Философия Энди Уорхола, стр. 29
12. Искусство
А: Берешь шоколад… и два куска хлеба… и кладешь шоколадку в середину, чтобы получился сандвич. Это и будет пирожное.
Мы остановились в отеле «Мирабо» в Монте-Карло, в номере, который нам на время уступили друзья, после того как нас попросили освободить номер в соседнем «Отеле де Пари», потому что Б забыл вовремя продлить срок бронирования номера на выходные, когда должны были состояться гонки Гран-при. Моя комната выходила на крутой вираж гоночной трассы. Мне было видно – и уж точно было слышно – все приготовления к Гран-при, с того момента, когда они начинались, в пять тридцать каждое утро, и все время, пока они продолжались в течение дня. Я раскладывал по порядку расшифровки магнитофонных записей, когда Б и Дэмиан постучали в дверь, чтобы узнать, готов ли я к обеду. Они пришли рано. Дэмиан в темно-синем костюме от Диора выглядела великолепно. Когда ты приглашал ее куда-либо, никогда нельзя было знать заранее, будет она выглядеть на миллион долларов или на два цента. При этом ее выбор никак не зависел от места, куда мы собирались – она могла надеть туалет от Валентино на рок-концерт и джинсы на званый вечер в Холстоне. Кстати, вероятно, именно так она и оделась бы в обоих случаях.
Когда Дэмиан и Б услышали шум, они навострили уши. «Я тут думал об автогонках», – сказал Б, когда двадцать маленьких машинок с большими моторами с ревом промчались мимо. «Эти машины могут перевернуться в любую минуту».
«По-моему, они просто соревнуются, кто наделает больше шума», – сказал я. «Как ты думаешь, водители испытывают стремление к смерти?»
Я сказал: «Я думаю, что они просто хотят устроить большой шум. Как Андреа „Уипс" Фелдман, которая выпрыгнула из окна, говоря, что „собирается туда, где можно здорово провести время, – на небеса". По-моему, они не думают о смерти – скорее они хотят здорово провести время». «Тогда почему они не пытаются стать кинозвездами?»
«Это было бы понижением, – объяснил я, – ведь все кинозвезды пытаются стать автогонщиками. А кроме того, все новые кинозвезды – это спортсмены; они по-настоящему красивы, интересны и зарабатывают больше всех».
Рев замер вдали; машины мчались на другой конец города. Теперь это звучало как взлет «Боинга-707»,а не как запуск космического корабля «Аполлон». Я попытался насладиться минутой относительной тишины, ведь в следующую минуту машины должны были вернуться – на всю трассу уходила только минута. Б вспомнил о том, что ему надо позвонить, и ушел в свою комнату, потому что там было не так шумно.
Теперь мы с Дэмиан остались одни в комнате, и если бы моей жены там тоже не было, я бы запаниковал. Раньше я всегда паниковал, когда оставался наедине с людьми – то есть без какого-нибудь Б, – пока не обзавелся женой.
Дэмиан подошла к окну и выглянула наружу. «Наверное, приходится часто рисковать, чтобы прославиться в какой-либо области, – сказала она, и, обернувшись ко мне, добавила, – например, если ты художник».
Она говорила очень серьезно, но все это было похоже на плохой фильм. Я обожаю плохие фильмы. Теперь я вспомнил, почему мне всегда нравилась Дэмиан.
Я указал на салями в подарочной упаковке, которая торчала из дорожной сумки «Пан Америкэн», и сказал: «Ты рискуешь каждый раз, когда нарезаешь салями». «Нет, я имею в виду, для художника…»
«Для художника! – перебил ее я. – Что ты имеешь в виду, „для художника"? Художник тоже может нарезать салями! Почему все думают, что художники особенные? Это работа, такая же, как любая другая».
Дэмиан не хотела расставаться со своими иллюзиями. У некоторых есть глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства. Я помню, как пару лет назад, холодной зимней ночью, я подвозил ее в два тридцать после очень многолюдной вечеринки, она заставила меня отвезти ее на Таймс-сквер в магазин аудиозаписей, который был открыт, где она могла бы купить «Блондинку на блондинке» (Blonde on Blonde), и войти в контакт с «настоящими людьми». У некоторых людей имеются глубоко укоренившиеся давние фантазии насчет искусства, и они ими сильно дорожат. «Но чтобы стать знаменитым художником, тебе надо было делать что-то „особенное". А если это было „особенно", значит, ты рисковал, потому что критики могли сказать, что это плохо, а не хорошо».
«Во-первых, – сказал я, – они обычно действительно говорили, что это плохо. А во-вторых, если ты говоришь, что художники „рискуют", это оскорбительно для тех, кто приземлился в „День Д", для каскадеров, бэби-ситтеров, для Ивела Книвела, для приемных дочерей, шахтеров и авто-стопщиков, потому что именно эти люди действительно знают, что такое „риск"». Она даже не слышала меня, она все еще думала о том романтичном «риске», которому подвергаются художники. «Какое-то время всегда говорят, что новое искусство плохо, и это и есть риск – та боль, которую ты должен вытерпеть ради славы». Я спросил ее, как она может говорить «новое искусство».
«Откуда ты знаешь, новое оно или нет? Новое искусство уже не новое, когда оно сделано». «Да нет же, новое. Оно выглядит по-новому, так что сначала твои глаза не могут к нему привыкнуть».
Я переждал, пока ревущие машины мчались по виражу под окном. Здание тряслось. Я задумался, что же Б так долго не идет.
«Нет, – сказал я, – это не новое искусство. Сначала ты не знаешь, что это искусство новое. Ты вообще не знаешь, что это такое. Новым оно становится только лет через десять, потому что тогда оно выглядит новым».
«Так что же ново сейчас?» – спросила она. Мне ничего не приходило на ум, и я сказал, что не хочу отвечать, потому что это слишком большая ответственность. «Сейчас ново то, что было десять лет назад?» Это было довольно умно придумано. Я сказал: «М-м, может быть».
«Так говорила та лесбиянка на обеде. Она сказала, что даже очень интеллектуальные французы, которые интересуются культурой, не знают имен современных американских художников. Они только теперь узнают о Джаспере Джонсе и Раушенберге. Но вот что я хочу знать: когда говорили, как плохи твои фильмы и твое искусство, это тебя раздражало? Ты чувствовал обиду, когда открывал газеты и читал, какие плохие у тебя работы?» «Нет».
«Тебя не огорчило, когда один критик сказал, что ты не умеешь писать красками?» «Этой газеты я так и не прочел», – сказал я.
Машины опять пошли на вираж.
«Неправда! – завопила она, чудом перекрывая шум. – Я все время вижу, как ты читаешь газеты. – Она обернулась на стопки газет и журналов. – Покупаешь-то ты их достаточно». «Я смотрю картинки, вот и все».
«Прекрати. Я слышала, как ты высказывался о критических отзывах на твои работы». Ну раньше я никогда не читал газет, особенно отзывов о моей работе. Но теперь я очень внимательно читаю каждый отзыв обо всем, что я делаю – то есть обо всем, на чем стоит мое имя.
«Когда я работал сам, – объяснил я Дэмиан, – я никогда не читал ни отзывов о себе, ни моей рекламы. Но потом, когда я как бы перестал делать вещи и начал их производить, я захотел знать, что люди говорят о них, потому что в этом уже не было ничего личного. Я принял деловое решение начать читать отзывы о том, что я произвожу, потому что, как глава компании, я понимал, что мне надо думать и о других людях. Поэтому я все время думаю о том, как по-новому представлять интервьюерам одно и то же, и это еще одна причина, по которой я теперь читаю отзывы, – я просматриваю их, и смотрю, не говорится ли нам или о нас что-нибудь, чем мы можем воспользоваться. Например, сегодня в этой французской газете журналист назвал мой звукозаписывающий аппарат таким красивым словом – magnetophone.
Я подошел к стопке газет и нашел статью, о которой говорил: «Правда, неплохо выглядит на странице? По-другому. Новое слово для старого предмета». «Ты читал отзыв о том, как ты играл в фильме с Лиз Тэйлор?»