Банкир, стр. 102

Палмер вышел из такси у своего отеля и, не обращая внимания на швейцара, быстро прошел через маленький вестибюль к лифту.

Почти с первого дня их переезда в это временное жилище Палмер не любил его. Стоя перед лифтом и наблюдая за стрелкой над дверьми, медленно двигающейся по дуге к цифре последнего этажа, он чувствовал в своем сердце ненависть к этому проклятому отелю. Это было тесное помещение, давящее своей ветхостью, своей обособленностью, своими мрачными коричневыми тонами, которых было здесь гораздо больше, чем в жизни.

И теперь, нетерпеливо ожидая, когда этот идиотский лифт завершит свой дурацкий рейс вверх, он испытывал особую враждебность к безвкусному, смехотворному огромному зданию, в котором его вынудили жить. Он ненавидел обитавших здесь хитрых стариков и питал отвращение к лакейской наглости обслуживающего персонала. Он был почти уверен, что швейцар, увидев подъехавшее к обочине тротуара такси, немедленно послал лифтера наверх с каким-то бессмысленным поручением.

Палмер наблюдал, как стрелка указателя этажей достигла верхней цифры «12», покачалась и остановилась на ней, казалось, навсегда, что, понятно, приводило в бешенство. Конечно, имелся и другой лифт, но он, как обычно, стоял на этаже вестибюля открытый, пустой и темный.

Палмер отвернулся от лифта и заставил себя выглядеть совершенно безразличным к создавшейся ситуации, поскольку служащие, все до одного, уставились на него, наслаждаясь этой сценой. Удерживая себя от желания взглянуть на часы, он полез в карман за сигаретами, но не обнаружил ни одной. Краем глаза он заметил, что стрелка вновь заколебалась и отправилась в свой обратный путь по дуге.

Итак, момент настал, вдруг осознал Палмер. Вместо того чтобы быть благодарным задержке, он подгонял его приближение. Теперь же, когда это вот-вот должно было произойти, ему стало страшно.

Он подумал о том, что Вирджиния была почти права. Ничего подобного не случалось с ним за все восемнадцать лет его супружеской жизни, то есть ничего хотя бы приблизительно похожего, поправил он себя. Был, правда, один случай в ЛосАнджелесе около десяти лет назад, когда Эдди Хейген в три часа ночи после солидной выпивки решил притащить в номер Палмера двух профессиональных проституток. Даже непосредственно после этого Палмер довольно смутно осознавал, что произошло. Лишь клиническую, почти терапевтическую атмосферу этого вечера он помнил совершенно ясно: как будто он страдал от сильного засорения желудка и девушка торжественно проделала ему полное промывание. Теперь Палмер вспомнил, что она была очень красива. «Здесь работают самые красивые проститутки в мире», — уверял его Хейген. Кроме того, она была терпелива и добросовестна. Ни одна женщина до того не сделала столько для него, или точнее ему. Первой реакцией Палмера было нечто вроде смутного изумления. Когда же он увидел, как Хейген вручил девушкам в момент их ухода по 100-долларовой бумажке, его изумление несколько уменьшилось.

Разница между тем и теперешним случаем была в том, думал Палмер, прислушиваясь к лифту, остановившемуся в своем неторопливом спуске на каком-то этаже, что в Лос-Анджелесе он не испытал физического наслаждения — все произошло почти без его участия. Между ним и девушкой были лишь честные отношения профессионала и пациента. Ну и наконец, прошла целая неделя, прежде чем он вернулся в Чикаго, — неделя, в течение которой смутные воспоминания были как бы покрыты чехлами и заперты в дальнем углу его эмоционального чердака. Он смог встретить Эдис незапятнанно добродетельным и преданным.

Сегодня было другое дело.

Дверь лифта открылась, не выпустив никого, кроме улыбающегося лифтера:— Да, мистер Палмер, сэр.

Сегодня было совсем другое дело, размышлял Палмер, пока кабина лифта двигалась вверх. И у него не было времени привести в порядок свои эмоции.

Они слишком быстро достигли нужного этажа. — Пожалуйста, сэр.

Палмер пошел к своей квартире. Его выучка не позволила ему замедлить шаги с приближением к двери. Но его мысли как бы переключились на самую малую скорость. Пока Палмер выбирал в своей связке нужный ключ, они стали неторопливыми и решительными. Так водитель «джипа», включая малую скорость, придает больший момент вращения колесам, чтобы вытащить машину, завязшую в грязи.

— Кто там?

— Добрый вечер, Эдис, — сказал он, плотно закрывая за собой дверь.

— Это не Эдис, а Джерри.

Палмер прислонился спиной к двери и на мгновение закрыл глаза. — Где мама?

— Она ждала, сколько могла, — сказала девочка, направляясь к нему по коридору. Он услышал, что ее босые ноги, как всегда, очень тяжело зашлепали по полу. — Потом она ушла.

Он открыл глаза и посмотрел на дочь. В свои 11 лет ростом, даже босая, она достигала 167 сантиметров. В слабом свете прихожей ее светлые волосы казались темнее, чем они были на самом деле. Разделенные на прямой пробор, они спадали на плечи в той прерафаэлевской манере, которой в последнее время следовала наиболее осведомленная часть подростков. То, что Джерри всего 11 лет, подумал Палмер, не мешает ей считать себя девушкой. От своей матери она получила белесую кожу, летом легко покрывавшуюся веснушками, но черты лица унаследовала от Палмера — лицо у нее длинное, узкое и остроскулое. Ее глаза, отметил он, как не раз замечал это и раньше, были целиком ее собственным произведением — широко расставленные, как у него, светло-карие, как у Эдис, но со странно утяжеленными наружными краями верхних век, что придавало ее лицу восточный характер.

— Уже больше 10 часов, — сказал он.

Она потерлась носом о его подбородок, обхватила своими тонкими руками его талию и сжала так крепко, что у него перехватило дыхание. — Вуди еще не спит, — сказала она приглушенным голосом.

— А Том?

— Спит.

— А счастливица Джерри между тем не бодрствует и не спит.

— Полностью бодрствую, — возразила она, отходя, чтобы посмотреть на него. — Что это у тебя с галстуком? Палмер опустил глаза и увидел, что галстук сдвинут в сторону. Он забыл приколоть его. Неожиданно, с противным ощущением, он вспомнил, что булавка для галстука осталась где-то в квартире Бернса. Но тут же сообразил, что даже если Бернс и найдет ее, то это ему ничего не скажет: всего лишь обыкновенная булавка — немного длиннее швейной, с маленькой круглой белой головкой. Бернс никогда не видел ее у Палмера, потому что она всегда была воткнута с изнанки рубашки — Палмер втыкал ее в конец галстука и затем снова в рубашку, чтобы галстук был приколот незаметно. Такие булавки продаются целыми коробками в любом магазине канцелярских принадлежностей.