Живи с молнией, стр. 7

Он поднялся, так как гости уже расходились. Эрик тоже встал.

– Знаете что, – сказал Эрик, – если к вашему возвращению я не буду достаточно подготовлен, я просто не покажусь вам на глаза.

– Ладно, – улыбнулся Хэвиленд.

– Но я все-таки обязательно приду к вам, – сказал Эрик. – Я буду встречать вас на пристани.

Вечер, которого он так ждал и боялся, окончился восхитительно. На другой день Эрик думал только об этом вечере, о Хэвиленде и о том, что когда-нибудь непременно станет таким, как он, и имена знаменитых исследователей Хэвиленда и Горина будут произноситься с глубочайшим уважением. Эрик снова и снова припоминал все подробности минувшего вечера, все оказанные ему знаки дружелюбия и внимания. Несколько минут он со страхом перебирал в памяти все, что говорил накануне, пытаясь сообразить, не казался ли он желторотым юнцом и не смеялись ли над ним потихоньку окружающие.

Безмятежно и лениво тянулся воскресный день; обещание, данное Хэвилендом, озаряло его лучезарным светом, но Эрик не знал, что это его последний свободный день и что теперь у него долго не будет таких воскресений. На следующее утро начались занятия, и заработала огромная, превосходно налаженная университетская машина. Короткие, уплотненные дни быстро пролетали один за другим, седьмой день цеплялся за зубчик шестеренки – неделю, которая в свою очередь медленно вращала большое, постоянно движущееся колесо – месяцы. Механизм не останавливался ни на секунду, и только в редкие минуты Эрик оглядывался назад – на две чудесные недели перед началом занятий и удивлялся, как он был тогда слеп, не понимая, что обрекает себя на бесконечную и непрерывную работу.

Ему никогда не приходило в голову сомневаться в словах Хэвиленда; он не допускал мысли, что Хэвиленд мог забыть о нем или дал согласие, только чтобы отвязаться. Эрик даже не задумывался над поставленным ему условием, которое можно было сформулировать так: «Если вы окажетесь подходящим для меня человеком, я вас, возможно, как-нибудь использую». А это, по существу, не значило ровно ничего. Но Эрику было вполне достаточно этого небрежно и наспех данного согласия – оно обязывало его ко многому.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

1

Первый курс физического факультета состоял из двух отделений. На первом отделении, где преподавал Эрик, учились студенты, готовившиеся стать инженерами, медиками или биологами. Иными словами, это были люди, обладавшие лишь самыми поверхностными сведениями о силах природы, действующих в окружающем их внешнем мире.

Занимаясь со студентами, Эрик узнал о себе самом много нового. Он и не подозревал, что у него есть привычные словечки и жесты, пока не увидел, как его изображают студенты, которые были немногим моложе его самого. Но они передразнивали его с таким добродушием, что ему оставалось только смеяться вместе с ними и спрашивать: «Неужели я действительно так говорю?» Неожиданно он обнаружил, что обладает терпением и может совершенно спокойно, без всякого раздражения повторять то, что объяснял минуту назад.

Помимо лабораторных занятий, на которые у него уходило пятнадцать часов в неделю, требовалось еще по меньшей мере пять часов на проверку письменных работ и заданий и еще три-четыре часа на подготовку демонстрационных опытов. Это уже само по себе являлось полной нагрузкой, но своим основным делом Эрик считал аспирантские занятия. Лекции отнимали у него еще пятнадцать часов в неделю и в свою очередь требовали дополнительных пятнадцати часов для подготовки. Его рабочий день начинался в восемь часов утра и кончался в полночь. Он ложился спать слишком усталый, чтобы читать, слишком отупелый, чтобы разговаривать, испытывая только смутное удовлетворение от того, что ему удалось выполнить хотя бы минимум намеченной работы.

Если удавалось улучить свободную минутку, он читал научные журналы, стараясь вникнуть в смысл опытов и исследований, производившихся в Америке и за границей, но всегда увязал в них, как в трясине. Он еще слишком мало знал. Иногда он с отчаянием думал, что вообще никогда ничему не научится.

В аспирантуре, где в этом году занимался Эрик, было человек по десять на каждом курсе. Это были молодые преподаватели колледжей из Нью-Йорка и его окрестностей, несколько физиков-практиков, работающих на предприятиях телефонной компании «Белл» и в Американской радиокорпорации и получивших отпуск для совершенствования своих знаний, и несколько счастливчиков, имеющих достаточно денег, чтобы без помех поработать над докторской диссертацией. Все это был народ серьезный, увлеченный своей работой, и если некоторые имели только смутное представление о том, что читают профессора, то другие, вроде Эрика, ходили с лекции на лекцию, впитывая в себя знания, как губка.

Обещание Хэвиленда взять его к себе в лабораторию заставило Эрика несколько по-особому относиться к своим аспирантским занятиям. Он то и дело спрашивал себя: «Может ли это мне пригодиться? Как я могу это использовать?» Такое утилитарное отношение к занятиям имело свои преимущества – оно давало ему возможность предъявлять особые требования к каждому изучаемому предмету.

В этот напряженный год жизнь Эрика была всецело поглощена работой и страстным желанием до приезда Хэвиленда набраться как можно больше знаний; кроме этого, для него не существовало почти ничего: только наспех проглоченная еда, мертвый сон и относительное одиночество.

Единственным светлым пятном за все это время была вечеринка, устроенная Максуэлом в начале весны.

2

Эрик пришел в самый разгар веселья. В квартирке на Морнингсайд-Драйв, такой маленькой, что любой человек казался в ней непомерно высоким и неуклюжим, царили шум и суета. В спальне были грудами навалены пальто и шляпы. Туда то и дело забегали девушки посмотреться в зеркало и на минутку передохнуть от гама, стоявшего в гостиной.

Крохотная старомодная кухонька была заставлена бутылками и завалена закусками, которые то и дело кто-нибудь перекладывал из промасленных пакетов на тарелки. В ванне стоял бочонок с пивом. Мужчины, толпившиеся около него со стаканами в руках, расступались, чтобы пропустить девушек, которые не смогли протиснуться в спальню и должны были довольствоваться осколком зеркала, висевшим над умывальником. В гостиной те, кому посчастливилось усесться на кресло или на диван, поджимали под себя ноги, чтобы не мешать стоявшим. Почти все мужчины сбросили пиджаки, некоторые расстегнули воротники рубашек.

Максуэл праздновал свадьбу, а заодно – окончание работы над своей темой и всех экзаменов. Через несколько месяцев, в июне, кончался его контракт с университетом и он возвращался в Вашингтон. Он был пьян уже от одного ощущения свободы. Эрику, чтобы прийти сюда, пришлось отложить до следующего дня массу работы, – сегодня он был совсем не расположен трудиться. За последние две недели он совершенно выдохся и терзался неудовлетворенностью, поэтому с радостью принял приглашение. Кроме Максуэла, Эрик никого здесь не знал, но это его не смущало – то, что он для всех был чужим и незнакомым, придавало вечеринке характер приключения.

С самого начала Эрик стал наблюдать за темноволосой девушкой, сидевшей в углу гостиной. Он заметил ее сразу, как только вошел, и все время бессознательно старался стоять так, чтобы не терять ее из виду. У нее были длинные темные локоны, серые глаза и подвижной, смеющийся рот. Он заметил ее своеобразную манеру разговора то и дело внезапно оглядываться по сторонам, словно она желала убедиться, что ее не затолкают в этой толпе. Она сидела с двумя подругами, их окружала группа молодых людей; нельзя сказать, чтобы она была самой хорошенькой в этой шумной, битком набитой комнате, но Эрику казалось, что она чем-то выделяется среди всех остальных.

Он узнал, что ее зовут Сабина. По-видимому, на нее имел права румяный молодой человек в строгом темном костюме. Звали его О'Хэйр; он явно чувствовал себя здесь неловко. Когда его толкали, он улыбался деланной кривой улыбкой, словно человек, случайно попавший в трущобу и опасающийся, что его по ошибке примут за одного из ее обитателей.