Живи с молнией, стр. 87

Тернбал побарабанил пальцами по столу.

– Так, стало быть, вы собираетесь уйти?

– Ничего другого не остается. Я не считаю это бегством. В конце концов станок я все-таки сделал, и вы сами допускаете, что когда-нибудь он еще может пригодиться.

– Знаете, – мягко сказал Тернбал, – иногда я бываю чересчур прав. Даже самому страшно. Сядьте и перестаньте разыгрывать Гамлета. Когда вы к нам поступили, я сказал, что не пущу вас на завод, потому что вы будете слишком ошеломлены. И что же случилось, когда вы все-таки туда попали? Будто тонна кирпича свалилась вам на голову. И тогда же я вам сказал, что, так или иначе, вы должны будете заняться основной проблемой нашего производства. Не важно, с чего начнете, рано или поздно вы, как по спирали, придете к цели. А теперь скажите, разве то, что происходит, когда заостренный кусок стали режет металл, не является основной проблемой машиностроительной промышленности? Ей-Богу, к этому сводится все машиностроение. Поэтому нечего вам толковать об отпуске, чтобы искать эту проблему. Вы уже и так над ней работаете.

Эрик в замешательстве снова отошел к окну и с недоверчивой улыбкой посмотрел на толстяка.

– Почему вы мне этого не сказали с самого начала? – спросил он.

– Да ведь, в сущности, я вам говорил. И если бы вы сумели правильно меня понять, вы бы этого не забыли. Скажи я тогда больше, эта проблема не забрала бы вас за живое. А вот теперь вы будете из кожи лезть, чтобы разрешить ее.

Эрик покачал головой. Он был возмущен тем, что его обвели вокруг пальца, но вместе с тем невольно испытывал восхищение.

– Положим, я в этом не уверен. Но, в конце концов, вы мой хозяин, и я должен оказывать вам уважение, поэтому разрешите мне со всей почтительностью сказать, что у вас есть задатки настоящего сукина сына.

Тернбал пришел в полный восторг. Он откинулся на спинку кресла, и в голосе его послышалось откровенное самодовольство.

– Почему задатки? – сказал он. – Я и есть настоящий сукин сын. Потому-то я и сижу на этом месте. А теперь отправляйтесь в свою лабораторию и сочините мне какую-нибудь хорошую, сложную математическую теорию режущего инструмента.

– Но я вас предупреждаю, что, может, целые месяцы буду сидеть, задрав ноги на стол, и плевать в потолок. Теории не приходят за здорово живешь и не создаются одним росчерком пера.

– Ладно, расходы берем на себя. Может, вас в конце концов замучит совесть, что вам зря платят, и вы начнете работать день и ночь. Я вас насквозь вижу. Вы никак не можете себе представить, чтобы вам платили приличное жалованье за работу, которая вам нравится.

– Ошибаетесь, – сказал Эрик. Он встал и собрался уходить, но, задержавшись на секунду у двери, с улыбкой добавил: – А вот относительно себя вы правы. Нельзя сказать, чтоб у вас были одни только задатки!

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Прошел целый год, прежде чем Эрику удалось попасть на верный путь, – год напряженный, неровный, но промелькнувший очень быстро. Первые два месяца Эрик иногда занимался случайными разведочными экспериментами, но большую часть времени сидел, задрав ноги на стол и перебирая в уме всевозможные предположения. Сколько бы он ни гордился, что работает над основной проблемой машиностроения, как бы тонко он ни намекал на то, что его исследование окупит себя с коммерческой точки зрения, но время шло, а дело не подвигалось вперед. Эрику пришлось признаться себе, что предугадать заранее, какие усовершенствования окажутся наиболее выгодными для эксплуатации, совершенно невозможно. Он не рассказал Сабине о своих планах, но она давно уже научилась относиться к его увлечению работой как к обычному явлению в их необычной жизни.

Время от времени Мэри присылала ему на отзыв гранки своих статей; он читал их с уважением и горько усмехался, вспоминая, как высоко ценила она когда-то его работу. Каждая ее статья сопровождалась маленькой деловой записочкой, в которой не было и намека на какие-либо чувства. Из этих записок он ничего не мог узнать о ее жизни: они свидетельствовали только о ее блестящей работе. Он отметил несколько ошибок, но они были настолько несущественны, что ему пришлось извиниться перед нею за придирчивость. О своей работе он ей ничего не сообщал. Ему нечего было сказать.

Старые друзья вновь стали появляться на его горизонте. Хьюго Фабермахер вернулся в Нью-Йорк, однако Эрик его не видел. Как-то вечером Хьюго зашел к ним, но Эрик был в то время в лаборатории. Когда Сабина сообщила ему об этом посещении, Эрик был так занят своими мыслями, что не обратил внимания на ее задумчивость. Он машинально записал номер телефона Хьюго, но не чувствовал ни малейшего желания встречаться с кем-либо из своих старых коллег.

Когда ему становилось невтерпеж сидеть в лаборатории, он шел гулять и подолгу бродил один по городу. Он с ужасом думал о той минуте, когда Тернбал спросит его, как идет работа. Гуляя или сидя в лаборатории, обедая с Сабиной, играя с Джоди или просто бессмысленно глядя в пространство, он неустанно обдумывал и передумывал свои схемы и проекты, и все они казались ему никуда не годными. Он стал рассеян и глух ко всему, но Сабина относилась к этому терпеливо, а иногда и подшучивала над ним. Он принимал ее снисходительность как должное и, в конце концов, был вполне доволен жизнью.

В начале апреля, прозрачным голубым вечером Эрик ехал в автобусе из лаборатории домой. Ласковые весенние сумерки еще сохраняли тепло ушедшего дня. Эрик сидел у окна, расстегнув пальто и с удовольствием подставляя лицо теплому ветерку: его мозг без устали перебирал и переворачивал нагромождение бессвязных, не укладывавшихся в стройную систему мыслей и фактов.

В сотый раз он мысленно представил себе схему плоскостей и режущих сил. И вдруг ему показалось, что какой-то новый ход мыслей и рассуждений может вывести его из того тупика, который до сих пор представлялся безвыходным.

Эрик оглянулся, увидел серьезные, усталые лица пассажиров, уткнувшихся в развернутые газеты, и окружающий мир внезапно стал для него реальным. В тревожном волнении Эрик повторил все сначала. Он вернулся к первоначальным предпосылкам, переворачивая их так и сяк, и затем тщательно, шаг за шагом повторил весь ход своих рассуждений. Он чувствовал, что все стремительнее движется к мучительно желанной цели, и когда он ее достиг, его охватила ликующая радость: ответ был найден, ему удалось, наконец, установить математическое соотношение между углом наклона режущего инструмента и сопротивлением металла на разрыв. Ему казалось, что вдруг грянул гром и висевшая над ним тяжелая черная туча исчезла.

Эрик сидел в автобусе словно оглушенный. Вся концепция стала теперь ему совершенно ясна. Его теория и те немногие выводы, которые он мог сейчас себе представить, обещали чудеса. И все-таки он решил не доверять себе, пока не проверит этого на бумаге.

Оказалось, что все правильно; но с высоты своих отвлеченных выводов он еще не в состоянии был определить, насколько выгодна его теория в коммерческом отношении. Эрик решил пойти на риск и довести дело до конца; впрочем, и без этого решения он не бросил бы работу, слишком уж он увлекся своей теорией. Чем дальше подвигалось дело, тем больше возможностей открывалось Эрику, и это снова придавало ему веры в себя. Представив Тернбалу месячный отчет о своей работе, он тщетно ждал его одобрения. Но Тернбал, по-видимому, даже и не заглянул в отчет.

«Ну что ж, – думал Эрик, – тем больше он будет поражен».

Эрик мог распоряжаться своим временем по собственному усмотрению и часто завтракал с Сабиной где-нибудь в городе. С девяти до трех Джоди бывал в детском саду, поэтому у Сабины появилось больше свободного времени.

– Все это прекрасно, – сказала она однажды, – но другие жены начинают прохаживаться на мой счет. Миссис Олбрайт недоумевает, почему я вижусь с тобой так часто. Ее муж вечно в отъезде.