Августовский путч (причины и следствия), стр. 1

Михаил Сергеевич Горбачев

Августовский путч (причины и следствия)

К ЧИТАТЕЛЮ

Августовские события продолжают находиться в поле обостренного внимания нашей и мировой общественности. Предпринимаются серьезные попытки проанализировать ход и смысл происшедшего, причины и следствия. К сожалению, есть попытки и другого рода – превратить эти события в предмет легковесных спекуляций для возбуждения низменных чувств и нездоровых настроений. Независимо от намерений тех, кто этим занимается, это наносит ущерб тенденции к консолидации общества, к политическому согласию в главном, что сейчас жизненно нужно стране.

Понятно, я тоже постоянно размышляю по поводу случившегося. Что-то сказал уже публично. О многом говорил в беседах за прошедшие недели. И теперь, собрав все это вместе, хотел бы донести свои размышления до читателей. Дальнейший анализ, новые данные, сам ход событий и, разумеется, следствие по делу о государственном преступлении дадут пищу для более всестороннего и основательного осмысления всех обстоятельств и извлечения уроков. Однако убежден, что в основе своей оценки и взгляды, которые я изложил здесь, не будут поколеблены.

М.Горбачев 
Сентябрь 1991 года

КАК ГРОМ В ЯСНЫЙ ДЕНЬ?

Тема насильственного переворота, слухи о его подготовке циркулировали в обществе на протяжении многих месяцев. Поэтому переворот не грянул неожиданно, как гром в ясный день. Отвечая не раз на прямой вопрос, я говорил: переворот в нынешней ситуации невозможен, он изначально обречен, на него могут пойти только безумцы. При этом я отнюдь не приуменьшал опасность нагнетания истерии со стороны правых в печати, на пленумах ЦК, провокационных выступлений некоторых генералов, саботажа многих перестроечных решений партийно-государственными структурами на всех уровнях.

Бросая ретроспективный взгляд на события 19—21 августа, должен сказать, что логика глубоких реформ не исключала такого поворота дела. Я допускал, что развитие может принять крайне резкие формы. Основания для таких предположений? Кардинальные изменения затронули весь общественный организм, коренные интересы всех социальных слоев.

Прежде всего я имею в виду партию, правившую от имени народа, не получая на это полномочий со стороны народа. Они затронули армию, втянувшуюся в глубокие реформы в результате реализации политики нового мышления, процесса разоружения, принятия оборонительной доктрины. Реальной стала конверсия военно-промышленного комплекса. Идет она трудно, со многими негативными последствиями. А ведь занятые в этом секторе экономики — это наиболее организованная, интеллектуально сильная, высококвалифицированная часть общества и к тому же пользующаяся определенными привилегиями.

Теперь наложите на это национальные аспекты перестроечного процесса. Прибавьте реформирование собственности,- направленное на изменение мотивации труда, переход к рынку. И многое-многое другое. Все тут сошлось.

Страна вползла в системный кризис. Сама логика развития общества диктовала необходимость глубоких перемен, в ходе которых возникла масса противоречий. Слом старой системы породил нестабильность, хаос. Да и не могли проходить легко реформы в такой огромной стране, десятилетиями находящейся в тоталитарном состоянии при монополии власти, полном господстве государственной собственности. Процесс реформ оказался мучительным, тяжело отозвался на жизни народа.

В этой ситуации путчисты предприняли попытку вернуть страну к тоталитаризму. Но сама ситуация связана также с допущенными медлительностью, непоследовательностью в политике и практической деятельности, особенно в том, что касается реформ прежнего механизма власти. Я имею в виду промедление с ликвидацией партийной монополии на власть, партийно-бюрократических структур, которые во многом сохранились от прежнего режима, неоправданную терпимость по отношению к тем, кто не принял перестройку, сохранял верность сталинизму и всему тому, что с ним связано, или по крайней мере исповедовал постсталинизм. И на XXVIII партсъезде, и на последующих пленумах ЦК шла изнурительная борьба между сторонниками демократических преобразований и теми, кто всячески стремился их блокировать. Это же происходило в местных партийных комитетах. Старая система уже была подорвана, дезорганизована, но продолжала удерживать все, что могла, и мешала движению вперед.

То, что произошло во время переворота, — решительная схватка сил реакции и демократии, — в какой-то форме должно было произойти. Это было разрешение накопившихся противоречий.

Сейчас многие говорят: неужели Горбачев не предвидел этого? Конечно, возможность острого столкновения между силами обновления и реакции теоретически я допускал. И не только я один. Но какой из этого следовал вывод?

С самого начала кризисных процессов, связанных с коренным преобразованием общества, я стремился предотвратить взрывную развязку противоречий, за счет тактических шагов выиграть время, чтобы дать демократическому процессу приобрести достаточную устойчивость, потеснить старое, укрепить в народе приверженность к новым ценностям. Словом, подвести страну к такому этапу, когда любая подобная авантюра была бы обречена на провал. Моя главная цель — вопреки любым трудностям сохранить курс преобразований, удержать процесс, несмотря на его болезненность, в политических, конституционных формах.

В течение последних примерно полутора лет противостояние между силами прогресса и реакции нарастало. Начиная с декабря, даже с осени прошлого года, оно приняло очень жесткие формы. При этом позиции даже и не маскировались. Постоянно звучали призывы к чрезвычайным мерам, а пленумы ЦК превратились в самые настоящие битвы. Таким был апрельский пленум 1991 года, вызвавший шок в обществе. Таким был и последний пленум, накануне которого 32 из 72 секретарей обкомов КП РСФСР заявили о том, что Горбачева надо призвать к ответу.

Вспоминаю наши беседы с Фелипе Гонсалесом летом в Москве. Тогда я констатировал, и он со мной согласился, что в нашем обществе идет острейшее противостояние между старыми социально-политическими структурами самим обществом, которое уже глубоко изменилось. Эти структуры были обречены и должны были быть заменены. Мое неизменное желание — сделать это без крови, демократическим путем. Хотя бы раз в истории этой страны избежать кровопролития в период революционных перемен.

Да и как иначе могли себя вести инициаторы перестройки? Какими же тогда они были бы демократами? Как и на мировой арене, мы твердо держали курс, чтобы исключит решение проблем силой, предотвратить попытку реакционного переворота.

В беседе 11 сентября с госсекретарем США Дж.Бейкером я услышал: «Мы в эти дни много размышляли с Джорджем Бушем о Вашей, господин Президент, политике, и теперь поняли Вашу линию маневров и компромиссов. Вы хотели выиграть время, чтобы не дать консервативным силам возможности разрушить курс реформ».

Да, это действительно так. Компромиссная линия был; необходима, чтобы снимать напряжение в моменты серьезных обострений. Так было в сентябре и декабре 1990 года, а потом весной 1991 года, когда в воздухе звучали призывы: «Долой Генсека! Долой Президента!». Причем призывы следовали с разных сторон. Приходилось строить линию поведения в расчете на то, чтобы создать условия для закрепления реформ, для того чтобы общество прониклось ими и обрело силы защищать их. Как раз в такой острой ситуации Президент СССР и руководители 9 республик собрались в Ново-Огареве и выступили с известным теперь и сыгравшим незаменимую роль совместным заявлением. Ново-Огаревский процесс вывел общество на новое понимание необходимости согласия в стране. Повторяю: моя задача все эти годы была — сохранить и спасти политический курс перестройки. В этих целях, я считал, необходимо быстрее двигаться к Союзному договору, осуществлять радикальные экономические преобразования, реформирование партии.