Живи с молнией, стр. 49

– Лили? – настойчиво позвал он.

– Что, Тони? – слабо отозвалась она.

– Ты слышала, что я сказал?

– Да, конечно. Но… – от звука ее голоса боль хлынула ему в сердце. – Мне казалось, что мы уже достаточно говорили об этом.

– Ради Бога, Лили, неужели ты не передумала?

– Нет. Я же не могу. Ну зачем ты опять все портишь? Если ты намерен приехать только для этих разговоров, то лучше не приезжай.

От злости Хэвиленд чуть было не стукнул трубкой по аппарату, но рука его застыла на полдороге. Ярость его была подлинной яростью, испытываемое унижение – настоящим унижением, а любовь была такой любовью, на какую он только был способен. Он снова поднес трубку к уху.

– Я еду. Лили. Так или иначе, я еду.

Она повторила:

– Не стоит. Не надо. Я не буду ждать.

Он быстро положил трубку и торопливо стал одеваться. Она была права. Он понимал это лучше, чем она сама, но уже не мог остановиться. Его тянуло туда, где он чуял опасность, словно он стремился убедиться, что может выйти из этой борьбы невредимым. Сам того не сознавая, он проиграл свою ставку на нынешнее лето в тот момент, когда Эрик заставил его продолжать им же начатый опыт. Сейчас он снова собирался проиграть. Ему суждено всегда проигрывать. Но остановиться он уже не мог.

В лаборатории, брошенной Хэвилендом ради побережья, воцарилась приятная мирная атмосфера. После чисто физического труда во время опыта обработка результатов казалась совсем легкой. Требовалось проделать массу вычислений, но с помощью формул и они были сведены к простой арифметике, а самую нудную работу выполнила вычислительная машина. Эрику то и дело приходилось подавлять беспричинную улыбку: он ощущал в себе безмятежное, ленивое удовлетворение. Почти все время он вместе с Фабермахером работал над записями, а прибор тем временем покрывался пылью.

Даже если Хэвиленд захочет продолжать исследование с другим ассистентом, прибор все равно пойдет на слом. Он уже пережил самого себя, потому что полученные результаты неизбежно докажут необходимость переделок и усовершенствований. Дальнейшие исследования с новым прибором в свою очередь потребуют дальнейших усовершенствований, и этот нескончаемый цикл творческого созидания и разрушения даст один побочный продукт – новые знания. Этот прибор положил начало целой исторической эпохе, но история перешагнула через него прежде, чем он пришел в негодность. Эрик не мог смотреть на него без грусти. Фабермахер относился к этому иначе. Прибор для него имел не больше значения, чем обыкновенный карандаш, которым пишут, очинивают острее или тупее, смотря по вкусу, используют до конца, а затем выбрасывают. Его больше заботили результаты опыта, занесенные в рабочую тетрадь.

– Интересный опыт, – рассудительно, с умеренным энтузиазмом сказал он. – И сколько еще предстоит работы!

– Но мы сделали все, что могли, – возразил Эрик.

Фабермахер улыбнулся.

– Вы сейчас говорите, как Хэвиленд, – «выше головы не прыгнешь». Хотите знать, на какие вопросы вы так и не получили ответа? Я могу их перечислить. Какова энергия нейтронов? Каковы статистические вариации полученных вами результатов? Насколько ваши результаты связаны с поглощением, сопровождающимся или не сопровождающимся индуктированной радиоактивностью…

– Ради Бога, довольно! – воскликнул Эрик. – Кто вам сказал, что мы собирались завоевать весь мир? Мы только хотели доказать, что существуют внутриядерные силы, не электростатические и не гравитационные, и найти частицы, на которые действуют эти силы. Мы знаем, что нейтроны притягиваются одними ядрами и не притягиваются другими.

– Это необычайно интересно. А почему это так?

– Не знаю, – признался Эрик. – Ответ, возможно, послужил бы ключом ко всей проблеме. Но все-таки мы теперь знаем о существовании этого свойства, следовательно, посредством нашего опыта мы открыли кое-что новое в природе. Это мы искали, и это мы нашли. Вот и все.

– Вы просто сделали, что могли.

– Не говорите это так, словно вы нас в чем-то обвиняете.

– А вы не говорите так, словно оправдываетесь. Каждый и без того делает все, что в его силах. И утверждать, будто вы сделали все, что в ваших силах, – значит намеренно ограничивать свои возможности.

– Не будете ли вы добры вбить наконец в свою тупую голову, что я этого никогда не говорил?

– Ах, так! А что же вы хотели сказать?

– Что я надеюсь ответить на эти вопросы, когда буду работать с Траскером. Уверен, что мы с ним добьемся большего.

– А, ну это другое дело. Отчего же вы так и не сказали?

– Потому что вы слишком много болтаете.

Фабермахер улыбнулся, и лицо его порозовело.

– Только с вами, – согласился он, но вид у него был довольный и смущенный. Он немного помолчал, потом спросил: – Когда вы уезжаете?

– Еще не знаю. Я только недавно написал Траскеру, что смогу приехать.

Из коридора донесся телефонный звонок, и Эрик пошел в будку.

– Хэлло, – произнес женский голос.

– От Траскера еще ничего нет, дорогая, – быстро сказал он. – Так что не торопись давать задаток за подвенечное платье. Но не беспокойся, это от нас не уйдет.

– Хэлло? – прервал его незнакомый голос. – Можно мистера Фабермахера?

Эрик почувствовал, что краснеет, и засмеялся.

– О, простите, я обознался!

– Ничего, – в трубке тоже послышался смех. – Это было даже интересно. Это говорит мисс Мастерс. Я звонила в библиотеку, но там сказали, что он, вероятнее всего, у вас. Он здесь?

– Одну минуту, я сейчас посмотрю.

– Вы подойдете к телефону? – спросил Эрик Фабермахера. – Если хотите, я скажу, что вы уже ушли.

Фабермахер медленно покачал головой.

– Я подойду, – сказал он тихо и добавил: – Знаете, я был несправедлив к ней. На самом деле она вовсе не пруссачка. Она просто многого еще не понимает.

– По-моему, вы говорили, что это и есть крайняя жестокость, – заметил Эрик, улыбаясь.

– Нет, я говорил о равнодушии. Ее нельзя обвинять в равнодушии, но тем не менее она все-таки многого не понимает.

Фабермахер медленно взял трубку. В его жизни это была первая девушка, с которой он чувствовал себя легко и непринужденно, и последняя, с кем он мог бы представить себе возможность таких отношений. Между ними не было ровно ничего общего. С тех пор как она четким шагом вошла в его жизнь, он встречался с нею несколько раз, чувствуя в ее обществе необъяснимое облегчение; он был глубоко благодарен ей за это, но сам, по своей воле, никогда не искал встреч. И как ни странно, ей, по-видимому, это даже нравилось. Во многих отношениях она вела себя по-мужски. Она охотно брала инициативу в свои руки и сама устраивала все до мельчайших деталей. Это было удобно Хьюго, так как освобождало от лишних хлопот, но…

Фабермахер намеренно избегал всяких привязанностей. Он не хотел сближаться с людьми, потому что это помешало бы его работе. Он не хотел сближаться с ними, потому что не доверял им. Но Эдна не признавала никаких отговорок. Берясь за трубку, он думал, что в конце концов придется сказать ей о себе всю правду, – до сих пор он никому еще не рассказывал всего, – и на секунду задумался, не получится ли чересчур мелодраматично, если он скажет: «Не нужно питать ко мне слишком теплые чувства. Я ничего вам не могу предложить взамен. Врач сказал, что моя болезнь убьет меня через несколько лет. Так что у меня почти нет времени на личную жизнь, вы же приобретете друга, которого скоро придется потерять».

Все это пока что звучит довольно неуклюже, но до следующей встречи он еще успеет подыскать другие выражения. Фабермахер приложил трубку к уху.

– Хэлло! Эдна? Говорит Хьюго.