Банда Тэккера, стр. 78
Лео стал возиться с зажигалкой на щитке. Она почему-то не работала. Он нажимал на нее, потом вытаскивал и разглядывал. Зажигалка даже не нагревалась. Потом он случайно поднял голову и увидел, что Бауер выскользнул из булочной и идет по улице; он шел сгорбившись, пряча свое тощее тело в тень здания, но белый бумажный пакет с булочками резко выделялся у него в руке.
— Эй! — крикнул Лео. Он со злостью нажал на стартер. — Собака, сукин сын, — пробормотал он.
Бауер побежал. Бежал он медленно, нехотя, как будто понимая, что бежать все равно бесполезно, но что бежать нужно. Лео быстро его нагнал, выскочил из машины на тротуар и преградил ему путь.
— Ну! — крикнул он. Бауер безмолвно глядел на него. Лео толкнул его в грудь. Бауер отступил, он и не думал сопротивляться. Он весь обмяк. — Вы понимаете, что вы делаете? — закричал Лео.
— Оставьте меня в покое, — захныкал Бауер.
— Вы знаете, что вы делаете? — Лео вырвал пакет с булочками из рук Бауера. Ему вдруг представилось, как Джо расправится с Бауером, если когда-нибудь узнает о доносе, и что это будет значить для него, Лео, для его дела и для всей его жизни.
— Вы хотите жить, да? — крикнул он. Потом поднес пакет с булочками к лицу Бауера. — Хотите есть эти булочки, да?
— Оставьте меня в покое, — хныкал Бауер, — прошу вас.
Тон был другой, но слова те же, что сам Лео говорил Джо, и Лео знал это, и оттого, что он это знал, ему хотелось кричать. Для него было пыткой поступать с Бауером так, как с ним самим поступил Джо.
— Не желаю я этого слышать! Не смейте так говорить! Не смейте! — он трясся от гнева и кричал от душевной боли и от злости на эту боль. Он поднял пакет высоко над головой и дрожащей рукой потряс им в воздухе. — Что вы со мной сделали сегодня! — крикнул он. И вдруг шлепнул Бауера пакетом по лицу. Лео ударил не сильно и еще смягчил силу удара, но пакет лопнул, и булочки рассыпались по тротуару.
Казалось, Бауер потерял рассудок. Лицо его вздулось, побагровело и задергалось. Чтобы увернуться от удара, он откинул голову, и пакет угодил ему в подбородок. Он простоял так несколько мгновений, длинный как жердь, с запрокинутой головой, потом поднял сжатые кулаки и топнул ногой. Его очки задрожали. Он еще раз топнул ногой, широко открыл рот и издал какой-то хриплый звук. Потом круто повернулся и пустился бежать. Он наступил на булку и так резко отскочил от мягкого, раздавленного теста, что чуть не упал. Тут он взвыл и побежал еще быстрее, опустив голову и судорожно всхлипывая.
Лео мутило от страха. Он посмотрел вслед Бауеру, потом себе под ноги и долго стоял так, уставившись на рассыпанные по тротуару булочки. Он слышал прерывистое дыхание Бауера, царапание его ног об асфальт — казалось, перепуганное насмерть животное мчится в свою нору.
Бауер пробежал мимо сидевшего в машине Уолли, но не видел его. Лео тоже не заметил Уолли. Ни тот, ни другой не подозревали, что он все время ехал за ними следом.
3
Бакалейщик, вышедший собрать мелочь, оставленную покупателями на стойке с газетами, увидел бегущего Бауера и с любопытством на него посмотрел. Этот взгляд заставил Бауера перейти с бега на быстрый шаг.
Вытащив из кармана платок, он закрыл им лицо и, не глядя, пошел дальше большими торопливыми шагами. «Какой смысл бежать, — думал он, — все равно мне никуда не уйти».
Это была огромная, невероятно сложная мысль. Она поднялась из самых глубин его существа. Но он не понимал ее. Он думал, что она выражает его уверенность в том, что полиция сообщила о нем Лео, а Лео непременно сообщит Джо.
Он на ходу снял очки, вытер глаза и лицо, высморкался и надел очки, продолжая быстро идти с опущенной головой. Учащенное неровное дыхание с шумом вырывалось из его груди. Он перешел улицу, понуря голову, даже не посмотрев, свободен ли путь, и быстро спустился в метро.
«Что бы я ни делал, — подумал он, — я все делаю только хуже для себя». — Его мысли были так сложны, что он путался в словах. «Если я делаю, мне бывает хуже, — думал он, — и если не делаю, делаю что-нибудь другое, ничего не делаю. Что бы я ни делал, кончается тем, что мне же хуже».
Он шагал из одного конца платформы в другой. И вдруг почувствовал — как это почувствовал и Иган, и Лео, и как рано или поздно должны будут почувствовать большинство участников игры в бизнес, — что он не более как зверек, попавший в западню. Ходьба взад и вперед по платформе еще больше обнажала перед Бауером эту мысль. Дрожа всем телом, он подошел к скамейке и сел. Руки его нервно ерзали по коленям. Он медленно раскачивался взад и вперед с закрытиями глазами, потирая ляжки. Он мог думать только о Джо и о том, что Джо узнает про него, а Джо — человек жестокий, твердый, как кремень, и бессмысленно пытаться его разжалобить слезами, даже кровавыми слезами и вообще чем бы то ни было, потому что его ничем не проймешь.
Бауер сидел согнувшись. Бешеный круговорот мыслей оглушал его. Он уронил голову на колени и почувствовал, что из груди у него рвется стон. Но он удержал его. Он ощутил его вкус во рту, словно из него вырвали кусок его самого — теплый, кровоточащий. Губами и языком он ощущал вкус собственной крови.
«Боже мой!» — сказал он про себя и поднял голову с колен. Туловище по-прежнему оставалось согнутым, но голову он закинул назад и глядел перед собой, ничего не видя.
Подошел поезд и остановился. Люди входили и выходили. Некоторые оглядывались на него. Он был похож на пьяного, которого вот-вот стошнит.
«Господи, помоги мне, не такой уж я плохой!» — молился про себя Бауер.
Какой-то мужчина ухмыльнулся и, указав на него пальцем, сказал:
— Ну, этот еще до рождества успел нагрузиться.
Молитва иссякла, Бауер молился одними губами. Что-то в нем было такое, что мешало ему, как он ни старался, обратиться за помощью к богу. Услышав, что над ним посмеиваются, он выпрямился и сел, ни на кого не глядя. Поезд ушел, ушли и люди. Бауер сидел неподвижно, ни о чем не думая.
«Как же так?» — вскинулся он вдруг. Мысль эта отдалась в нем, словно крик. На какое-то мгновение чувство страха перед Джо куда-то отошло, и он, казалось, погрузился в пустоту. Внезапная мысль, что, несмотря на близость опасности, он о ней совсем забыл, вернула его к Джо. Он ухватился за свой страх перед Джо, но страх снова отошел, и снова Бауер остался сидеть, погруженный в пустоту.
«Как же так можно?» — опять спохватился он. Страх снова накинулся на него. Потом медленно, как морской прилив, накатила пустота и смыла страх, осталась только пустота, беспредельная, зыбкая, манящая пустота.
«Как же можно так сидеть, когда знаешь, что гибнешь?» — мысленно вскрикнул он, и снова к нему вернулся страх. Он бешеным галопом промчался по мозгу Бауера. Спустя секунду страх исчез, и накатила пустота, смывая все на своем пути. Она залила его мозг, не оставив места для страха. И он уже не чувствовал ничего, кроме пустоты.
В этой пустоте был весь Бауер. Здесь крылась причина всего, что он уже совершил, и того ужасного дела, которое ему еще предстояло совершить. Для него это была пустота, ибо он не мог охватить мыслью весь клубок противоречий в собственной душе. Поэтому место мыслей заняли чувства. И каждое чувство включало многое. Чувств было много, и все они сливались в единое море, где тонули даже те обрывки мыслей, которые шевелились в его мозгу.
Чтобы проникнуть в эту пустоту, надо было лучше понимать Бауера, чем сам он понимал себя. Он, например, не понимал, что каждый человек есть, конечно, совокупность многого. Каждый человек есть то, чем он себя считает. И он в равной мере то, чем считают его окружающие. И человек есть также то, чем он был, чем будет и, до известной степени, то, чем он мог бы быть. И каждое из этих отдельных существ находится во взаимосвязи со всеми другими, порознь и в совокупности. Это, кстати сказать, и есть ключ к анализу человека, но в отношении Бауера важнее всего было, что человек является и тем, что он есть, и тем, во что его превратили. Одна из величайших трагедий индивидуума в нашем уродливом современном мире состоит именно в том, что эти два существа — то, что он есть, и то, во что его превратили, — живут в человеке одновременно.