Крылья Тура. Командировка [2 том, c илл.], стр. 79

— Я-то понял, а ты как, Виктор?

— А я с замполитом – он еще тот летун! Не боись, Вася, нас на каком-то мессере дристучем не объедешь!

И правда, — не объехали. Все вернулись целыми. Более-менее, конечно. После посадки я пошептался с врачом группы. Он и так все держит на контроле, но лишний раз подстраховаться не помешает…

Доктор, дружелюбно улыбаясь, ввинтился в группу возбужденно размахивающих руками летчиков. Быстро пробежался глазами по раскрасневшимся лицам, отслеживая реакцию и степень усталости. Кому-то протянул пачку папирос, кому-то шарик "Колы". Потом нашел меня глазами и успокаивающе кивнул. Все в порядке, все в пределах нормы. Как тяжело, а всего третий вылет. Ну, еще раз слетаем, и надо переговорить с командиром. Надо немного передохнуть. Опасно – усталость подкрадывается незаметно, тут легко допустить ошибку. А в нашем положении ошибок допускать нельзя.

Я с удовольствием выпил стакан холодной, вкусной воды, и пошел искать нашего "радиоперехватчика". Ну, летеху, который слушал немецкие радиопереговоры.

— Привет, Миша, как там, в эфире?

— Да сложно сказать, товарищ капитан, все орут, все на нервах. Лаются, что твои извозчики.

— Надо же! — удивился я. — А я думал, что немцы народ культурный и сдержанный.

— Да, в общем-то, сдержанный, конечно… Только когда тебя убивают, тут, пожалуй, про сдержанность и позабудешь враз. Тут, товарищ капитан, такое дело. Я уже несколько раз ловил сообщения о новых истребителях с молниями на борту. Немецкие летчики кричат про их огромную скорость и маневренность. Но командные пункты им, по-моему, не верят…

— Ничего, Миша, скоро поверят. Скоро предупреждать будут – ахтунг, ахтунг, в воздухе "Молнии"! Как-то так, в общем. Ну, давай – слушай! И нас предупреждай, рация ведь у тебя есть? Вот и не забывай нам подсказать, если что услышишь, лады? Вот и зеер гут, так, что ли, по-немецки будет? Абгемахт, в общем!

— Ну, что, внучата, полетели? Надо заработать на обед! А как же! Если кто еще не сбил немца – трудодень не получит! По машинам, пернатые. Вперед – на врага!

Глава 5

Во второй половине дня накал боев абсолютно не снизился. Как бы ни наоборот – горячее стало. Появилась озлобленность. Потери у наших были довольно большие – на земле столбами дыма отмечались костры сбитых самолетов…

Немцы тоже как-то ожесточились. Они сильные пилоты. Аккуратные, более осторожные, чем наши, менее рисковые, но – сильные. Профессионалы. Чистый, уверенный пилотаж. Отличная стрельба. Очень хорошо работают в связке пар и звеньев. Правда – плохо держат удар. Если сбить одного-двух, сразу энтузиазм у них пропадает, начинает работать рациональный расчет и на первый план выходит кристальной прозрачности мысль: "Алярм! Здесь убивают! А жизнь-то у меня одна!" И – все, тут же переворот – и немедленный выход из боя… Только мы их и видели. Такое вот им право было дано – самим определять, что делать: драться или драпать… И еще – немцы не терпят нашего численного превосходства и превосходства по высоте. Если наших самолетов при встрече с немцами будет больше – они никогда не подойдут. Если наших будет пусть и меньше, но у них будет большая высота – то же самое. Не подойдут и в бой вступать не будут. Берегут себя фашисты, хотят жить вечно, наверное. Надо будет им эту мировоззренческую ошибку разъяснить при случае…

Но, если группа мессеров подловит нашу пару или звено, то бить будут жестоко и озлобленно, быстро и четко перестраиваясь в высоте и падая оттуда на наши самолеты. Особенно немцы свирепствовали, если им удавалось отбить от строя штурмовика или поймать подбитый зенитками бомбардировщик. Вот тут уж они показывали себя во всей красе! Особенно – если штурмовик был одноместным, без стрелка сзади. А таких самолетов в штурмовых полках было еще немало.

Что интересно – оружие "Мессершмиттов" могло пробить броню "Илов" только при стрельбе менее чем со ста метров, и при прямом, или близком к прямому, угле пушечной трассы месса по отношению к броне штурмовика. Иначе снаряды отлетали горохом. Эти рикошеты были хорошо видны, между прочим. Даже бронестекло илюши снаряды немецких истребителей не пробивали. Так что мы часто замечали, что мессы буквально "присасывались" к штурмовикам сзади, как пиявки какие, и висели у них за хвостом, упорно поливая снарядами заднюю бронеперегородку, за которой был бензобак. Бронеспинку штурмовика 15 и 20-мм снаряды пушек мессеров практически не брали…

В таких ожесточенных атаках немцы иногда теряли осторожность и забывали поглядывать назад… За что мы их и жестко наказывали. А к илюшам со стрелками немецкие летчики, надо сказать, близко не любили подходить. Они обычно как? Просвистят на повышенной скорости, стрельнут метров с четырехсот, и вверх! А что ты "Илу" одной очередью с 400 метров сделаешь, когда они, бывало, приходили к себе на аэродромы, с сотней-другой пробоин в крыльях и фюзеляже? И весь бронекорпус в щербинках и вмятинах от попаданий пуль и снарядов авиационных пушек.

Так вот. Мы, значит, тоже отметили, что немцы жестче стали драться, старались "держать удар". По сути, речь сейчас шла об одном – кто станет "хозяином воздуха", кто в дальнейшем будет диктовать противнику свою волю…

Фашисты ясно понимали, что возврата к той воздушной войне, периода 41–42 годов, в которой они себя чувствовали королями, уже не будет. Наши летчики получили новую технику, приобрели бесценный боевой опыт и навыки. Обновилась и тактика, наладилось боевое управление авиацией. И все! Немцы покрутили носами и поняли – "Нам конец…"

А не хотелось ведь, ох, как не хотелось! И колыхнулась волной ярость отчаяния – только за возможность хоть на мгновенье вновь почувствовать себя сильными, умелыми, грозными асами Люфтваффе, они сейчас и грызлись ослабевшими, сточенными в боях и прореженными нашими летчиками зубами… Но кусались они еще ожесточенно и смертельно… Воевать немцы умели всегда.

А вот у наших пошел какой-то сбой в боевом управлении воздушными силами… Не смогло командование воздушных армий создать даже не перевес, а простое равенство сил в воздухе. Вопреки требованию приказа, наши подходили к линии фронта максимум парой звеньев истребителей. Ну, в редких случаях – эскадрильей. А противостояли им группы немецких бомбардировщиков штук по сорок-пятьдесят, да еще под прикрытием 20–30 истребителей. Вы представляете – какой длины должна быть колонна из пятидесяти, скажем, самолетов? И что делать в этой ситуации нашему десятку истребителей? Только заорать в жуткой ярости: "Бей фашистов!" — и без оглядки бросаться на врага!

А когда боевая ярость застилает тебе глаза кровавым занавесом, да еще на тебя наваливается эта чертова перегрузка, да еще у тебя это четвертый вылет, да все предшествующие три были с воздушными боями, то…

То ты не замечаешь, как скупым, отточенным маневром, с высоты, от солнца, безжалостными и безразличными к жизни человеческой крылатыми ангелами смерти, тебя сзади настигает пара "Мессершмиттов-109G6". Может быть, ты еще услышишь глухой бой 30-мм пушки месса за спиной, ощутишь, как под ударами снарядов задрожит твой истребитель, как он жалобно закричит от боли рвущимся металлом, задерет нос в попытке уйти туда – в голубое, чистое и прохладное небо… Может, в затуманенное от ран сознание еще пробьется чей-то крик в наушниках: "Девятка! Горишь, прыгай, прыгай…" – но нет уже сил поднять руку, сбросить фонарь… И вот ты, повиснув на привязных ремнях, видишь, как пламя вырывается из-под приборной доски, и сначала робко, украдкой, касается колена… руки… пробует тебя на вкус… А потом – торжествующим ревом горящего авиационного бензина обнимает тебя в кабине падающего истребителя и рычит: "Мой! Мой! Теперь ты мой!" И это короткое объятие – на всю оставшуюся тебе жизнь… На несколько секунд, пока Мать – сыра земля не примет тебя в свои объятия, спасая от жгучей боли и обиды – "Мне больно, мама… Как же мне больно!" Спи, сынок, уже все… Спи, мой родной…