Слово о словах, стр. 42

Впрочем, французам тоже не сто?ит гордиться легкостью их орфографии. Французское название месяца августа пишется так: «а + о + у + т» = «aout», а произносится… «у»! Да, «у» – один-единственный звук!

Как могла получиться такая дикая нелепость? Тем же способом, о котором мы уже говорили по поводу нашего «ятя».

Чтобы понять, что? именно здесь произошло, мало знать историю одного лишь языка – французского. Надо обратиться к временам Древнего Рима.

Свое название августа французы взяли из древнелатинского языка. Там этот месяц назывался «аугустус» – «великий» (от глагола «аугерэ» – увеличивать) в честь одного из римских императоров – Августа. За сотни лет, прошедших с той поры, французская живая речь совершенно изменила облик слова, потеряв из него все звуки, кроме одного «у». А письменная речь, следуя за устной, но отставая от нее, и по сей день застряла на полдороге: она рассталась с окончанием «стус», она изменила и корень, но все же кое-какие, ставшие «немыми» буквы не решилась упразднить. Так и появилось орфографическое чудовище – слово, которое произносится в один звук, а пишется в четыре буквы: «аоут», равное «у».

Англичане и французы утешают себя тем, что «бывает и хуже». Плохо, если в английском языке словечко «до?тэ» (дочь) пишется «daughter»; но это пустяк по сравнению с ирландским «кахю», которое на письме изображается так «kathudhadh».

Это, конечно, утешение, но слабое. Однако заметим себе, что, очевидно, улучшать правописание не так-то просто; понадобилось могучее воздействие Великой Октябрьской социалистической революции, чтобы упразднить букву «ять» и другие нелепости нашей азбуки. А кроме того, надо сказать и вот еще что: языковеды, лингвисты втихомолку благословляют эти самые нелепости. Благодаря им письмо доносит до нас из далекого прошлого такие сведения о звуковом составе и всего языка и некоторых его слов в частности, которые ни за что бы до нас не дошли, если бы написание слов менялось тотчас же вслед за их произношением.

Чтобы подтвердить это примером, вспомним хотя бы о букве, которая, пожалуй, стоила нашему народу дороже, чем другие.

САМАЯ ДОРОГАЯ БУКВА В МИРЕ

Буква «ъ», так называемый «твердый знак», сейчас ведет себя тихо и смирно на страницах наших книг.

Как маленький скромный труженик, она появляется то тут, то там и выполняет всегда одну и ту же работу. Сравните такие пары слов:

В чем разница между словами, которые в эти пары входят?

В слове «съесть» звук «е» произносится не так, как мы его обычно выговариваем в середине слов, а так, как в начале: не как «е», а как «йэ». Ведь в начале слов буква «е» означает всегда не звук «е», а два звука: «й» + «е». Мы уже это видели на предыдущих страницах.

А раз это так, то у нас и создается впечатление, что слово с «ером» внутри произносится раздельно, как бы в два приема, с «двумя началами»:

Поэтому говорят, что у твердого знака здесь роль разделителя. Но кроме того (и это мы уже отмечали), он просто заменяет собою «йот».

Что ж, работа не слишком заметная, но необходимая. Правда, у твердого знака-«ера» есть в ней некоторый соперник, его меньшой братец – «ерь», или «ерик», – мягкий знак. Но труды между ними поделены: мягкий знак выступает там, где согласный звук перед «разделением» якобы смягчается; твердый должен указывать на отсутствие такого «смягчения» после приставок (хотя, признаться, в живой, звучащей речи это различие просто не замечается):

Так или иначе, «ер» работает, трудится. Попытайтесь убрать его с места, произойдет недоумение: читающий растеряется, не узнает самых обычных слов. Что значит «подезд»? Что значит «вявь», если рядом стоит «вязь»?

Итак, спасибо полезной букве, твердому знаку!

Но это только сейчас он стал таким тихим, скромным и добродетельным.

Недалеко ушло время, когда не только школьники, учившиеся грамоте, – весь народ наш буквально бедствовал под игом этой буквы-разбойника, буквы-бездельника и лодыря, буквы-паразита.

Тогда о твердом знаке с гневом и негодованием писали лучшие ученые-языковеды [50]. Тогда ему посвящали страстные защитительные речи все, кто желал народу темноты, невежества и угнетения. Может быть, я преувеличиваю? Судите сами.

Возьмите первую фразу предыдущего абзаца:

Тогда о твёрдомъ знаке съ гнвомъ и негодованіемъ…

Еще не так давно, в 1917 году, напиши я ее, мне пришлось бы поставить в ней четыре твердых знака: на конце слов «твердом», «с», «гневом», «негодованием». И во всех этих случаях он стоял бы там совершенно зря. С ним или без него каждый прочел бы эту фразу совершенно одинаково. Он ничему не помогал, ничего не выражал, решительно ничего «не делал».

Так вот теперь и прикинем: дешево ли обходилась нашему народу в те дни эта буква-лодырь?

Я читаю знаменитый роман Льва Толстого «Война и мир». Это старинное издание: оно вышло в свет в 1897 году и состоит из четырех одинаковых томиков, по 520 страниц в каждом. Всего в нем 2080 страниц.

Интересно, нельзя ли подсчитать: сколько на таких 2080 страницах уместилось букв вообще и какую долю этого числа составляли тогда твердые знаки?

Это легко. На каждой странице в среднем 1620 букв. Из них – тоже в среднем – на страничку приходится – 54–55 твердых знаков. Здесь побольше, там поменьше, но в среднем так. Кто знает арифметику, подсчитает: эти три с небольшим сотых общего числа – 3,4 процента.

Теперь ясно: на 2080 страниц романа высыпала армия в три миллиона триста семьдесят тысяч букв. Каждая из них выполняет свою боевую задачу: каждая помогает вам усвоить мысль гениального писателя. И вдруг среди этих черных солдат замешалось 115 тысяч безоружных и никчемных бездельников, которые ровно ничему не помогают. И даже мешают. Можно ли это терпеть?

Если бы все твердые знаки, бессмысленно рассыпанные по томам «Войны и мира», собрать в одно место и напечатать подряд в конце последнего тома, их скопище заняло бы 70 с лишним страничек.

Это не так уж страшно. Но ведь книги не выпускаются в свет поодиночке, как рукописи. То издание, которое я читаю, вышло из типографии в количестве трех тысяч штук. И в каждом его экземпляре имелось – хочешь или не хочешь! – по 70 страниц, занятых одними никому не нужными, ровно ничего не означающими, «твердыми знаками». Двести десять тысяч драгоценных книжных страниц, занятых бессмысленной чепухой! Это ли не ужас?

Конечно, ужас! Из 210 тысяч страниц можно было бы сделать 210 книг, таких, как многие любимые вами, – по тысяче страниц каждая. «Малахитовая шкатулка» напечатана на меньшем числе страниц. «Таинственный остров» занимает 780 таких страничек. Значит, 270 «Таинственных островов» погубил, съел, пожрал одним глотком твердый знак!

Не смотрите как на пустяк на то, что я рассказал вам сейчас.

Постарайтесь представить себе ясно всю картину, и вы увидите, как буква может буквально стать народным бедствием.

Если на набор «Войны и мира» требовалось тогда, допустим, 100 рабочих дней, то три с половиной дня из них наборщики неведомо зачем набирали одни твердые знаки.

Если на бумагу, на которой напечатан этот роман, понадобилось вырубить, скажем, гектар хорошего леса, то целая роща в 20 метров длиной и 13 шириной пошла на те 210 томиков, в которых нельзя прочитать ровно ничего. Ни единого звука!