Война Цветов, стр. 128

Вернемся, однако, к тому, давно прошедшему времени, фиалка сделал свое заявление и проиграл. На поверхности все обстояло нормально – мало кто из горожан догадался бы, что назревает Война Цветов, – но Беллиус Фиалка был не дурак. Ему не удалось привлечь другие семьи на свою сторону. При этом он разгневал фракцию Чемерицы, публично выступив против нее, и знал, что они будут мстить. Он понимал, что сил для победы у него недостаточно, и понимал, что Чемерица не остановится на том, что вытеснит дом Фиалки из ближнего круга. Семье грозило уничтожение в полном смысле этого слова.

– Как дому Нарцисса на этот раз.

– Совершенно верно. И вот что еще тебе надо уяснить об Эльфландии: правила здесь, может быть, и странные, но они работают. Я изучаю эту страну вот уже тридцать лет и много чего понял. Я все еще не могу сказать тебе точно, что такое Эльфландия – существует она сама по себе или является отражением мира смертных, – однако ее законы, хотя и недоступные нашему пониманию, не менее верны, чем законы физики, которые ты учил в школе. Если ты приносишь клятву, в твоих же интересах ее сдержать, иначе последствия будут весьма и весьма неприятными. Если ты придешь в полночь на перекресток дорог, то непременно встретишь кого-нибудь, кто предложит тебе сделку – пусть даже это будет курганный тролль, предлагающий тебе фору перед тем, как догнать тебя и слопать.

Страх у Тео немного прошел, хотя до хорошего самочувствия было, конечно, еще далеко.

– Это имеет какое-то отношение к лорду Фиалке?

– Имеет, только не торопи меня. Законы Эльфландии могут показаться волшебными – они и есть волшебные, по крайней мере для нас, – но они действуют. Один из них – это право первородства. Знаешь, что это такое? Нет? Боже правый, парень. Это значит, что первенец или хотя бы старший из детей наследует все целиком. Я говорю не только о землях и семейном лимузине: он наследует власть, договоры, чары и обязательства – все, что глава семьи, обычно отец, собрал за свою долгую-предолгую жизнь. Это одна из причин, по которой даже прогрессисты вроде Фиалки воспылали ко мне ненавистью за женитьбу на дочери цветочного дома и по которой его так бесила необходимость обращаться ко мне за помощью. Допуск смертных в знатные дома был для них не только мезальянсом – он означал крушение одной из главных эльфийских истин, а именно: пока жив хотя бы один отпрыск, семья может вернуть себе былое положение, как бы низко она ни пала. Борьба за власть между высокими домами разыгрывается здесь уже много тысяч лет и отличается большой сложностью.

Фиалка тогда оказался в пиковом положении. Ему грозила война, сулящая гибель не только ему, но и всем его детям, а значит, и его роду. Нидрус Чемерица лучше кого бы то ни было понимает, что враг не разбит, пока не истреблено его потомство. «Мало сорвать цветок, – гласит старая пословица, – надо сжечь семена и засыпать землю солью». Этого и боялся Фиалка. Его жена пару месяцев назад родила сына, который при нормальных обстоятельствах был бы всего лишь седьмым ребенком, но теперь мог стать семечком, обещающим семье новую жизнь вне зависимости от исхода этой войны. Фиалка хотел отправить младенца туда, где Чемерица не мог бы его достать, но не находил в Эльфландии подходящего

В конце концов он вспомнил о старой эльфийской традиции – об отсылке детей в мир смертных.

В сознание Тео, словно нетерпеливый странник, стучась ошеломляющая мысль, но он не хотел ее пускать, не выяснив одной важной вещи.

– Но зачем отсылать младенца? Почему не отправить кого-то из старших детей, кто мог бы принести семье больше пользы, оставшись последним в роду?

– Эффект Клевера ограничил путешествия в мир смертных, но Фиалка знал, что Чемерица, несмотря на это, будет искать и там. Еще одна странность во взаимодействии между нашими мирами состоит в том, что младенец, воспитываемый людьми, очень быстро становится похож на человека и даже пахнет, как смертный, в то время как ребенок постарше и взрослый никогда не избавляется полностью от эльфийского духа. Старшего ребенка Фиалки хорошо натасканные охотники обнаружили бы гораздо быстрее.

– И он хотел, чтобы ты отнес его младшего в мир смертных.

– Не совсем так – ведь в изгнание меня отправляли публично. Какая уж тут секретность, если бы я подвергся депортации с младенцем на руках. Фиалка пошел со своей проблемой к Устранителю, и старый монстр придумал, как убить сразу двух зайцев – вернее, как обменять одного на другого. Он собирался передать мне дитя лорда и леди Фиалки, как только я пересеку границу. Имелось в виду, что я оставлю его себе. Фиалка, в свою очередь, пообещал мне, что если он сможет впоследствии забрать ребенка – то есть если он восторжествует над Чемерицей, что представлялось почти нереальным, – он похлопочет об отмене моего изгнания и изыщет способ вернуть меня в Эльфландию. Он не мог не понимать, что для меня такая сделка не слишком выгодна, но думал, вероятно, что мне, как всякому нищему, не пристало быть разборчивым.

О моем сговоре с Устранителем он, разумеется, не знал ничего и не имел понятия, что я намерен вернуться сюда без всякой помощи со стороны обреченного дома Фиалки. Устранитель предвидел мою нравственную дилемму – кто знает, может быть, и он был когда-то смертным, как я? – и позаботился об успокоении моей совести. Я заберу маленького смертного у родителей, но положу на его место здорового эльфика. В волшебных сказках такая операция производится очень часто. И я дал Фиалке свое согласие, полагая, что когда я вернусь, из его семьи не останется никого, кто мог бы потребовать ребенка назад. Я оказался прав, но не совсем так, как думалось мне той ночью.

– И этим ребенком, этим маленьким эльфом... был я.

– Да, Тео, – после долгого молчания признался Дауд. – Это был ты. Если сейчас это имеет для тебя какое-то значение, я могу подтвердить, что при рождении ты звался Септимусом Фиалкой и что все опасения твоего отца осуществились на деле. Ты единственный, кто остался в живых из дома Фиалки.

ЛАРЕЦ ЧЕРНОГО ДЕРЕВА

– Септимус? Меня назвали Септимусом?!

– Не совсем. Мы с тобой воспринимаем их имена как классические, в основном римские. Септимус по-латыни «седьмой» – так тебя и назвали.

– Еще того не легче. Меня назвали Номером Семь! Даже имя порядочное придумать не потрудились.

– Возможно, они не слишком напрягали воображение, – согласился шепчущий голос с чувством, максимально приближенным к доброте, – но все твои братья и сестры погибли во время войны, так что они дали тебе нечто большее, чем красивое имя. Они подарили тебе жизнь.

– Вот значит, как я оказался у мамы с папой. Ты украл ребенка у собственной племянницы и положил меня на его место.

Дауд прерывисто вздохнул.

– Если для тебя это хоть что-нибудь значит, я сожалею о том, что сделал. Больше, чем ты можешь себе представить.

– Расскажи, как все было. Или нет. Расскажи мне о моей настоящей семье. – То, что Тео узнал, плохо укладывалось у него в голове. Мало того, что покойный двоюродный дед, который на самом-то деле вовсе не дед, оказался жив – но узнать, что все подлинные твои родные умерли в одночасье... Мысли блуждали, как в лихорадке, а тело, согласно поступающим от него сигналам, испытывало сильный дискомфорт. Он почувствовал вдруг сильную неприязнь к лежавшему без сознания Кумберу и ко всем жителям этого мира, в который он еще месяц назад не верил и который перевернул всю его жизнь.

Хотя жизнь у него, по правде сказать, была не очень завидная.

– Мы говорим уже долго, и я устал, – объявил Дауд. – Я поддерживаю свое ветхое тело разными противоестественными средствами, к которым последнее время не прибегал. Скажу тебе честно: я отдал половину своих жизненных сил для оживления иррхи не затем, чтобы рассказывать, какие славные у тебя были родители. Есть, во всяком случае, вещи, которые тебе следует узнать раньше.

Сил на споры у Тео не осталось. Причудливая обстановка пакгауза начинала выглядеть, как декорация экзистенциалистской пьесы, где бесплотный голос шептал ему о тщете и несовершенстве вселенной.