Уроки любви, стр. 17

Мы с Грейс сидели за соседними партами в специальном классе под названием Лаборатория Успеха. На задней парте сидела еще одна девочка, с которой кто-то занимался. Она с трудом продиралась сквозь букварь, складывая по слогам самые простые слова и часто ошибаясь. Два незнакомых мальчика в другом углу слушали учителя, который медленно произносил, обращаясь к ним, простейшие фразы: «Здравствуйте. Меня зовут мистер Эванс. Мне тридцать лет». Он добивался, чтобы они отвечали ему в том же духе. Мальчики бормотали что-то нечленораздельное, ерзали на стульях и смотрели по сторонам непонимающими глазами.

Я под партой ободряюще пожала руку Грейс. Она говорит по-английски и свободно читает. Нечего ей так бояться.

Джина выдала нам брошюры с вопросами и ручки.

– Начинаем. У вас есть полтора часа.

Грейс в ужасе листала брошюру:

– На то, чтобы ответить на все эти вопросы?

– Просто делай, сколько успеешь. Ничего страшного.

Джина пошла к двери и на пороге увидела, что Грейс придвинулась ко мне поближе.

– Пожалуйста, не списывайте друг у друга!

Мы открыли брошюры.

– Господи, помоги, – бормотала Грейс. – Ой, тут половина – головоломки. И перепутанные слова. А тут, смотри, кусок про весеннюю уборку из «Ветра в ивах». Ну, на это мы точно можем ответить.

Я посмотрела на свою брошюру, надеясь увидеть акростихи, анаграммы и Крота в его норе. Но ничего подобного тут не было. Одни бессмысленные математические графики и страшные физические формулы. Сердце у меня сжалось.

Нам дали разные брошюры. У Грейс были задания для одиннадцатилетних, только поступающих в среднюю школу, а у меня – для четырнадцатилетних, переходящих в десятый класс. Я не могла ответить ни на один вопрос. Я спотыкалась на каждой букве, как девочка с букварем, и ничего не понимала, как два мальчика в углу. Грейс давно уже писала своим крупным почерком, заполняя страницу за страницей, а я все еще тупо таращилась на страницы.

Математика и физика меня так напугали, что я не могла ответить и на вопросы на общую сообразительность. Я бы легко дополнила пропущенные фразы, вставила слова в скобках и разгадала шифры – но, может быть, в вопросах был какой-то подвох? Меня трясло, я зачеркивала, писала снова и наконец решила оставить все это на потом.

Дальше шел отрывок из Шекспира. Под ним не стояло имя автора, но поскольку это была сцена на балконе из «Ромео и Джульетты», ошибиться было трудно. Я не поверила своим глазам, прочтя вопрос: «Как вы думаете, это сцена из современной пьесы? Обоснуйте свой ответ». Может быть, и тут скрывался подвох? Я решила написать целое сочинение, чтобы мисс Уилмотт не считала меня полной идиоткой.

Я написала три страницы о Шекспире и его времени, а также о вражде Монтекки и Капулетти. Я рассуждала об отличии любовных ухаживаний в елизаветинскую эпоху и в наше время, хотя современные отношения между юношами и девушками я представляла себе довольно смутно. Ромео и Джульетта полюбили друг друга с первого взгляда. Ей было всего четырнадцать, как мне. Я пыталась представить, как бы я вдруг безумно влюбилась и была готова на все, даже убить себя, если меня разлучат с возлюбленным.

Я рисовала в воображении Товию – как бы мы с ним проводили время до рассвета? Что бы он говорил, что делал…

Только я расписалась, как раздался громкий сигнал тревоги. Я вскочила и схватила Грейс в охапку, оглядываясь в поисках огня и дыма. Но это была не пожарная тревога, а всего лишь школьный звонок.

– Сейчас перемена, – сказала Джина, входя. – Время кончилось, девочки. Сдавайте мне ваши брошюры.

– Я еще не готова! Я до двух последних страниц еще вообще не дошла, – заныла Грейс.

– Ничего страшного. Это же не настоящий экзамен. Нам нужно просто знать, в какой класс вас записывать, – Джина отобрала у Грейс брошюру.

Я крепко прижала к груди работу, чувствуя, как к горлу подкатывает тошнота. Я справилась намного хуже Грейс, ответила только на четверть вопросов. Одна надежда, что мне зачтут мое сочинение.

Я чувствовала, что подвела отца. Перед глазами у меня стояло его лицо, искаженное бессильной яростью.

– Не расстраивайся так, – сказала мне Джина. – Я думаю, ты отлично справилась – вон как много написала.

Я написала много ерунды. Меня записали во вспомогательный класс.

Официально он так не назывался – это был просто 10 ПЛ. Я пыталась угадать, что значат таинственные буквы. Пропащие лентяи? Противные лоботрясы? Полные лопухи? Оказалось, что это всего лишь инициалы нашей учительницы, Полины Ламберт. Но и без того было ясно, что сюда сажают всех горе-учеников, безнадежные случаи. Некоторые почти не говорили по-английски и все время испуганно озирались, как будто рядом с ними в любой момент может взорваться бомба. Другие шумели и мешали вести урок, вскакивали с мест, ругались. Один мальчик вообще не мог сидеть спокойно, непрерывно ерзал на стуле, кусал ногти, щелкал линейкой и мял страницы своей тетрадки. При этом он все время жужжал, как взбесившаяся пчела. Большинство моих одноклассников были пугающе угрюмы. Единственная девочка, которая широко улыбнулась мне навстречу, страдала явной умственной отсталостью.

Про меня говорили, что я интеллектуально одаренная девочка. И вот класс, который сочли для меня подходящим. Но самым унизительным было то, что я с трудом держалась на уровне. Это было как с мисс Робертс, только хуже. Я по-прежнему не могла ничего понять в математике, хотя учитель говорил очень мед-лен-но и ясно, как будто хорошее произношение само по себе гарантирует понимание.

Физика была ненамного легче. Я думала, что мне будет легко на истории и географии, но не тут-то было. Я привыкла читать книгу и по ней представлять себе страну или эпоху. Школьный метод, где все было поделено на темы и маленькие порции материала, вызывал у меня отвращение.

Трудно мне оказалось и на французском, хотя я уже умела читать на нем несложные книги. Выяснилось, что я неправильно произношу слова. Меня попросили досчитать до двадцати, и весь класс хихикал на каждой цифре. Когда я добралась до dix -huit и выговорила «дикс-хьют», вокруг уже рыдали от смеха.