И только потом пожалели, стр. 19
– Минутку. – Сондгард вдруг обнаружил, что допрашивать Рода Макги тяжелее, чем других. Парень болтает без остановки, и потребуется кляп, чтобы заставить его замолчать. – Сегодня после полудня, – настаивал капитан. – Вы говорите, что все время находились в репетиционном зале.
– О, конечно. Мы начали в...
– Да, я знаю, когда вы начали.
Но, едва выговорив это, Сондгард почувствовал себя виноватым, он испугался, что его слова прозвучали слишком грубо. Род Макги явно дружелюбен и готов к сотрудничеству, и это неплохо, что он так старается быть методичным. Капитан произнес уже более мягко:
– Но меня интересует: провели ли вы все это время в репетиционном зале? Вы вообще не выходили в...
– Ах да, в ванную! – Эти слова буквально вылетели из молодого человека, и Макги снова загорелся:
– Да, конечно! Мне очень жаль, честное слово, я не понял, что вы имеете в виду. Да, конечно. Я два раза выходил в ванную.
– Во сколько?
– Вскоре после двух, я полагаю, и, может быть, в половине четвертого или без четверти четыре.
– Вы при этом никого не видели?
– Нет. Вы думаете, что это мог быть грабитель?
– Вполне вероятно.
– Кое-кто из наших говорит, что вы подозреваете одного из нас. Это была бы такая неприятность.
– Да, верно. Итак, вы, случайно, не заметили... Но Сондгарду не удалось закончить свой вопрос. В этот момент Майк просунул голову в дверь и позвал:
– Капитан, можно вас на минутку?
– Что? Ах да. Иду. – Капитан выключил магнитофон и обратился к Роду Макги:
– Я думаю, что это все. Благодарю вас за сотрудничество. Вернитесь, пожалуйста, к остальным. Скажите, что я приду через минуту.
– Конечно.
Макги встал. Молодой человек двинулся к магнитофону:
– Похоже, один из новейших.
Майк нетерпеливо топтался в дверях. Капитан заметил, что лицо Томпкинса напряженно застыло. Сондгард встал и поспешно направился к двери, говоря на ходу:
– В чем дело, Майк?
– Я хочу показать вам кое-что.
Сондгард и Томпкинс прошли через холл вслед за Макги. Актер вошел в репетиционный зал. У подножия лестницы стоял необычно бледный Том Берне.
– Том нашел это, – сообщил Майк, – остальные пока не знают.
– О чем?
– Ты должен увидеть своими глазами. Пошли, Том.
– Все к вашим услугам, – ответил Берне, но в его голосе звучало явное нежелание видеть это еще раз.
Трое мужчин поднялись наверх, и Томпкинс направился в ванную:
– Сюда, капитан.
Сондгард взглянул туда, куда указывал Майк. На зеркале над умывальником огромными детскими каракулями было написано: “Я СОЖАЛЕЮ”. Кривые, неровные буквы расползлись по всему зеркалу. “Ю” едва втиснулась у самого края зеркала из-за других букв, напиравших на нее. Писавший так сильно прижимал мыло к стеклу, что кусочки там и тут приклеились к буквам, выступая над ними словно протуберанцы, а крошки усеяли раковину. Сам кусочек мыла, совершенно деформированный, лежал в мыльнице на умывальнике.
Сондгард посмотрел на буквы и внезапно ощутил прилив жалости. Только человек больной, сбитый с толку мог нацарапать эти слова, и капитан не сомневался в их искренности. Написавший это человек, кем бы он ни был, порабощен болезнью, она овладела им, а он изнасиловал и убил. Затем, потрясенный, испытывающий ужас и раскаяние, он пришел сюда, чтобы взглянуть на собственное лицо в зеркале и написать на его поверхности мольбу о прощении.
Этот сумасшедший не был низким и коварным преступником, а был чувствительным, но очень больным безумцем. Сондгард вспомнил, как опрашивал людей, пытаясь понять их. Сейчас капитан мысленно нарисовал жалкий портрет бедного заблудшего человека, во второй раз потерявшего самого себя. Если бойня наверху была делом рук мистера Хайда, то надпись на зеркале воспринималась как вопль доктора Джекила. Именно Джекила сейчас пожалел капитан, Джекила, вынужденного делить одну телесную оболочку с Хайдом.
Но находилась ли эта парочка здесь, в доме? Сондгард извлек из своей памяти почти готовый портрет убийцы, созданный на основе его догадок раньше, и попробовал сопоставить его с портретом больного запутавшегося человеческого существа. Но капитан не мог найти совпадений между ними двумя, и только идиотская строчка из телевизионной передачи вертелась у него в голове: “Пусть настоящий сумасшедший сейчас встанет”.
Итак, пока нет ответа. Сондгарду придется поговорить с ними побольше, ему нужно узнать их получше. Обычно громкий голос Майка сейчас снизился до шепота:
– Вы хотите, чтобы я вызвал сейчас Гаррета, капитан?
Капитана Гаррета?
Нет, не в этот раз. Капитан Гаррет – охотник. А беднягу с больными мозгами не нужно ловить, его следует понять. Разве капитан Гаррет, прочитав жалобное послание на зеркале, поймет его скрытый смысл, как Сондгард?
– Может быть, на мыле остались отпечатки, – проговорил Томпкинс, обращаясь скорее к самому себе, чем к капитану.
Конечно. Гаррет тоже бы так подумал. Ключ к рукам человека, но не к его душе.
Это один из тех, кто ждал в комнате внизу. Сондгард теперь знал это наверняка, словно виновный подошел к нему и прошептал на ухо всю правду. После преступления, спустившись по лестнице, человек остановился здесь, чтобы смыть следы совершенного им. А зачем? Чтобы иметь пристойный вид, когда он вернется к актерам вниз. А кому он нацарапал свое послание? Своим коллегам, умоляя их о понимании. Чужак, пришедший неведомо откуда, не оставил бы здесь эту фразу. Либо послание нашли бы в комнате убитой девушки, либо оно пришло бы по почте – неровные заглавные буквы, вырезанные из газеты.
Убийца был здесь, в этом доме. Сондгард говорил с ним. Сондгард мог бы найти его.
– Капитан? Вы хотите, чтобы я позвонил мистеру Гаррету?
– Нет, – ответил Сондгард. – Пока нет. Мы попробуем справиться сами.
Глава 4
Снаружи психиатрическая лечебница выглядела вполне современно. Расположенная на вершине поросшего травой холма, больница открывала навстречу посетителю приятный фасад, административное здание из светлого кирпича с белыми колоннами с подъездной дорогой, выложенной по обеим сторонам белым известняком, которая прорезала тщательно выровненную подстриженную лужайку.
Позади административного располагались три других корпуса, все двухэтажные и соединенные крытыми переходами. Одно из этих зданий служило изолятором, где лечили физические недуги психических больных. В другом размещались небуйные пациенты, те, кто вел себя достаточно спокойно, чтобы им можно было позволить гулять во дворе; двери этого корпуса никогда не запирались, и кресла-качалки на веранде никогда не пустовали в такие теплые весенние дни. Только третье здание, самое удаленное, лучше всего спрятанное от взгляда случайного посетителя, действительно имело вид психиатрической лечебницы. Так или иначе кирпичи этого корпуса казались более грязными и темными. Окна были маленькие и перекрытые тяжелыми решетками, крепкая дверь всегда была заперта. По ночам зажигались прожектора по углам крыши, заливая стены и двор потоками слепящего света.
Стоя в своем кабинете в административном корпусе, доктор Эдвард Питерби смотрел из окна на это укрепленное здание. Именно оттуда ухитрился сбежать сумасшедший, прикончив по пути двух дюжих санитаров.
– У него очень развитый ум, – произнес доктор Питерби, все еще глядя в окно.
Позади него полицейские и журналисты ерзали на стульях, откашливались, перешептывались. Доктор кивнул на третий корпус:
– Никто никогда раньше не убегал оттуда. Мы могли бы сказать, что это невозможно. Но ему удалось. Обладая великолепным умом и способностью к решительным действиям, он сумел убежать.
Доктор Питерби наконец отвернулся от окна и взглянул на людей, заполнивших комнату.
– До болезни, – сообщил доктор, – его IQ достигал ста шестидесяти восьми. Его можно было отнести к разряду гениев. Экономические неурядицы вынудили его заняться работой, снизившей его IQ до ста двадцати. Вероятно, тут и кроется одна из причин его появления в больнице.