Дикая магия, стр. 59
— Ты говоришь загадками, — сказал Каландрилл, повторяя слова Брахта. — Если люди придают Фарну силу, как они могут его победить? Почему вы не укажете нам путь?
Человек-лошадь рассмеялся, и дрожащий свет сорвался с его губ и упал на траву. Хоруль развёл руками.
«А разве жизнь не загадка? Почему Ил и Кита покинули сей мир? Почему бросили они его на произвол Фарна и Балатура? Почему вновь не вернулись в него, когда между богами разразились войны? Я не могу тебе сказать, Каландрилл. Простых слов для этого мало. Ты связан с тем, что есть ты, Каландрилл, а мы, Молодые боги, связаны с тем, что есть мы. На всех нас лежат ограничения, и никому не дано их разорвать. Нам остаётся только попытаться выскользнуть из них или смириться с ними. Делай то, что должен делать ты, а я буду делать то, что должен делать я, а сверх того я ничего не могу сказать».
Каландрилл едва не произнёс: «Новые загадки!», — но сдержался:
— Но если вы, Молодые боги, окажете нам помощь мы наверняка одолеем Рхыфамуна. Помогите нам до него добраться, помогите отнять «Заветную книгу», и тогда никому не придётся бояться пробуждения Фарна.
«Если бы мы могли, — отозвался Хоруль, — неужели ты думаешь, этого бы не сделали ? Но мы не можем. Фарна стремятся пробудить люди, и люди должны помешать его пробуждению».
— Вы слишком много хотите от людей, — сказал Каландрилл.
«Возможно. Но разве люди не слишком много просят у нас?»
— В таком случае прошу тебя о другой услуге, не столь значительной. Не поможешь ли убедить Брахта и Катю, если в этом возникнет необходимость?
«Будь они сейчас здесь, они бы поверили».
— Но их здесь нет, позволь мне привести их или явись сам.
«У нас мало времени».
Огромная голова как бы развела в стороны высокие деревья и кивнула на мерцающие звезды. Каландриллу даже показалось, что они потускнели, и он почувствовал неприятное пощипывание на коже, словно воздух сгущался в ожидании шторма.
«Фарн и этого бы нам не позволил, будь он в силах, но он пока ещё не настолько силён, и все же…»
Бог смолк, откинув голову назад и раздувая лошадиные ноздри. Каландрилл посмотрел туда же, и ему почудилось, что перед ним задёрнули шторку. Звезды и луна исчезли, но не за облаком и не за предрассветной мглой. Они просто пропали, словно их и не существовало.
«Он ворочается, он сердится. — Хоруль перевёл взгляд на Каландрилла и Ценнайру. — У меня нет больше времени, я должен идти, иначе гнев его может обрушиться на вас. Идите своим путём, но не забывай, Каландрилл, что сердце твоё глаголет истину и что искупление возможно. А теперь прощайте».
Хоруль повернулся и пошёл через поляну, вновь превращаясь в коня. Встав на задние ноги, он рванулся ввысь выбивая копытами звёздно-лунные искры, и помчался по тёмной давящей заплате на небосводе. Каландрилл с благоговением смотрел на улетавшего бога. Вот он превратился в звёздочку, в комету, летевшую в пустоту и вдруг взорвался свет и ослепил их, и сосны закачались под бесшумным ветром. Вспышка была настолько яркой, что Каландрилл попятился. Ценнайра крепко держала его за талию, в широко раскрытых глазах её плескался испуг, она дрожала всем телом, прижимаясь к нему, словно ища в нем силу и поддержку.
Ослепительная вспышка погасла, деревья со вздохом распрямились, на мгновение мир замер. А в следующее — ночь взорвалась криками, храпами перепуганных лошадей и факелами. К поляне бежали котузены, Брахт и Катя.
— Пойдём, — сказал Каландрилл. — Надо рассказать им про Хоруля.
— Они нам поверят? — спросила Ценнайра
— Возможно.
Они шли, взявшись за руки.
Глава двенадцатая
Их встретили у дороги с мечами на изготовку. Все были взбудоражены. Только Очен оставался спокойным: он словно чувствовал, что произошло. Каландрилл успокаивал всех, как мог, и они вернулись к кострам, где на него обрушился град вопросов. Он надеялся, что божественное вмешательство Хоруля поможет ему убедить товарищей в том, что Ценнайра не лжёт, но его ждало разочарование. Друзья не видели явления бога, и Брахт по-прежнему упорствовал в своей враждебности. Рассказ Каландрилла о встрече с богом он выслушал со скептическим выражением на лице. Остальные слушали молча.
Когда Каландрилл закончил, джессериты посмотрели на Очена. Первым тишину, однако, нарушил Брахт.
— Ловушка, — угрюмо заявил он, — это все Аномиус Ему надо, чтобы мы поверили в его создание. Кроме тебя, бога никто не видел. Ты можешь быть уверен, что это колдовство.
— Будь ты там, — заявил ему Каландрилл, — ты бы не сомневался.
— Но меня там не было, — безапелляционно возразил керниец. — Там находились только ты и она. А ты явно заколдован.
Каландрилл покраснел отчасти от смущения, отчасти от злости. Он взглянул на Ценнайру. Девушка слабо улыбнулась и беспомощно пожала плечами. Тогда он повернулся к Очену и спросил:
— Можешь ли ты убедить его? Или ты тоже считаешь, что меня обманули?
— Я полагаю, ты говоришь правду, но… — Вазирь, как и Ценнайра, пожал плечами, словно сомневаясь в своей способности переубедить кернийца. Но все же, посмотрев на Брахта, он заявил: — Магия, более могущественная чем человеческая, была сегодня здесь. Сила, коей не знаю я равной, появилась сегодня в эфире, я чувствовал её, и это не было колдовством ни Аномиуса, ни Рхыфамуна. Подобной силой может обладать только бог. Разве ты не видел, как небо затянулось тучами, Брахт? Разве не чувствовал этого?
— Я видел, как тучи скрыли звезды, — ответил Брахт, — как началась буря, как сверкнула молния. Это я видел. Но не более того.
— Хоруль! — вздохнул Очен. — Ты видишь глазами, но не душой. Неужели твой бог даровал тебе возможность чувствовать душой, только когда вытащил из твоих ладоней гвозди?..
Он покачал головой и замолчал. Брахт нахмурился и грубо спросил:
— Уж не оскорбляешь ли ты моего бога, вазирь?
— Нет, — заверил его Очен. — Я только хочу сказать, что твоё видение ограничено предрассудками.
Брахт с издёвкой рассмеялся:
264
— В чем заключается мой предрассудок? В том ли, что я не доверяю существу, созданному колдуном, каковой поклялся убить меня? Она сама о себе все поведала. Ахрд, что странного в том, что я не верю в её россказни?
Ценнайра прислушивалась к их спору не столько ушами, сколько чутьём, дарованным ей нынешним состоянием зомби. Брахт, как закалённая сталь, отказывался гнуться и доверять ей. Сомнение в нем было сродни го же мечу: острое и твёрдое. От Каландрилла исходили смешанные чувства: он истекал любовью, но в его любви явно ощущались ядовитые капельки брезгливого отношения к деяниям Ценнайры и к её прошлому, и ещё боязнь потерять дружбу Брахта. Ценнайра принюхалась к Кате и учуяла смятение, подобное тому, что мучило Каландрилла. Девушку убедили слова Каландрилла, она полагала, что, если бы он был обманут, Очен бы это почувствовал, а значит, Хоруль действительно явился ему и удостоверил искренность Ценнайры. Катя поверила в неё, хотела её принять, но к этому желанию примешивалось сомнение, порождённое возражениями Брахта, желание поддержать любимого человека, а отсюда — и смятение.
«Неужели это и есть любовь? — думала Ценнайра. — Мнение друзей против сердечного чувства? Доверие вопреки здравому смыслу? Стремление к невозможному?»
Она принюхалась к Очену, но того защищала магия. Была ли подобная глухая защита естественным инстинктом его поведения, или за ней крылось что-то ещё?
С Чазали все было проще: чувства его так и рвались наружу, и он не позволил им проявиться только благодаря присущей его касте дисциплине. Чазали умел скрывать свои чувства от людей, но не от неё. Он верил Каландриллу, верил в явление Хоруля и всему, что тот говорил. Сам факт, что Ценнайра когда-то была куртизанкой, ничего для него не значил. Значение для него имели только слова его бога, который объявил её истинной; то, что она — творение Аномиуса, беспокоило его, но не больше. Он сердился на Брахта за то, что тот не принимает его бога, и его так и подмывало мечом положить конец их спору с Оченом.