Экстази, стр. 30

Но вот подтянулись и мусора — знак для всех разбегаться по сторонам. Уже потом, на улице, ко мне подкатывается кекс с распухшим глазом.

— Суки кокни лондонские, — сипит он своим джордивским говорком, но видно, что он, сука, всего лишь прикалывается. Ну, и я в ответ посмеялся, и все.

— Нехуево попиздились, а? — говорит он.

— Ага, срубились на славу, — соглашаюсь я.

— Да, блин, меня тут так с таблетки развезло, неохота все обратно баламутить, — улыбается он мне.

— Ну да, все путем, — киваю ему в ответ. Он мне жест рукой делает — мол, все ништяк — и говорит:

— До встречи, братан.

— В этом можешь не сомневаться, джорди, — смеюсь я, и мы расходимся каждый в свою сторону. Отчаливаю в наш паб. На хвост мне садятся двое джорди, но что-то мне не светит заморачиваться, весь адреналин вышел.

Один из них спрашивает:

Ты, блин, не вест-хамовский случайно, а?

— Пшел ты… я шотландец, бля, — рычу им я своим джоковским акцентом.

— Ну, все путем тогда, прости, — отвечает он.

Захожу в кабак. Риггси и многие из ребят уже там, мы пробираемся на стадион и занимаем свои места — вокруг одни долбаные джорди. Пора, думаю, тусню затеять, но тут Риггси замечает палево — мусор шифрованный, он нас тоже засекает. Тихо спокойно смотрим первый тайм, но скучища задалбывает, и мы премся назад в наш пабешник. Вмочили паре кексов киями на бильярде, побили стаканов, пару столов перевернули и свалили.

Выходим наружу, а игра уже кончилась, смотрим — большую часть Фирмы мусора ведут эскортом к вокзалу, за нашими плетутся и орут джорди-хулиганы. Мусора подготовились основательно — и конница, и машины спецподразделения. Большего сделать мы уже не могли, хотя я был рад, что еду домой — к Саманте.

Бала впирало от всего выезда.

— Суки, блядь, запомнят нас надолго! — орал он на весь поезд.

И никто — ни илфордские, ни грэйзы, ни ист хэмы — никто не смел с ним спорить. Я взял у Риггси таблетку экстази — меня накрыло где-то возле Донкастера. [прим.9]

Шеффилдская Сталь [прим.10]

Я вижу его, эту суку Стурджеса. Этот парень скоро сдохнет за все, что он сделал с моей Самантой. Я скоро разберусь с тобой, старый хрен.

Этот хрыч паркует тачку на площади Пиккадили, в нее залезает какой-то молодой чувак, они разворачиваются, съезжают с проспекта и едут в сторону Гайд-парка. Я еду за ними. Их машина притормаживает у Серпентина [прим.11]. В темноте мне не очень видно, но я знаю, чем они там, суки, занимаются.

Где — то через полчаса машина снова трогается. Едут назад на площадь, где этот молодой пидорок и сходит. Пидора я за версту чую. Нарезаю несколько кругов, пока эта шлюшка возвращается на свое место, а Стурджес скрывается из виду. Торможу перед нашим гомиком.

— Эй, прокатиться не желаешь? — спрашиваю я.

— Давай, поехали, — отвечает он мне со своим северным акцентом, но даже акцент у него какой-то нереальный, не как парни на севере говорят.

— А как насчет отсосать, милашка? — спрашиваю у него, когда он забирается в тачку. А самого от него чуть не тошнит. Грязь какая. Не могу даже об этом думать.

Он внимательно смотрит на меня своими девчоночьими, блядь, глазами:

— Двадцать фунтов, в Гайд-Парке, а потом привозишь обратно.

— По рукам, — говорю я и завожу мотор.

— На это самое место, — настойчиво повторяет он.

— Да-да, все нормально, — я включаю магнитолу погромче. Играет ABC: Лексикон любви, мой любимый альбом. Лучший альбом всех времен и народов, бля.

Едем в парк, и я торможу на том же месте, что и старый хрен с этой пидовкой.

— А ты уже здесь бывал, — улыбается он. — Странно, ты не похож на клиента… молодой такой. По-моему, мне это понравится, — шепелявит он мне.

«Мне тоже, приятель, — думаю, — мне тоже».

— Слушай, сам-то откуда?

— Из Шеффилда, — отвечает он.

Провожу пальцем по шраму на подбородке. Заработал пару лет назад в Шеффилде. На улице Брамалл Лэйн, велосипедная цепь. Звучит поэтично. Парни в Юнайтед — высший класс. А команда Венсдэй никогда мне не нравилась: мудье хреново.

— Ты кто — сова или клинок [прим.12]?

— Что-что? — шепелявит он в ответ.

— Да я о футболе говорю, ты за Венсдэй или за Юнайтед?

— Я в футболе не очень разбираюсь.

— А эта группа вот, ABC, они тоже из Шеффилда. Помнишь, мужик такой в золотом костюме? Это он поет, «Покажи мне».

Маленький сучонок начинает колдовать над моим членом. Я просто сижу и улыбаюсь, глядя на его бритый пидорский затылок. У меня, конечно же, не встает.

Он делает паузу и поднимает ко мне лицо.

— Не переживай, — говорит он, — такое со всеми бывает.

— А я и не переживаю, приятель, — улыбаясь, отвечаю я и протягиваю ему двадцатку — ну, за старательность и все такое.

Мужик из ABC вовсю надрывается все с той же песней — «Покажи мне». Что ты мне там покажешь, ты, мудила?

— Знаешь, — говорит мне мой парень, — а я было подумал, что ты — коп.

— Ха-ха-ха… не-е, приятель, только не я. Мусора они, конечно, стрем наводят, вот и все. А я, я похуже стихийного бедствия для тебя, вот как.

Какое — то время он глядит на меня с недоверием в глазах. Пытается улыбнуться, но пидорская рожа парализована страхом, а я хватаю его за тощую шею и с размаха трахаю больного ублюдка о панель. Что-то у него там лопается, и кровь хлещет по всей ебаной тачке. Я бью его еще, и еще, и еще…

— ТЫ, СУКА, ПИДОР ПОГАНЫЙ! ДА Я ВСЕ ЗУБЫ У ТЕБЯ ПОВЫБИВАЮ! Я ИЗ ТВОЕЙ ПАСТИ СДЕЛАЮ ПИЗДУ МЯГКУЮ, КАК У ДЕВЧОНКИ, ВОТ ТОГДА ТЫ МНЕ И ОТСОСЕШЬ КАК НАДО, БЛЯДЬ!

Я вижу перед глазами его лицо, этого парня из миллвалльских. Лионси. Лев Лионси, как они его называют. Он скоро объявится снова. Мой пидор вопит, когда я трахаю его о торпеду, а каждый раз, когда я поднимаю его башку, начинает умоляюще скулить:

— Пожалуйста, не надо… Я не хочу умирать… Я не хочу умирать…

Вот теперь у меня встал, как надо. Я натягиваю на себя его башку и трахаю, трахаю, трахаю его, пока он не начинает задыхаться и блевать, и его блевотина вперемешку с кровью льется мне прямо на ноги и яйца…

— ДАВАЙ, СУКА, НУ ПОКАЖИ МНЕ!

… крови гораздо больше, чем от Сучки, когда я трахаю ее во время месячных… и я кончаю, и перед моими глазами — Саманта, я кончаю прямо на лицо этого гомика… это все для тебя, моя девочка, ради тебя, но тут я понимаю, что на самом-то деле я кончаю прямо в башку этому окровавленному чудищу, этой вещи…

— АААААААААА, СУКА, ПИДОР ЕБАНЫЙ!

Я поднимаю ему голову: кровь, блевотина и сперма стекают тонкими ручьями прямо из его исковерканной рожи.

Я должен его прикончить. За то, что он со мной сделал, я должен его прикончить.

— Я научу тебя одной песенке, — говорю я, выключая магнитолу. — Понял? Не будешь петь, ты, жалкий йоркширский пуддинг — вырву яйца и в глотку тебе затолкаю, правда, понял?

Он кивает башкой, жалкий подонок.

— Вечность пузыри пускает…ПОЙ, СУКА!

Он что — то там мямлит своими раздолбанными губами.

— В небесах они лета-а-а-ют, высоко… И, как мои мечты, растают и умру-у-ут… ПОЙ! И вечно прячется судьба, хоть я ее ищу по-всю-ду, вечность пузыри пуска-а-ает…

ЮНАЙТЕД!

Я даже вскрикнул, когда мой кулак врезался в его распухшее ебало. Затем я открыл дверь и вытолкал его наружу — в парк.

— А теперь проваливай, ты, извращенец долбаный! — кричу я ему, но он лежит себе и, по-видимому, уже ничего не слышит.

Я завожу машину, отъезжаю, но тут же сдаю назад, останавливаюсь рядом. Готов переехать ублюдка, честное слово. Но мне нужен не он.

— Эй, слышь, педрила, передай своему дружку-пиздоболу, что он следующий в очереди, бля!

У Саманты — ни рук, ни нормальных отца с матерью, росла в сраном детском доме, и все из-за какого-то богатого ублюдка-пидора! Но я-то знаю, что скоро разберусь со всем этим, раз и навсегда.