Философия Энди Уорхола, стр. 33

14. Лоск

В Нью-Йорке я большую часть утра провожу, разговаривая по телефону с той или иной Б. Я называю это «проверкой». Мне нравится слушать обо всем, что Б сделали с прошлого утра. Я спрашиваю обо всех местах, куда я не пошел, и о людях, с которыми я не повидался. Даже если Б были со мной на вечеринке или в клубе вчерашним вечером, я спрашиваю, что произошло, потому что может быть я пропустил что-нибудь в другом конце зала. А если не пропустил, то позабыл.

У меня нет памяти. Каждый день для меня – новый день, потому что я не помню день вчерашний.

Каждая минута – как первая минута моей жизни. Я пытаюсь запомнить, но не могу. Поэтому я и женился – на моем магнитофоне. Поэтому я выискиваю и стараюсь быть с людьми, у которых ум устроен как магнитофон. У меня ум – как магнитофон с единственной кнопкой: «Стереть».

Если я просыпаюсь слишком рано, чтобы кого-либо проверить, я убиваю время, смотря телевизор и стирая свое белье. Может, у меня такая плохая память оттого, что я всегда занимаюсь по меньшей мере двумя делами сразу. Легче забыть о деле, которое ты сделал наполовину или на четверть.

Мое любимое сочетание занятий – говорить во время еды. По-моему, это признак высокого класса. У богатых есть много преимуществ по сравнению с бедными, но самое важное, по-моему, это умение одновременно разговаривать и есть. Я думаю, они учатся этому в высшей школе. Это очень важно, если часто ужинаешь в гостях. За ужином ты должен есть – потому что если ты не ешь, это оскорбление для хозяйки – и разговаривать – потому что если ты не будешь разговаривать, это оскорбительно для других гостей. Богатые как-то с этим справляются, но мне это не удается. Их никто не застанет с открытым ртом, полным еды, но со мной такое случается.

Мой черед вставить слово всегда настает, когда я набью себе рот картофельным пюре. Богатые, напротив, сменяют друг друга как бы автоматически; один говорит, пока другой жует; потом первый жует, а второй говорит. Если разговор требует какого-нибудь немедленного комментария, от человека, который жует, богатый умеет быстро спрятать не-дожеванную пищу где-то – под языком? за зубами? в горле?

– и высказываться. Когда я спрашиваю моих богатых друзей, как у них это получается, они говорят: «Что получается?» Вот насколько они к этому привыкли. Я тренируюсь дома перед зеркалом и по телефону. А пока я не в совершенстве умею одновременно разговаривать и есть, я придерживаюсь своего основного правила на званом ужине: не говорю и не ем.

Конечно, ты можешь иметь плохие манеры, если знаешь, как ими пользоваться.

Как-то утром я пылесосил и одновременно смотрел «Высшую меру наказания» (Capital

Punishment) с Барбарой Уолтерс, зазвонил телефон. Я знал, что это за Б, потому что только она звонит мне раньше, чем я позвоню ей. Все остальные Б ждут, пока я сделаю первый шаг. Эта Б – концептуальный философ из хорошей семьи. Хотя она и сбилась с пути, ее порода все еще дает о себе знать. Она умеет есть, разговаривать и ходить одновременно.

Я дал телефону прозвонить десять раз, потому что от «Высшей меры наказания» просто нельзя было оторваться. Наконец я поднял трубку и быстро сказал: «Привет, подожди секундочку». Я уронил трубку и побежал в кухню за тостами с джемом. Ожидая, пока тосты поджарятся, я читал этикетку на банке с джемом. Я взял банку с собой к телефону, потому что люблю накладывать джем на тост большими ложками, прямо перед тем, как откусить.

«Что новенького», – спросил я, прижимая ухо к трубке и отправляя в рот джем.

Б детально описала мне шоу Барбары Уолтерс. Мне было не скучно, потому что я уже позабыл его. Когда она стала описывать то, что шло в данный момент по моему телевизору, я перебил ее: «А еще что новенького?»

«Не знаю, – огрызнулась Б, которая терпеть не может, чтобы ее перебивали – Что ты делаешь?» «Занимаюсь уборкой».

«Уборка – вот что мучает меня двадцать четыре часа в сутки», – ответила Б. Она как раз такой человек, у которого всегда такая же проблема как у тебя, только в миллион раз тяжелее. «Уборка всегда у меня на уме, – с энтузиазмом продолжала она. – Где мне еще прибраться – в ящике? на столе? в чулане? Я пропылесосила комнату, но не пропылесосила чулан, а ведь я собираюсь сегодня все закончить. Сначала мне надо почистить ковер шампунем. Я пользуюсь чистящим средством „Суперсильный экстрапрофессиональный шампунь „Олд Глори", и все делаю так, как указано в инструкции – чищу ковер участками по шесть дюймов. Потом я скребу щеткой и поднимаю ворс, потом выхожу из комнаты часа на три, захватив с собой массу вещей, – магнитофон, пару книжек, журналы, газеты – иду в парк и сижу там, разговаривая с бродягами. После этого я могу вернуться и пылесосом убрать пену. Мне надо проверить, есть ли у меня новые мешки Е-11, потому что у меня пылесос „Сингер" в форме канистры. Лучше бы у меня был „Хувер". Большинство людей не пользуются пылесосом, потому что его приходится убирать в чулан, а если ты гостишь у кого-нибудь дома и спрашиваешь, нельзя ли воспользоваться их пылесосом, они го­ворят: „О, не беспокойся, он такой тяжелый, это так неудобно" и достают щетки. А щетки для ковров совсем устарели. Щетки для ковров и просто щетки. Щеткой ворс на ковре не поднимешь. Единственное, что получается, – в ковре застревают щетинки, и потом их приходится подбирать по одной и относить в мусорное ведро, собирается больше мусора. Если только не спустить их в туалет. Так вот, я начинаю пылесосить. Мне надо решить, что пропылесосить сначала. Пол? Нет. Потому что грязь распространяется по другим местам. Тогда, если я еще не застелила постель, я пылесошу вдоль постели. Без насадок на трубе. Могу разве что привинтить длинную трубу с пластиковым наконечником с очень узкой щелью. Так удобно убирать в углах. Потом мне надо навести порядок на письменном столе. Я убираю все книги. Надеваю насадку со щеткой – круглой щеткой, беру телефонную книгу, провожу щеткой сверху и по сторонам. Если я вижу пятно на моей карманной записной книжке, которая может лежать на столе рядом с телефонной книгой, мне приходится достать из чулана ящик с обувными щетками, взять чистящую пасту для кожи и почистить обложку. Я так тщательно все чищу, что в комнате не остается ничего неопрятного или грязного. Во всем доме. Ничего. НИЧЕГО!» «Не ори, Б», – сказал я, накладывая на тост еще ложку джема.

«Ладно, но вот, например, мое карманное радио рядом с телефонной книжкой. Ну после того как я очищу его от пыли пылесосом, я вынимаю его из кожаного футляра и пылесошу футляр изнутри, и пока я этим занимаюсь, я открываю радио и вкладываю новую девятивольтовую батарейку, а потом насадкой с маленькой дырочкой я пылесошу радио изнутри, потому что так батарейка остается чистой, и на радио не остается статического электричества. Еще на моем столе стоит стакан с карандашами. Я вынимаю все карандаши из стакана и кладу их на газету, но мне приходится положить газету на пол в ванной, потому что я не хочу, чтобы типографская краска с газеты оказалась на ковре или покрывале. Стаканчик для карандашей я кладу в горячий раствор мыла „Айвори", куда добавляю немного моющего средства „Фантастик", а с месяц назад я стала пользоваться такими салфетками – не салфетками „Брилло", в составе которых нет мыла, – знаешь, они похожи на проволочные штуки, из которых можно сделать брошку „Арт Деко" или что-то еще. Этими маленькими, пропитанными мыльным раствором мочалками можно отчистить со дна стакана въевшиеся чернила и карандашные стружки. Потом, прежде чем поставить карандаши обратно, я хорошо их затачиваю, для этого я вынимаю точилку из верхнего ящика стола, возвращаюсь в ванную комнату и точу карандаши над унитазом, потому что если я буду точить их над корзиной для бумаг, часть пыли рассеется в воздухе и, наверное, осядет на какой-нибудь уже чистой поверхности, а я действительно хочу ОСВОБОДИТЬСЯ ОТ ВСЕЙ ПЫЛИ. Когда я заточу карандаши, я спускаю стружки в унитаз и ставлю карандаши обратно в стаканчик. Потом я снимаю все книги с полок и кладу их на газету в ванную. Потом я убираю пыль с полок. Пылесосом. Их надо отполировать. Я вынимаю „Эн-даст". Это лучше, чем „Олд Голд" или „Пледж" или „Лимонный Пледж". Это такой фарс – во все добавлять лимон. Лимон был моден в 1973, по-моему. Все было с лимоном. В этом году все – „лоск". Так вот, „Эндаст" наводит лоск на мебель. Я распыляю его на чистую тряпку. После уборки мне надо не забыть постирать тряпку. Я протираю ей полки. У меня есть маленькая вещица, в которой я держу сигареты, – не коробка, а скорее стаканчик – и я вынимаю оттуда все сигареты и вытрясаю табачные крошки в унитаз, чтобы они не валялись повсюду. Потом я перехожу к маленькой жестянке, в которой стоят только ручки, ножницы, перочинные ножики и прочие подобные предметы, и проверяю, все ли шариковые ручки пишут. Если они не пишут с первой буквы, я выбрасываю их в мусорное ведро. У меня в ведре хороший мусорный пакет двадцать два на сорок четыре, так что можно не мыть ведро после того, как я все выброшу. Потом я насаживаю на пылесос щетку и чищу все книги. По сторонам, сверху. Если обложки запачкались или потерлись, я беру кусочек бумаги „КонТакт", печатаю ярлычок подходящего цвета и приклеиваю его к корешку книги. Если это старая книга, например, „Шерлок Холмс", в обложке с потрепанными углами, то я снимаю обложку, а потом, если эта книга по цвету не подходит к комнате – например, она темно-коричневая, а я не люблю темно-коричневый цвет, мне нравится желтый – я пользуюсь бумагой „КонТакт". Так я поддерживаю единство стиля на моих книжных полках. После этого мне надо пропылесосить пишущую машинку. Это такая тяжелая работа! Мне надо действовать осторожно, а то машинка сломается. Я оставляю на пылесосе ту же насадку со щеткой. Я включаю его и осторожно провожу по клавишам. Потом я насаживаю длинную тонкую трубку, отвинчиваю верхнюю часть пишущей машинки отверткой и обрабатываю каждую клавишу. Я достаю бутылку денатурата и целую коробку ватных палочек „Кью-тип". Я их не экономлю. Ведь одной стороной палочки я могу почистить только одну букву. А на каждой клавише по две буквы, значит на одну клавишу мне нужна одна палочка. Потом я дую на машинку, чтобы сдуть пыль вниз. А потом засасываю пыль пылесосом. Затем я достаю „Фантастик" и брызгаю им на многоразовую салфетку – они называются „Хэнди-Вайпс". Они бывают желтые с белым, бирюзовые с белым и розовые с белым. Я пользуюсь желтыми с белым. В этом году все зеленое с белым и желтое с белым. Не лимонное, а просто желтое, не знаю почему. Я брызгаю немного „Фантастика" на салфетку „Хэнди-Вайпс" и протираю между клавишами ватной палочкой „Кью-тип" с „Фантастиком", чтобы светлые участки между черными клавишами были чистые. Так же должны делать и все, у кого есть пианино. Надо следить за тем, чтобы „Фантастик" не капнул на клавиши, потому что от этого могут испортиться внутренние детали печатной машинки. Потом надо почистить все штепсели. Я вынимаю их из розетки, чтобы меня не ударило током. Белые удлинители пачкаются. Когда какой-нибудь становится слишком грязным, я его снимаю и включаю в список, который пишу на верхнем листе маленького блока белой бумаги, – „новый удлинитель, 6 дюймов". Потом я начинаю разбирать ящики стола. В верхнем ящике у меня множество записей, и мне надо проверить, все ли кассеты в порядке. Я вынимаю целый ряд кассет и выкладываю на газету. Потом я распыляю „Фантастик" на это место и протираю салфетками „Хэнди-Вайпс". А потом я беру каждую кассету и вытираю пыль маленьким кусочком салфетки „Виндекс" – это хорошо для пластикового покрытия. Я никогда не вынимаю кассеты и не меняю их местами – они остаются в том же самом ряду, потому что однажды я перепутала два года и мне пришлось долго собирать их опять, ряд за рядом, дата за датой. А потом обычно я немного отвлекаюсь, потому что вижу кассету и думаю: „О господи, этот человек умер, мне надо одну минуту послушать его в записи". Так что я быстро кончаю эту работу. Потом я перехожу ко второму ящику, который наполнен канцелярскими принадлежностями: желтые блокноты для стенографии снизу, маленькие блокнотики сверху, потом еще меньше и поперек лежат конверты – все укладывается по размеру. Так вот, я все вынимаю, проверяю и смотрю, нужно ли мне это еще. Например, у меня есть два блокнота из художественного магазина для записи телерекламы, на них изображен телевизор. Ну я знаю, что, наверное, не стану ими пользоваться. Потом я просматриваю конверты. На них аккуратные машинописные этикетки с описанием содержимого. Если этикетка запачкалась или потерлась, я печатаю новую. Что касается писем, которые я берегу, я просматриваю письма, чтобы выяснить, хочу ли я их беречь. Ну я могу найти несколько открыток с днем рождения от людей, которые были для меня важны год назад. Такие я выкидываю. И открытки недостаточно красивые – тоже выкидываю. Я не тружусь складывать их вместе с „открытками знаменитых людей". У меня есть открытки большого размера, но нет коробки для них, и я записываю, что надо ее купить. Сначала я измеряю открытки. И когда у меня появляются деньги, я иду в магазин „Голдсмит Бразерс" и покупаю коробку. А потом все мои маленькие записные книжечки. У меня есть Европа, Англия, Испания, Рим, Париж, все перевязаны резинками. А еще у меня есть дневники из Парижа и прошлогодний календарь, который полезно сохранять для налогов, и маленькие путевые дневники 60-х годов, которые мне не нужны, но от которых я не хочу избавляться, потому что когда-нибудь они могут пригодиться. Когда-нибудь они оживят 60-е годы. Я вынимаю все это, беру пылесос со щеткой-насадкой и уби­раю пыль, вынимаю из ящиков бумагу „КонТакт" – потому что хочу убрать пыль из-под бумаги. Я хочу дойти до самого дерева…»