Дары мертвых богов, стр. 25

Девушка смотрела на него, продолжая причесываться.

Наконец лицо молодого человека прояснилось. Он широко распахнул глаза и огляделся с таким видом, словно видел эту обстановку в первый раз. Ллеу выбрался из постели, подошел к девушке, наклонился и поцеловал ее в шею.

— Спасибо тебе, Мина, — произнес он пылко. Молодой жрец почувствовал, как желание снова захлестывает его. Он попытался поцеловать девушку, но та, отложив гребень, повернулась и оттолкнула протянутые к ней руки:

— Не меня, Ллеу. Других.

Мина заглянула в его глаза и увидела, что сейчас они яркие и живые, без обычного беспокойного выражения. Мина провела пальцем по следу поцелуя, ожогом запечатленного на коже юноши.

— Ты понимаешь?

— Да, понимаю. И благодарю тебя за этот дар.

Ллеу схватил руку девушки и поцеловал. Его кожа была прохладной на ощупь, не мертвенно-холодной, но холоднее, чем обычно, словно он только что вышел из пещеры или из тенистой рощи. В остальном Ллеу казался обычным человеком.

— Увижу ли я тебя снова, Мина? — нетерпеливо спросил он, быстро надевая жреческое одеяние.

— Возможно, — ответила та, пожав плечами. — Но не рассчитывай на это. У меня свои обязанности по отношению к Чемошу, у тебя — свои.

Ллеу разочарованно нахмурился:

— Мина…

Девушка снова повернулась к нему спиной и нетерпеливо постукивала ногтями по поверхности туалетного столика.

— Хвала Чемошу! — сказал молодой человек и через мгновение покинул комнату.

Мина слышала, как его башмаки простучали по лестнице, слышала, как он шумно приветствует хозяина постоялого двора.

Девушка снова взяла гребень и опять принялась терпеливо распутывать рыжие волосы. Слова Чемоша еще звучали у нее в ушах, и она помнила его поцелуй.

Бог обещал ей власть над жизнью и смертью и сдержал слово.

— Хвала Чемошу, — тихо произнесла Мина.

Глава 3

Рис сидел в высокой траве у подножия холма, покачивая упертый в землю посох, мысли его витали в белых облаках, плывущих по синему небу. На холме мирно паслись овцы, в траве стрекотали Кузнечики, бабочки порхали с цветка на цветок. Рис сидел так тихо, что время от времени разноцветные красавицы садились на его плечи и колени, привлеченные оранжевым цветом домотканой одежды.

Рис присматривал за овцами, поскольку был пастухом, но близко к ним не подходил. В этом не было необходимости — его собака, Атта, лежала неподалеку, опустив голову на передние лапы, и внимательно следила за отарой, улавливая каждое движение. Увидев, что три овцы направились за холм, откуда их уже не будет видно, она подняла голову, навострила уши и посмотрела на хозяина, проверяя, заметил ли он это безобразие.

Рис тоже обратил внимание на отбившихся овец, но притворился, что ничего не видел. Он продолжал сидеть, прислушиваясь к чириканью воробьев и пению щеглов, наблюдая, как гусеница карабкается по травинке. Мысли Риса были с Богом.

Атта вздрогнула и тихо, предупреждающе зарычала. Овцы теперь были почти на вершине холма. Рис сжалился.

Он легко, без видимых усилий, поднялся на ноги. Рису было тридцать, но годы отразились только на его темном, обветренном лице. Ежедневные упражнения, суровая жизнь под открытым небом и простая пища сделали пастуха сильным, стройным и ловким. Черные, до плеч волосы он заплетал в косичку. Вытянув руку, Рис скомандовал:

— Взять!

Атта понеслась по склону холма, ее черное с белым тело казалось пятном на зеленой траве. Но прямо к овцам она не побежала и даже не смотрела в ту сторону — они могли перепутать ее с волком и запаниковать. Отвернувшись от овец, но, посматривая на них краем глаза, Атта забежала справа, заставляя животных свернуть к отаре.

Рис вложил пальцы в рот и пронзительно свистнул. Собака находилась слишком далеко, чтобы услышать его голос, но громкий свист уловить могла. Атта припала к земле, следя за овцами, и ожидала следующей команды.

Рис сжал кулак и поднял его так, чтобы он оказался между солнцем и линией горизонта. Сжатые пальцы заняли весь видимый промежуток. Это означало, что до захода солнца остался час. Пора было загонять овец в кошары, чтобы успеть к ужину и упражнениям. Пастух снова пронзительно свистнул — один раз протяжно, затем коротко. Это означало «уходим».

Атта погнала овец вниз по холму к тому месту, где стоял Рис. В ее обязанности входило следить за тем, чтобы отара двигалась в нужном направлении, не разбредаясь, и при этом овцы не впадали в панику и стремительно неслись вперед.

Когда отара уже прошла половину пути по, склону холма, Рис заметил отставшую овцу. Она стояла в высокой траве, поэтому долго оставалась незамеченной. Пастух снова свистнул, и это означало «лежать».

Команду не следовало принимать буквально, хотя иногда собака и ложилась, но сейчас просто остановилась. Она посмотрела на овец гипнотизирующими карими глазами, и те затоптались на месте.

Рис снова свистнул — «поворачивай назад».

Убедившись, что отара останется там, где стоит, Атта промчалась вверх по холму и заставила овцу вернуться.

Они продолжали путь, и все было хорошо, пока одному из баранов не пришло в голову оказать Атте неповиновение. Будучи намного тяжелее и в несколько раз крупнее небольшой собаки, он решил, что вполне имеет на это право, повернулся, топнул копытом и отказался идти.

Атта припала к земле и замерла на месте, напряженно глядя на ослушника, зная, что, если он будет по-прежнему упрямиться, можно подбежать и укусить его за нос. Впрочем, прибегать к такой мере приходилось редко, не пришлось и в этот раз. Баран опустил голову, Атта поползла к нему, не отводя глаз. После непродолжительной конфронтации баран неожиданно отступил перед гипнотизирующим взглядом собаки и потрусил обратно к стаду. Атта снова заняла свое место.

Рис почувствовал, как благословение Бога переполняет его. Зеленый холм, голубое небо, белоснежные облака, белые овцы, черно-белая собака в траве, стремительные ласточки, пикирующий ястреб, стрекочущие кузнечики, яркое горячее солнце, мягкая трава под босыми мозолистыми ногами — все было частью Риса, и он был частью всего. Все было частью Маджере, и Бог был частью всего.

Кровь весело бежала по жилам, посох легко постукивал о землю — Рис не торопился. Он наслаждался днем, природой и проводимым среди холмов в полном одиночестве временем, даже тем, что вечером снова возвращается домой. Гранитные стены монастыря возвышались прямо перед ним на вершине холма, и за этими стенами было братство, порядок и спокойное довольство.

Рутинная жизнь сегодня ничем не отличалась от бесчисленных предыдущих дней и, если будет на то воля Маджере, ничем не будет отличаться и завтра. Рис и остальные монахи из Ордена Маджере поднимались за час до рассвета. Это время они проводили в медитациях и молитвах Маджере, затем спускались во двор, чтобы заняться согревающими и укрепляющими тело упражнениями. Их обычный завтрак состоял из рыбы или мяса с хлебом и козьим сыром, обед — из сыра и хлеба, поскольку время трапезы обычно заставало монахов на полях и за другими работами. На ужин подавали горячий сытный луковый суп с куском мяса или рыбы и с хлебом, свежие овощи летом, яблоки, сушеные фрукты и орехи — зимой.

После завтрака монахи отправлялись выполнять свои обязанности. Они различались в зависимости от времени года. Летом работали на полях, ухаживали за овцами, свиньями или цыплятами ремонтировали нуждавшиеся в подновлении постройки. Осенью убирали урожай и укрывали его в хранилищах, солили мясо, чтобы оно не испортилось за долгие месяцы холода и снега, собирали яблоки и складывали их в деревянные бочки. Зимой делали домашнюю работу: чесали шерсть, пряли, вязали одежду, выделывали шкуры, варили отвары для больных. Кроме того, занимались умственным трудом: писали, учили, наставляли, спорили, обсуждали вопросы, — поскольку Маджере говорил, что разум монаха должен быть так же быстр и вынослив, как и его тело.

Независимо от времени года, по вечерам монахи развивали навыки боя без оружия — «милосердного послушания». Адепты Маджере, хоть и следовали заповедям Бога о мирном и братском отношении ко всем живущим, признавали, что мир — опасное место, поэтому, чтобы защитить свои жизни и жизни других, нужно быть готовым к бою так же, как и к молитве. Каждый вечер в любую погоду монахи собирались во дворе на тренировку и отрабатывали приемы летом при заходящем солнце, зимой — в темноте или при свете факелов. Присутствовать должны были все: от самого старшего — Наставника, которому минуло восемьдесят лет, до самого младшего. Пропускать тренировки разрешалось только больным.