Живи с молнией, стр. 106

Эрику было так обидно и больно, что он даже не находил слов для ответа.

– Боже, какая ты злая! – сказал он. – Ты стала жестокой и холодной, как лед. Ты хочешь отомстить мне, да?

– Ну, если ты так думаешь, значит, ты меня совсем не понимаешь. Какая там месть, за что? Я просто пытаюсь сказать тебе то, что, по-моему, страшно важно для нас обоих. А ты считаешь, что я жестока с тобой. Ну что ж, милый, это значит, что каждый из нас бывает жесток по-своему. И еще я тебе скажу, что моя цель гораздо важнее для нас обоих, чем твоя. – Она внезапно встала. – Я иду гулять. Если я через час не вернусь, значит, я зашла в кино.

Эрик не сводил с нее глаз. Сабина идет гулять одна. Это невероятно. Она никогда этого раньше не делала. Его даже испугало, что она бросает его дома одного, и в то же время он почувствовал в этом резкий вызов. Он даже не сразу нашел, что сказать.

– А я что буду делать? – спросил он наконец.

– Что хочешь, – сказала она с тем же спокойствием. – Сегодня твой день. Ты хотел, чтобы я не дулась, вот я и не дуюсь на тебя. Думай о том, что придет в голову, – о том, что я сказала, или о мистере Зарицком с Симпсон-стрит, а может, и о том и о другом.

Она повернулась и вышла; он услышал ее шаги в передней.

– Сабина!

Сабина не ответила; он пошел за нею. Стоя перед зеркалом, она застегивала пальто. Щеки ее пылали, а лицо словно окаменело.

– Неужели ты считаешь, что я не должен отстаивать свое изобретение?

Она молча пошла к двери и только на пороге обернулась к нему. Она заговорила, не повысив голоса, но в ее тоне чувствовалась такая глубокая обида, что Эрика на мгновение охватил трепет: чувства, обуревавшие Сабину, были гораздо сильнее и глубже, чем его собственное разочарование.

– То, о чем я говорила, не имеет никакого отношения к опротестованию патента. Больше всего на свете я хочу, чтобы ты поступал, как взрослый, семейный человек. И не потому, что я тебя стыжу, угрожаю или устраиваю сцены, – нет, я хочу, чтобы ты сам взвешивал свои поступки, как взрослый и разумный человек! А ты в такой вечер, когда я должна была бы тебя утешать, вынуждаешь меня ссориться с тобой. Ты, должно быть, думаешь, что я буду злорадно хихикать над твоими огорчениями.

Он вернулся в гостиную, чуть не плача от злости и жгучей боли. Ну хорошо, он ее обидел. Но ведь она тоже его обидела. Боль застряла у него комком в горле. Он никогда не забудет ее слов. Что-то в его душе умерло навсегда, и он сейчас ненавидел Сабину за то, что она была этому причиной.

В квартире было тихо, пусто и страшно тоскливо. Джоди крепко спал. Эрик взглянул на книги, стоявшие на полках в гостиной; все они показались ему такими пресными и скучными, что ни одну из них не хотелось брать в руки. Из радиоприемника, как всегда, неслась какая-то дикая чушь, гогот и ржанье. Включить приемник – все равно что снять крышку с полного помойного ведра. Немного погодя Эрик стал успокаиваться. Если бы Сабина вернулась сейчас, он постарался бы помириться с нею, но она все не шла, и Эрик снова начал злиться. Затем, совершенно против его воли, откуда-то из глубины его сознания вновь всплыла проблема патента и мало-помалу завладела всеми его мыслями.

Когда Сабина вернулась, Эрик сидел за столом с карандашом и бумагой. Они обменялись несколькими словами о картине, делая вид, что между ними ничего не произошло. Вскоре они улеглись в постель, стараясь не касаться один другого, словно тела их были в сплошных синяках и им было больно от каждого прикосновения. Так они и заснули, далеко отодвинувшись друг от друга. Среди ночи Эрик вдруг проснулся, почувствовав на себе ее руку. С минуту он лежал неподвижно, ощущая ее теплую тяжесть, потом порывисто повернулся к Сабине и крепко ее обнял. Она проснулась, глаза ее встретились с его взглядом, и Эрик понял, что в первую секунду она хотела его оттолкнуть. Потом она поцеловала его в щеку, закрыла глаза, и они снова заснули.

3

Шел роковой 1941 год; Эрик изучал патент Зарицкого, раздумывая, как бы опротестовать его, и чем больше он занимался этим делом, тем яснее вырисовывался в его воображении образ Зарицкого. Эрик так часто перечитывал его патент, что уже знал все пункты наизусть. И всегда где-то в стороне ему чудилась злорадно усмехающаяся нелепая физиономия, созданная его воображением. Эрик представлял себе человека ниже среднего роста, с бледным одутловатым лицом, с космами жестких рыжеватых волос, выбивающихся из-под сдвинутой набекрень старомодной фетровой шляпы. На нем засаленный, мешковатый черный костюм, между мятыми брюками и жилетом выбивается несвежая рубашка. Это существо не сводило с него выцветших полубезумных глаз и насмешливо улыбалось, явно издеваясь над умственной эквилибристикой этого высокообразованного, высокооплачиваемого ученого. Зарицкий нагло прохаживался взад и вперед каким-то петушиным шагом; насмешливый, фатоватый, грязный, неумный, но с хитрецой, этот человек неотступно стоял перед глазами Эрика, самодовольно пожимая плечами каждый раз, когда Эрик в своих рассуждениях заходил в тупик. И какими бы отвратительными и нелепыми чертами он ни наделял его, все же этого человека приходилось уважать или по крайней мере бояться.

Эрик проклинал собственную глупость. Ведь должен же быть какой-то выход, какая-то лазейка! Он, Эрик, обладает научными знаниями в таком объеме, какой только доступен человеку. Неужели он не справится с этой фантастической чушью, неужели этот Зарицкий, с его крупицей знания, даже меньше того, просто со случайной догадкой, загнал его в тупик? Значит, годы работы, научное осмысление практических результатов, самая изощренная техника – все пропало даром!

Повинуясь какому-то неясному побуждению, Эрик взял телефонную книжку и стал искать фамилию Зарицкого. С азартом охотника он вел пальцем по столбцу сверху вниз; наконец под пальцем его насмешливо и нагло выступила знакомая фамилия: «Зарицкий И.М., игрушки и писчебум. товары…» и затем тот же адрес, что и на патенте. Зарицкий торгует игрушками! Боже мой, какая злая ирония!

У Эрика мелькнула мысль позвонить Зарицкому, словно голос этого человека мог каким-то чудом что-то разъяснить ему. Рука его потянулась к телефону и задержалась на трубке. Вдруг телефон зазвонил. Эрик вздрогнул от неожиданности и отдернул руку. Звонки следовали один за другим, а Эрик медленно закуривал сигарету, не спуская глаз с черного аппарата. Наконец он взял трубку и услышал веселый голос Тони.

– Я звоню к вам в связи с возложенным на меня поручением, которое, очевидно, не увенчается успехом, – сказал он и засмеялся. – Мне поставили условие, чтобы я переговорил с вами лично.

– Ну-ну, не валяйте дурака, – сказал Эрик. – В чем дело?

– По телефону не могу сказать. Я обещал Фоксу повидаться с вами.

– Да не стесняйтесь, говорите, – настаивал Эрик. – Что Фоксу от меня нужно?

– Узнаете в свое время. Я сейчас нахожусь на Сорок шестой улице, возле Мэдисон-авеню. Давайте позавтракаем вместе, и я вам все скажу.

– Почему вы оказались среди дня в городе? Разве эта таинственная работа с атомной энергией уже закончена?

– Для меня – да. Я буду ждать вас в маленьком баре, в «Ритц-Карлтоне», и мы отпразднуем конец одной моей чудесной карьеры и начало другой.

По-видимому, дожидаясь Эрика, Тони уже выпил не один коктейль, но он все-таки заставил своего бывшего коллегу выпить с ним еще. Эрик сел и, оглядывая элегантную публику, подумал о Зарицком. Интересно, где завтракает этот человек. Должно быть, мистеру Зарицкому понравится этот бар, когда настанет его черед посещать такие рестораны. Он подумал о миссис Зарицкой. Любопытно, как будут выглядеть она и Сабина, когда им придется поменяться местами.

– Я еду в Вашингтон, – сказал Тони.

– В Вашингтон? Кой черт вас туда несет? – спросил Эрик. – А-а… – протянул он, вдруг вспомнив, что там живет теперь Лили Питерс – ему говорил об этом Арни.

Тони криво усмехнулся.