Дорога ветров, стр. 134

Шум их появления был сравним с воем ураганного ветра, ревом быков, треском лесного пожара, проносящегося по сухой земле. Хотя они скакали по дорогам, которыми не пользовались века, лошади не медлили, но быстрее мысли неслись по тайным тропам, вившимся по лесам, долинам и болотам. Древние пути, забытые десятками поколений смертных, в этот день были снова открыты, словно колесо истории остановило свой бег и повернулось вспять.

Ситхи выехали излета в страну, скованную жестокой зимой, но когда они мчались через величественный лес по исконным землям своих предков — по холмистому Маа'са, поросшему кедрами Пейаура, по Шисейрон, оплетенной речками, и по черной земле Хикасора — земля, казалось, неустанно двигалась под мерной поступью их коней, пытаясь вырваться из оков ледяного сна. Ошеломленные птицы покидали свои зимние гнезда, и, словно шмели, зависали в воздухе, когда ситхи ураганом проносились мимо; белки, остолбенев, цеплялись за замерзшие сучья. Глубоко в подземных берлогах спящие медведи стонали в голодном ожидании. Даже солнце, казалось, провожало взглядом блестящую кавалькаду, и его лучи, шпагами прорезав затянутое тучами небо, засверкали на вытоптанном снегу.

Но хватка зимы была крепка. Промчались ситхи, и ее кулак снова сжал лес, затянув его в холодную тишину.

Отряд не остановился на отдых, даже когда погасло красное зарево заката и звезды засверкали среди ветвей. Их лошадям достаточно было звездного света, чтобы безошибочно нести всадников по старым дорогам, скрытым многолетней порослью. Это были смертные, земные лошади, всего лишь из плоти и крови, но предки их происходили из табуна Венига Досай-э, перевезенного в Светлый Ард из Сада в дни Великого Бегства. Когда местные лошади еще носились в степях дикими и неукрощенными, не зная седла и узды, предки этих коней ситхи скакали на войну с гигантами и перевозили посланников из конца в конец блестящей империи. Они несли своих всадников быстро, как морской ветер, и так плавно, что, говорят, Венайа из Кементари, сидя в седле, создавал прекрасные поэмы, и его рука ни разу, дрогнув, не испортила чистоту пергамента. Память об этих дорогах сохранялась в их дикой крови, их выносливость граничила с волшебством. В этот нескончаемый день, когда ситхи снова оседлали своих коней, лошади, казалось, с каждым часом становились сильнее. Отряд мчался, и, когда солнце поднялось над восточным горизонтом, неутомимые лошади все еще неслись вперед, словно мощная волна, набегающая на край леса.

Если в конях текла древняя кровь, то их всадники были историей Светлого Арда во плоти. Даже самые молодые, рожденные после падения Асу'а, видели, как проходят века. Старшие помнили расцвет многобашенного Туметая и поляны огненно-красных маков, окружавшие Джина-Тсеней, до того как море поглотило ее.

Долго мирные скрывались от взоров мира, лелея свою печаль, дыша только воспоминаниями о прежних днях. Сегодня они скакали вперед, их доспехи были ярче птичьего оперения, пики сверкали, как замерзшие молнии. Они пели, потому что ситхи пели всегда. Они скакали, и древние дороги раскрывались перед ними, а лесные прогалины эхом отзывались на стук копыт их коней в первый раз с той поры, когда самые высокие из деревьев были только слабыми ростками. После векового сна пробудились они.

Ситхи мчались вперед.

Хотя после сражения он был весь покрыт синяками и разбит до полного изнеможения, а после заката больше часа помогал Фреозелю и его людям разыскивать в ледяной каше потерянные стрелы — работа, которую было бы нелегко выполнить в дневное время и почти невозможно при свете факелов — Саймон все равно спал плохо. Он проснулся после полуночи — мышцы болели, а голова кружилась. Ветер разогнал тучи, и звезды сияли, как острия ножей.

Когда стало ясно, что сон ушел, по крайней мере на некоторое время, он встал и пошел к сторожевым кострам, горевшим на склоне горы, над огромными баррикадами. Самый большой костер развели около одного из полуразрушенных стихией монументальных камней ситхи, и там он нашел Бинабнка и некоторых других — Джулой, отца Стренгьарда, Слудига и Деорнота, — которые тихо беседовали с принцем. Джошуа пил из миски дымящийся суп. Саймон подумал, что это первая пища, которую принц принял в этот день.

Когда Саймон вступил в круг света, Джошуа поднял голову.

— Приветствуем юного рыцаря, — сказал он. — Мы все гордимся тобой. Ты оправдал мое доверие, впрочем, я и не сомневался, что так и будет.

Саймон склонил голову, не уверенный, что ему следует ответить. Он был рад такой оценке, но его самого вовсе не удовлетворяло то, что он видел и делал сегодня на льду. Он не чувствовал себя настоящим благородным рыцарем.

— Спасибо, принц Джошуа.

Он сел, закутавшись в плащ, и стал слушать, как остальные обсуждают сегодняшнее сражение. Он понял, что беседа идет вокруг основного вопроса; кроме того, ему сразу стало ясно, что все понимают, так же хорошо как и он: им никогда не выиграть битву с Фенгбальдом на изнурение — у герцога было слишком большое войско. Сесуадра не замок, который может выдержать долгую осаду — здесь достаточно мест, где может укрепиться атакующая армия. Раз они не сумели остановить герцога на замерзшем озере, теперь им оставалось только как можно дороже продать свои жизни.

Пока Деорнот — его голова была перевязана полоской ткани — рассказывал о некоторых боевых приемах тритингских наемников, к огню подошел Фреозель. На лорде-констебле все еще была перепачканная в бою одежда, руки и широкое лицо измазаны землей, несмотря на мороз, на лбу его выступили капли пота, словно всю дорогу от Нового Гадринсетта он пробежал бегом.

— Я пришел из поселка, — задыхаясь, проговорил он. — Исчез Хельфгрим, мэр Гадринсетта.

Джошуа взглянул на Деорнота, потом на Джулой.

— Кто-нибудь видел, как он уходил?

— Он смотрел на сражение вместе с другими. Что с ним случилось потом, никто не видел.

Принц нахмурился:

— Мне это не нравится. Я надеюсь, что с ним все в порядке. — Он вздохнул и поставил миску на землю, потом медленно встал. — Я полагаю, следует посмотреть, что можно выяснить. Утром вряд ли представится такая возможность.