Тина и Тереза, стр. 123

Когда-то Роберт О'Рейли сказал, что человек, случается, способен тонко чувствовать красоту искусства и при этом совершенно не воспринимать боль близких людей. Она ему не поверила. Она видела Конрада, создателя прекрасной музыки, возвышавшей и очищавшей душу; ей казалось, что такой человек должен быть почти что святым. Потом она догадалась: да, он знает природу людей, знает, о чем они думают, какие испытывают чувства, и сам может гораздо глубже других смертных прочувствовать, но только… что-то свое. Он многое понимает. Но только понимать — не значит сочувствовать, не значит любить.

Он видит мир по-своему, пропуская все явления окружающей жизни через себя, точно нитку сквозь игольное ушко; он иногда сливается с миром — тогда в душе его оседает некий сплав, из которого и рождается преображенная, причудливая, непонятная и невообразимо прекрасная форма жизни — его музыка. И он один из тех, кому судья за все один лишь Бог, дающий и отнимающий свет разума, и веру в себя, и то нечто, равное жизни, что зовется способностью творить.

Женщина тронула рукой колыбель. Потом попросила:

— Конни, пришли мне Мелиссу.

Тина не видела девочку все это время и сейчас, говоря по правде, не желала встречи. Но больше оттягивать было нельзя.

Мелисса несмело вошла и закрыла дверь.

— Подойди, — сказала Тина.

Девочка приблизилась. Женщина кивнула на стул.

— Садись.

Смуглое личико Мелиссы было серьезным, и даже вечно живущая в ее глазах безлунная ночь не смогла скрыть того, что их наполняло, — страха.

А Тина вспоминала малышку на руках у Джоан и не верила, что это та самая девочка.

— Ты должна выслушать то, что я скажу, — собравшись с силами, произнесла женщина, — это очень важно, Мелисса.

Девочка молчала, не двигаясь и смотрела прямо в серые глаза Тины.

— Мне двадцать шесть лет, — начала Тина, — и я пережила очень-очень многое! Ты еще маленькая, тебе не понять, но, поверь на слово, это так. Ты тоже немало испытала, и мы могли бы стать близкими людьми, относиться друг к другу бережно. Я помню тебя маленькой, Мелисса, я знала твою мать — она была очень хорошей женщиной, и мне бесконечно жаль, что ее уже нет. Люди не должны умирать в столь раннем возрасте, это несправедливо! Смерть ничем нельзя оправдать, так же как и страдания.

Я случайно нашла тебя в приюте, несчастную, заброшенную. Если бы ты не имела отца, я обязательно взяла бы тебя к себе, воспитывала как родную дочь, и мы, наверное, полюбили бы друг друга. Но случилось иначе… Поверь, Мелисса, я пыталась сделать все, чтобы тебе было хорошо. Если ты считаешь, что я когда-то поступала неправильно — прости! Я никогда не старалась встать между тобой и твоим отцом, я знала, как он любит тебя, и хотела, чтобы мы все стали единой счастливой семьей. Я так мечтала о счастье, Мелисса! Ты ошибалась, когда думала, что из-за меня отец разлюбит тебя. Любовь не меняется на любовь, так же как жизнь на жизнь! Мелисса, я не могу больше бороться, ни за что и ни с кем, у меня не осталось сил, я желаю только покоя! Знаешь, только в одном мне везло: я всегда знала, почему несчастна. Иные люди страдают, не понимая себя, не ведая, что с ними: быть может, им еще тяжелей! По моему мнению, страдания не ожесточают нас и не делают лучше, они просто заковывают сердце в камень, где ему труднее биться, потому что оно живое. Можешь считать, что ты добилась своего, победила. Я готова забрать мальчика и уехать туда, где родилась, где живет моя мама. Конечно, я никогда не смогу объяснить твоему отцу, почему так поступаю, но если другого выхода нет… Я не скажу ему правду о том, как и почему едва не умерла. Он слишком любит тебя, и ему сложно будет пережить подобный удар. Да и тебя мне жаль: твоя жизнь только начинается, и ты так мало видела любви… Может быть, в этом и есть причина твоего поступка? К сожалению, я еще больна и не могу никуда ехать, поэтому хочу попросить тебя — не трогай моего сына, не убивай его! — Тина сидела неподвижно, прямо, ее голос звучал ровно, но по лицу текли слезы. — Это мой первый и последний ребенок, другого мне уже не родить. Я не переживу, если с ним что-то случится. Я возьму его и уеду, обещаю тебе! Я устала так жить, я больше не хочу испытывать боль! И хотя на душе моей страшные метки, я сумела бы в последний раз понять и простить тебя! Постараться забыть то, что случилось, и полюбить как родную…

— Я должна звать тебя мамой? — пролепетала Мелисса.

Тина заглянула в ее глаза, пытаясь понять, что ею движет, и произнесла:

— Это необязательно.

— Если ты хочешь, я буду звать тебя так, — сказала девочка, — не уезжай. Я не трону твоего ребенка. Прости.

— Иди сюда, — прошептала Тина, — он сын твоего папы, а значит, твой брат. Посмотри, как вы с ним похожи! Я обещаю сделать все, чтобы ты не чувствовала себя забытой и обделенной любовью! Но ты должна верить в то, что я хочу тебе только добра, и не бежать от моей любви.

— Хорошо, мама, — сказала Мелисса, и Тина, нервы которой были еще не в порядке, зарыдала.

Она протянула руки по покрывалу, и Мелисса нерешительно прильнула к ней: ее черные локоны смешались с русыми волосами Тины.

«Только потому, что ты так похожа на Конрада, только потому, что ты дочь той безвинной, погибшей страшной смертью женщины, я готова простить тебя и принять обратно в свое сердце, — думала Тина, — и еще потому, что ты все-таки ребенок, которому нужна любовь и нужна семья».

ГЛАВА IX

Человек легко поднимался по склону зеленого холма, и ему казалось, что души листьев, цветов и трав тихо поют, приветствуя его. Он ступал на эту землю с таким чувством, с каким входят, наверное, во врата рая.

За те долгие годы, что он провел вдали от дома, ему часто снились Австралия и Сидней, совсем не такие, какими они были на самом деле, и он больше всего на свете мечтал увидеть их наяву. Он улыбался, прищурив глаза от яркого солнца, изливавшего на землю потоки света, и ветер нетерпеливо трепал его светлые волосы. Родной край, как и мать, дается природой, судьбой, это то, что взращивает тебя, делает таким, каков ты есть, что всегда примет тебя и простит; то, от чего никогда не уйти навсегда, о чем помнишь, как бы далеко ни находился, к чему возвращаешься, потому что возвращение к началу неизбежно.

Совсем недавно молодому человеку исполнилось двадцать девять лет, и он готовился, вернувшись домой, начать новую жизнь. Это был Даллас Шелдон.

Он упивался тем, что видел. Он наконец приехал в страну своего детства и своей любви, вернулся к самому себе.

Он выздоровел, если не совсем, то, по крайней мере, почти. А до этого… Он много раз хватался за надежду, и много раз она ускользала от него.

Даллас лечился во Франции и последние полгода провел на одном из лучших курортов.

Он улыбался, как ребенок, и в то же время глаза его казались глазами человека, который по внутреннему ощущению был, возможно, старше своего истинного возраста: в их изумрудной глубине хранились следы пережитой боли.

Он шел сам, своими ногами, без помощи костылей или трости, и это была ожившая мечта, то, во что он когда-то уже перестал верить.

Австралия, чудесная Австралия, страна высокого солнца и синих морей! Даллас знал, что такие чувства священны, ибо тот, кто всю жизнь любил один край и одну женщину, сохранил свою душу. Можно любить не однажды, но каждое новое чувство — как новая вера: оно меняет нас, дает новый образ мыслей, дарит новые глаза, переселяет в другую жизнь.

Был самый разгар жаркого австралийского лета, все таяло и млело под палящим солнцем.

Даллас без труда нашел дом Конрада О'Рейли — внушительное сооружение из светлого камня, окруженное пышным садом.

В глубине тенистых кустов на низкой скамейке сидела женщина с маленьким ребенком на руках. Даллас, разумеется, не узнал в привлекательной молодой незнакомке несчастную, замученную бандитами девушку, которую он нашел когда-то в диком, непроходимом страшном лесу.