Любовь и мистер Люишем, стр. 48
31. В парке Баттерси
Хотя Люишем и пообещал прекратить дружбу с мисс Хейдингер, в течение ближайших пяти недель он не предпринимал никаких действий, а злополучное письмо ее оставалось без ответа. За это время состоялся — не без двуязычных нареканий — их переезд от мадам Гэдоу в мрачный клапхемский дом, где молодая пара разместилась, как и предполагалось, в маленькой комнатке на третьем этаже. И здесь весь мир вдруг неузнаваемо, до странности изменился, и причиной этому оказались несколько сказанных шепотом слов.
Слова эти прозвучали среди всхлипываний и слез, когда руки Этель обвивали его шею, а ее распущенные волосы Прятали от него ее лицо. И он ответил тоже шепотом, немного, быть может, растерянно, и в то же время испытывая странную гордость, совсем непохожую на то, что он ожидал испытать, когда со страхом прежде думал, что рано или поздно это должно случиться. Внезапно он осознал, что все решено, что разрешен наконец конфликт, который так долго их тяготил. Колебаний как не бывало. Теперь предстояло действовать.
На следующий день он написал записку, а два дня спустя утром ушел на свои репетиторские занятия по математике часом раньше, и вместо того, чтобы пойти прямо к Вигорсу, направился через мост в парк Баттерси. Там около скамьи, где они когда-то встречались, нетерпеливо прохаживалась мисс Хейдингер. Они немного походили взад и вперед, разговаривая о том о сем, а затем наступило молчание…
— Вы хотите мне что-то сказать? — вдруг спросила мисс Хейдингер.
Люишем чуть побледнел.
— Да, — ответил он. — Дело в том… — Он старался держаться непринужденно. — Я когда-нибудь говорил вам, что женат?
— Женаты?
— Да.
— Вы женаты?!
— Да, — чуть раздраженно повторил он.
Мгновение оба молчали. Люишем довольно малодушно разглядывал георгины, а мисс Хейдингер смотрела на него.
— Это вы и хотели мне сказать?
Мистер Люишем повернулся и встретил ее взгляд.
— Да, — ответил он. — Именно это я и хотел вам сказать.
Молчание.
— Вы не возражаете, если я присяду? — ровным голосом спросила мисс Хейдингер.
— Вон там под деревом есть скамья, — сказал Люишем.
Они молча дошли до скамьи.
— А теперь, — спокойно заговорила мисс Хейдингер, — расскажите мне, на ком вы женаты.
Люишем ответил в общих словах. Она задала ему еще один вопрос, потом другой. Он чувствовал себя ужасно неловко и отвечал запинаясь, но чистосердечно.
— Мне следовало бы догадаться, — сказала она. — Мне следовало бы догадаться. Но я не хотела знать. Расскажите мне еще что-нибудь. Расскажите мне о ней.
Люишем рассказал. Разговор этот был ему страшно неприятен, но уйти от него он не мог: ведь он обещал Этель. Наконец мисс Хейдингер получила полное представление о его судьбе, почти полное, так как в его рассказе отсутствовали эмоции, которые делали его достоверным.
— Вы женились перед вторым экзаменом? — спросила она.
— Да, — ответил Люишем.
— Но почему вы не рассказали мне об этом раньше? — спросила мисс Хейдингер.
— Не знаю, — признался Люишем. — Я хотел… в тот день, в Кенсингтон-гарденс. Но как-то не смог. Наверное, мне следовало рассказать.
— Наверное, следовало.
— Да, по-видимому, следовало… А я не рассказал. Как-то… трудно было… Я не знал, как вы к этому отнесетесь. Ведь все произошло так поспешно.
Не находя слов, он умолк.
— Мне кажется, вы все-таки обязаны были мне сказать, — повторила мисс Хейдингер, рассматривая его профиль.
Люишем приступил ко второй и более сложной части своего объяснения.
— Произошло недоразумение, — сказал он, — собственно, оно было все время… Из-за вас, хочу я сказать. Немного трудно… Дело в том, что… моя жена… знаете ли… Она смотрит на вещи несколько иначе, нежели мы.
— Мы?
— Да. Это, конечно, странно… Но она видела ваши письма…
— Вы ей их показывали?
— Нет. Просто она знает о нашей переписке, знает, что вы пишете мне о социализме, о литературе и… о том, что нас интересует, а ее нет.
— Вы хотите сказать, что такие вещи недоступны ее пониманию?
— Она об этом никогда не задумывалась. Мне кажется, разница в образовании…
— И она возражает?
— Нет, — не задумываясь, солгал Люишем. — Она не возражает.
— Так в чем же дело? — спросила мисс Хейдингер, и ее лицо совсем побелело.
— Она чувствует, что… она чувствует… Она не говорит, конечно, но я вижу, она чувствует, что ей тоже следует в этом принять участие. Я знаю… как она любит меня. И ей стыдно… Это напоминает ей… Разве вы не понимаете, что ей обидно?
— Да, понимаю. Итак, даже это малое…
У мисс Хейдингер, казалось, перехватило дыхание, потому что она вдруг замолчала.
Наконец она с усилием заговорила.
— А что это обидит меня… — начала она, но лицо ее искривила гримаса, и она снова умолкла.
— Нет, не в этом дело. — Люишем был в нерешительности. — Я знал, что это обидит вас.
— Вы ее любите. Вы можете пожертвовать…
— Нет, не в этом дело. Но есть разница. Если ее обидеть, она не поймет. А вы… Мне казалось вполне естественным прийти к вам. Я смотрю на вас, как на… А для нее мне всегда приходится делать снисхождение…
— Вы ее любите.
— Не знаю, в этом ли дело. Все так сложно. Любовь означает все… или ничего. Я знаю вас лучше, чем ее, вы знаете меня лучше, чем она будет когда-либо знать. Я могу рассказать вам то, чего никогда не расскажу ей. Я могу раскрыть перед вами душу… почти… и знаю, что вы поймете… Только…
— Вы ее любите.
— Да, — признался Люишем, дергая себя за ус. — Дело, должно быть, в этом…
Некоторое время оба молчали; затем мисс Хейдингер заговорила с непривычной для нее горячностью:
— О! Подумать только, что это конец всему! А ведь столько надежд… Что дает она вам такого, чего не сумела бы дать я? Даже сейчас! Почему я должна отказаться от того немногого, что принадлежит мне? Если бы она смогла забрать и это… Но она не может. Если я отпущу вас, вы ничего не будете делать. Все наши мечты, все устремления — все зачахнет и погибнет, а ей это безразлично. Она не поймет. Она будет думать, что вы все тот же. Почему она домогается того, чем не в силах владеть? Взять то, что принадлежит мне, и отдать ей для того, чтобы она выбросила?
Она смотрела не на Люишема, а прямо перед собой, и лицо ее было само страдание.
— Я в известном смысле уже привыкла… думать о вас как о чем-то мне принадлежащем… Я и сейчас так думаю.
— В последнее время, — начал Люишем после молчания, — мне раза два приходила в голову одна мысль. Не кажется ли вам, что вы несколько переоцениваете мои способности? Я знаю, мы говорили о великих делах. Но вот уже полгода с лишком я бьюсь, чтобы просто заработать на жизнь, сколько может чуть ли не каждый. На это у меня уходит все время. Тут, пожалуй, задумаешься: может быть, жизнь не такая простая вещь…
— Нет, — решительно возразила она, — вы могли бы совершить великие дела! Даже сейчас, — продолжала она, — вы еще способны сделать многое… Если бы только я могла видеть вас время от времени, писать вам… У вас такие способности и… такой слабый характер. Вам обязательно нужен кто-нибудь… В этом ваша слабость. Вы сами в себя не верите. Вам нужно, чтобы кто-нибудь поддерживал вас и верил в вас, безгранично поддерживал и верил. Почему я не могу дать вам это? Больше мне ничего не нужно. По крайней мере сейчас. Зачем ей знать? Она от этого ничего не теряет. Я ничего не прошу из того, чем владеет она. Но я знаю, что одна, своими силами ничего не добьюсь. Я знаю, что вместе с вами… Ей ведь обидно только оттого, что она знает. А зачем ей знать?
Мистер Люишем в нерешительности посмотрел на нее. Его воображаемое величие вдохновляло ее взгляд. В этот миг по крайней мере и он свято верил в свои возможности. Но он понимал, что его величие и ее восхищение связаны между собой, что они составляют одно нераздельное целое. Зачем вправду Этель знать об этом? Он представил себе все, что может совершить, чего может добиться, но тут же пришла мысль о сложностях, неловкости, об опасности разоблачения.