Заложники обмана, стр. 92

– Какие у тебя планы? – спросил он.

– Встречусь с Генри на Капри и посмотрю, что удастся предпринять.

– Имеешь в виду, помимо траханья?

Мэри кивнула все с тем же бесстрастным выражением лица:

– Ему очень нравится заниматься со мной любовью. Вдруг это поможет вызволить мальчика. Если не Пегги.

– И ты этому веришь?

– Должна.

Она вытерла слезы тыльной стороной ладоней. Жестом маленькой девочки.

– А ты? – спросила она. – Что ты собираешься делать?

Джьянни только поглядел на нее.

– Я тебя не осуждаю, – сказала она. – Я не заслуживаю доверия.

Джьянни убрал пистолет в кобуру и поднялся.

– Заметит ли твой Генри нынче вечером, что сетка на окне разрезана?

– Он даже не зайдет сюда.

– Я посоветовал бы тебе закрепить ее. Ни к чему давать ему повод для недоумения.

Мэри Янг кивнула. Она проводила Джьянни до задней двери.

– Пожалуйста, постарайся мне поверить, – попросила она. – Сегодня вечером я говорила тебе чистую правду. Каждое слово.

Джьянни повернулся и ушел. Ему не хотелось видеть, что написано на лице у Мэри.

Джьянни устроился в гостинице неподалеку от аэропорта. Немедленно сбросил одежду и впервые за два дня принял душ.

Он стоял под струями горячей воды почти полчаса. Когда наконец вышел, растерся полотенцем со зверской грубостью. В затуманенном от пара зеркале над раковиной увидел неясное отражение собственной физиономии. Усмехнулся, как бы пробуя лицевые мускулы, потом отвернулся.

Он пользовался душистым мылом, и в воздухе держался стойкий, определенно женственный аромат, ничуть не похожий на запах Мэри Янг и тем не менее наполняющий комнату ее присутствием. Джьянни вдруг почувствовал, что начинает плавиться в жарком свете сильных ламп, побыстрее все закончил и вышел из ванной.

Он надел чистое белье и вытянулся на постели. У него никогда не было ни пижамы, ни шлепанцев, ни халата. Все это для больных и отдыхающих, а он не болел и не привык отдыхать. Встав с постели, надевал брюки и ботинки, а вместе с ними – мужские ответственность и достоинство. Жена дразнила его за то, что он не умеет расслабиться, но понимала его потребности лучше, чем он сам.

Тереза. Он словно бы прожил две жизни с тех пор, как она ушла. Как просто все было при ней. Тогда была любовь, и ты знал, что она есть, все на своем месте. А теперь? Только боль и обман.

Поглядывая на часы, он дождался полуночи. И позвонил по домашнему телефону доктора Елены Курчи в Монреале, Сицилия, где часы показывали ровно шесть утра. Но ему сразу отозвался голос Лючии.

– Это Джьянни, – заговорил он по-итальянски. – Простите, что разбудил вас. Как Витторио?

– Очень слаб, но понемногу поправляется. Все время спрашивает, не звонили ли вы. У вас есть для него новости?

– Да. Причем хорошие. Его сын и жена живы.

– О, Джьянни! – В одно это слово Лючия вложила бездну эмоций. – Он так горевал, он был уверен, что они погибли. Где они?

– Где-то в Италии. Больше я ничего не знаю. Но скажите ему, что у меня есть нити.

– Замечательно! Будьте осторожны.

– И вы тоже. Мы в долгу перед вами и вашей сестрой за все, что вы сделали.

Спустя некоторое время после разговора с Лючией Джьянни впал в уныние. Он пробудил столько напрасных надежд, а сколько будет мук, если они не сбудутся?

Но даже напрасная надежда лучше, чем ничего, подумал он и на какие-то мгновения даже сам поверил в лучшее.

Он погасил свет, снова лег в постель и начал представлять себе, как Генри Дарнинг возвращается в свой джорджтаунский дом, входит в спальню, сбрасывает отлично сшитый вечерний костюм и втискивает свое нагое тело между мягких, зовущих бедер Мэри Янг.

Постель в мотеле была сырая и бугристая, лежать неудобно. Джьянни начал нарочито зевать – так легче поверить, что ты готов уснуть. Увы, это не помогло.

Мало-помалу Джьянни принялся ругаться. Ругался обдуманно, изощренно, низким, ровным голосом. Исчерпав весь запас английской и итальянской ругани, он припомнил и добавил несколько еврейских выражений и твердил свою трехъязычную литанию со всей истовостью, на какую был способен в одинокой темноте тихой комнаты.

Глава 69

Примерно за два часа до того, как Джьянни Гарецки позвонил Лючии, Витторио Батталью мучили кошмары.

В первую ночь после перевода из отделения реанимации в палату обычного типа у Витторио внезапно пересохло во рту, он обливался потом и задыхался оттого, что какой-то зверь вцепился когтями ему в грудь, а сам дьявол душил его, обдавая зловонием.

Но то был совсем не кошмарный сон, не зверь и не дьявол. Витторио попросту ухватила за горло железная рука, а на лицо ему положили подушку.

Только тяжелое дыхание, только нарастающая хватка, только два пульса бьются в удушливой тьме.

Они меня нашли, мелькнуло в голове у Витторио, и на какое-то мгновение он ощутил чувство благодарности. Пусть оно свершится. И тут же перед ним возникло видение того, что находилось по ту сторону тьмы: его жена и сын весело смеются в наступающих сумерках летнего вечера, они ждут его, невредимые, все мучения кончились, словно по волшебству. Он замучен самой честной усталостью. С него довольно. Что ему остается без них? Одиночество, деградация, ибо все лучшее осталось позади.

Витторио погрузился в себя как никогда. И вдруг в нем словно что-то вскрикнуло.

Не допускай, чтобы ублюдки ушли безнаказанно!

Гнев и ненависть волнами накатывали на него. Он сунул руку между ног и ухватился за то, что составляло сейчас всю его мужскую силу. В этот вполне возможно последний миг его жизни она заключалась не в опавшем и вялом члене, а в сладостно твердой рукоятке автоматического пистолета.

Удивительно, что Витторио сохранил достаточно самообладания и присутствия духа, чтобы вспомнить о предохранителе.

Он снял его.

И наставил пистолет прямо вверх через простыню в навалившееся на него тело.

Нажал на спуск раз, другой и услышал только негромкий звук глушителя. Потом раздался стон, и тот, кто пришел его убить, обрушился всей тяжестью Витторио на грудь.

Витторио столкнул с лица подушку и глотнул воздуха. Перед закрытыми глазами метались ослепительные огни. Только почувствовав, что может положиться на свое зрение, он открыл глаза.

Грузный темноволосый мужчина, которого он никогда не видел раньше, наполовину сполз с кровати. Обе пули угодили ему в грудь; мужчина был мертв.

Дверь была закрыта, и Витторио нацелил на нее пистолет на случай, если убийца пришел не один. Но никто больше не входил в палату, и в коридоре было тихо.

Итак, они до него добрались. Ничего удивительного. Удивительно, что это произошло не слишком скоро. У мафии глаза и уши повсюду, а в больнице слишком много смен и множество сотрудников, чтобы надолго сохранить в тайне его присутствие.

Витторио закрыл глаза. Злость уже улеглась, и ему ничего не хотелось предпринимать. Да и не на многое он пока что был способен. Правда, его перевели из отделения интенсивной терапии, избавили от трубок, он даже мог совершать короткие прогулки по коридору, но был слаб, как дряхлый старец, и подвержен приступам головокружения. И однако, если он не хочет, чтобы его шлепнули в ближайшие несколько часов, следует как можно скорее уносить отсюда свой отощавший бледный зад.

И Витторио занялся именно этим.

Затолкал труп с глаз долой под кровать. Переоделся из больничной пижамы в собственное платье. И потихоньку прокрался мимо дежурного поста в коридоре, пока обе медсестры были заняты с больными в других палатах.

К тому времени, как он добрался до стоянки машин позади здания больницы, он весь был в испарине и дважды едва не потерял сознание. Голова сильно кружилась, и он был вынужден опереться на какую-то машину, чтобы не упасть.

Великолепно.

Витторио беспокоился, не открылось ли кровотечение в результате такой прогулки. Вроде бы нет. Но нельзя сказать, что с ним вообще ничего не происходило. Эмоции терзали его, словно призраки мертвых, и отказывались дать ему покой. Ему хотелось быть хитрее, смелее, одареннее, сообразительнее… как будто бы именно от его неосознанных оплошностей зависело то, что он утратил семью.