарли. Чарли Пул. Ну вот, теперь и вы знаете.

«Высокие горы» кончились тем, что полицейский уложил Вогарта выстрелом в спину, и развеселая компания Иды Люпин больше не могла строить ему козни.

Я произнес:

— Ладно, господа, пора допивать. Спать что-то хочется.

Эти двое были нормальными парнями, не то что иные из тех, которые заглядывают по выходным и хотят, чтобы ночь никогда не кончалась. Они допили пиво, сказали: «Спокойной ночи, Чарли», и вышли вон, сделав мне ручкой.

Я помахал в ответ, тоже пожелал им доброй ночи, сполоснул их кружки, поставил на сушилку, и тут дверь открылась снова. Вошли двое парней в костюмах и пальто застегнутых на все пуговицы. Было видно, что они в белых сорочках и при галстуках. Нечасто узреешь такое в баре в Канарси в половине третьего ночи со вторника на среду.

Я сказал:

— Извините, господа, мы закрываемся.

— Все в порядке, племянничек, — отозвался один из парней. Они подошли к стойке и взгромоздились на табуреты.

Я воззрился на них. Оба разглядывали меня и ухмылялись. На вид — крутые ребята. Я узнал обоих — это были дружки моего дяди Эла. И тот и другой уже заходили ко мне, оставляли либо забирали когда сверток, когда какую-нибудь записку.

— Ой, а я-то вас поначалу и не признал, — сказал я.

Тот из них, который взял на себя ведение переговоров, ответил:

— Так ты нас знаешь, не правда ли, племянничек? Я хочу сказать — знаешь в лицо. Я прав?

Это их «племянничек» было чем-то вроде шутливой подначки. Дружки дяди Эла все время так меня называли. Это значило, что я не считаюсь настоящим членом организации и имею работу лишь благодаря дядюшке Элу, а без него, вероятно, подох бы с голоду. Я понял, что имел в виду этот парень, когда назвал меня «племянничком», но ничуть не обиделся. Во-первых, эти двое, как и другие ребята из организации, были крутыми парнями, подлыми и мерзкими злодеями. Во-вторых, против правды не попрешь, а это была правда: лень раньше меня родилась, и вот уже двадцать четыре года я живу лодырем. И уже давно отдал бы концы, не будь дяди Эла и этой работы в баре. Так зачем лезть в бутылку только потому, что человек называет тебя «племянничком»?

Поэтому я просто сказал:

— Конечно, я вас знаю. Вы уже как-то заходили.

Второй парень процедил:

— Слышь, он нас узнает...

— Как не узнать, — ответил первый. — Мы уже как-то заходили.

Жизнь вечно подделывается под искусство. И все же я готов был биться об заклад, что ни один из них никогда не читал Хемингуэя.

— Чем могу служить? — спросил я, надеясь, что они просто принесли какой-нибудь сверток для передачи и сейчас уйдут. Я устал. Кабы не эти «Высокие горы», я прикрыл бы лавочку уже в час ночи.

— Да уж кое-чем можешь, племянничек, — ответил первый. — Ты можешь услуги ради взглянуть на эту штуку и сказать, как она тебе нравится.

Он полез в карман пальто, извлек оттуда маленькую белую картонку, похожую на визитную карточку, и положил ее на стойку, прихлопнув ладонью.

Потом убрал руку.

— Ну, как она тебе? — спросил он.

На карточке было мое имя и что-то похожее на чернильную кляксу.

— Ну-с, и что же это такое? — спросил я.

Парни переглянулись. Второй сказал первому:

— Он что — разыгрывает нас?

— Не знаю, — ответил первый и посмотрел на меня как-то уж очень недоверчиво. — Ты не понимаешь, что это за штука?

Я пожал плечами и покачал головой, переводя взгляд с карточки на их физиономии и обратно. Я едва сдерживал улыбку: мне казалось, что это какой-то розыгрыш или что-нибудь в этом роде. Все дружки дяди Эла считают своим долгом время от времени прикалывать меня — никчемного лодыря, дядюшкиного племянничка. Ну да приходится с этим мириться, если хочешь мягко спать.

Первый посидел с минуту, потом покачал головой и сказал:

— Он не знает. Ей-богу, не знает.

— Вот это племянник, в натуре, — проговорил второй. — Племянничек, да ты всем племянничкам племянничек. Всех племянничков в мире собрали и скатали из них тебя, ты это знаешь?

— В чем тут юмор? — спросил я. — Сдаюсь. Говорите отгадку.

— Юмор, — сказал второй. Он произнес это слово так, будто ему не верилось, что такое вообще возможно.

Первый постучал по картонке. У него были толстые пальцы и грязь под ногтями.

— Это метка, племянничек, понимаешь? — сказал он — Черная метка, и помечен ею ты.

— Он до сих пор ничего не понимает, — подал голос второй — Нет, веришь ли — он до сих пор ничего не фурычит.

— Зафурычит, — ответил первый. Он быстро сунул правую руку за пазуху пальто и достал пистолет — здоровенный черный угловатый блестящий пистолет, из дула которого веяло смертью. И дуло это смотрело прямо на меня.

— Эй! — воскликнул я и, кажется, вытянул руки перед грудью, будто защищаясь. Подсознательно я все еще был убежден, что все это — розыгрыш и парни пришли сюда попугать племянничка. Поэтому я и сказал:

— Эй! Ты что, хочешь ранить кого-нибудь?

— Открывай кассу, — велел первый, по-прежнему держа меня на мушке. Вся штука в том, что это должно выглядеть как ограбление, понимаешь?

Уразумел, о чем я, племянничек?

— Не уразумел, — проговорил второй. — Ничего он не уразумел.

— Совершенно верно, — сказал я, как бы давая им возможность объяснить мне, что к чему. — Ничего я не уразумел.

— Эта метка означает, что тебе крышка, — заявил первый. — Твоя песенка спета. Иди открывай кассу.

— Шевелись, шевелись! — поторопил меня второй. — Племяннички должны быть послушными мальчиками.

Я так ничего и не понял. Но, с другой стороны, возможно, правильнее было бы поиграть с ними. Рано или поздно им надоест кочевряжиться, и они объяснят мне, в чем тут дело. Поэтому я пошел к кассе, ударил по клавише с надписью «в работе», и кассовый ящик открылся.

— Пожалуйста, — сказал я. — Все нараспашку.

— Вытаскивай деньги, — велел первый. Он все еще держал в руке этот свой пистолет. — И клади их вот сюда, на стойку Бумажек было не ахти как много. Гриль-бар «Я не прочь» приносит доход, которого после оплаты всех издержек, припасов и вычета шести процентного налога на прибыль едва хватает на мое жалованье. Но это не имеет значения: никто и не хочет, чтобы бар «Я не прочь» приносил какой-то там доход. Не спрашивайте меня почему. Я трижды или четырежды осведомлялся об этом у своего дяди Эла. В первый и второй раз он пытался что-то мне объяснить гнал какую-то бодягу про налоги. Мол, в книгах бара регистрируются деньги, которые организация зарабатывает где-то еще. Такая, в общем, бухгалтерия. Но всякий раз, когда дядя Эл пытается втолковать мне это, дело кончается тем, что он колотит себя ладонью по лбу, а у меня пропадает охота расспрашивать его.

Так или иначе, в кассе была лишь жалкая горстка бумажек, в большинстве своем однодолларовых, и я положил их на стойку. Второй парень подошел, сгреб деньги и запихнул в карман пальто.

— Эй, погодите-ка! — воскликнул я. — Это уже не смешно.

— Совершенно верно, — проговорил номер первый. Вид у него был подлющий, а пистолет все так же смотрел на меня.