Секс в кино и литературе, стр. 21

Иные причины толкнули на уход из жизни замечательного австрийского писателя Стефана Цвейга и его жену. Вместе они бежали от нацистов и добрались до Бразилии. Оба мучительно переживали крах гуманистических иллюзий и надежд, порождённых началом века. Им было нестерпимо видеть Европу, превращённую фашистами в кромешный ад с тотальным террором, концлагерями и геноцидом. В кровавом 1942 году победа над Гитлером многим казалась нереальной. Конечно же, инициатором двойного самоубийства был Цвейг, но вряд ли его жена думала иначе, чем он; вряд ли она смогла бы на чужбине пережить смерть своего супруга. Поступок писателя нельзя назвать преступлением; это трагедия, заслуживающая глубокого сострадания и сожаления.

Наконец, есть ещё один вид оправданного убийства любимых: спасение их от унижений и мук. Так поступили воины в осаждённой римскими легионами Масаде, последнем оплоте евреев, восставших против своих поработителей. Видя неизбежность поражения, мужчины убили своих близких, жён и детей, а затем покончили с жизнью сами. Проникнув, наконец, за стены крепости, римляне увидели лишь трупы тех, кто предпочёл смерть рабству, насилиям и глумлению над собой.

Если существуют ситуации, в которых убийство любимого человека оправдано, то, может быть, сексологам следует пересмотреть свои взгляды на любовь? Чтобы внести ясность в эту очень непростую проблему, проанализируем три произведения мировой литературы, в каждом из которых любовная страсть привела к убийству. Речь идёт о новелле Проспера Мериме “Кармен”, повести Бориса Лавренёва “Сорок первый” и рассказе английского писателя Эдуарда Форстера “На том корабле”.

Психологическое уродство Кармен

Новелле Мериме неслыханно повезло: на её сюжет написана самая знаменитая в мире опера. Однако у такого везения есть и оборотная сторона. Все знают о прекрасной свободолюбивой цыганке, зарезанной ревнивым любовником, но судят об этом по произведению Жоржа Бизе. Между тем, хотя композитор и оба его либреттиста старались держаться как можно ближе к сюжету новеллы, их герои отнюдь не идентичны персонажам Мериме. Слишком уж различны жанры оперы и беллетристики. “Любовь – дитя, дитя свободы, законов всех она сильней” , – утверждает знаменитая ария, но, судя по литературному первоисточнику, чувство, воспетое Кармен, вряд ли можно счесть подлинной любовью. Что же касается убийства, совершённого Хосе, то, по Просперу Мериме, его простой ревностью не объяснишь.

Начнём с того, что человек, от имени которого ведётся повествование в новелле, повстречав Кармен, остался в живых лишь чудом. Мериме описал их встречу не без иронии. Французский путешественник, говорящий по-испански и считающий себя знатоком этнографии, не угадал даже национальной принадлежности молодой женщины, приставшей к нему на улице. Он причислял её то к жителям Кордовы, то Андалусии, и, наконец, высказал мысль, что она мавританка или еврейка (предположение и вовсе нелогичное в Испании, пережившей кровавую этническую чистку, устроенную инквизицией).

– Да полноте! Вы же видите, что я цыганка; хотите, я вам скажу бахи (погадаю)? – пришла, наконец, ему на помощь Кармен.

Наивный француз вёл себя с ней галантно, но крайне опрометчиво. Он вступил с цыганкой в учтивый разговор, по-рыцарски пригласил её в кафе и затем проводил даму в её жилище. Ничто не насторожило доверчивого гостя, ни её навязчивый интерес к его золотым часам с музыкальным боем, ни властное и непонятное распоряжение, которым Кармен послала за кем-то подозрительного мальчика-цыгана. Отрезвил его лишь внезапный приход мужчины, вооружённого ножом. Бедняга сообразил, что угодил в западню, и потянулся, было, в целях обороны за ножкой табурета, как вдруг узнал вошедшего. Это был дон Хосе, бандит, за которым охотилась полиция. По счастью, француз успел оказать ему важную услугу (любопытная параллель с историей взаимоотношений Гринёва и Пугачёва!).

Кармен отнюдь не обрадовалась обнаружившейся приязни мужчин, убеждая своего компаньона прирезать глупого иностранца. “Она постепенно воодушевлялась. Её глаза наливались кровью и становились страшны, лицо перекашивалось, она топала ногой. Мне казалось, что она убеждает его что-то сделать, но он не решается. Что это было, мне представляется совершенно ясным при виде того, как она быстро водила своей маленькой ручкой взад и вперёд под подбородком. Я склонен был думать, что речь идёт о том, чтобы перерезать горло, и имел основание подозревать, что это горло – моё.

На этот поток красноречия дон Хосе ответил всего лишь двумя-тремя коротко произнесёнными словами. Тогда цыганка бросила на него полный презрения взгляд, затем, усевшись по-турецки в углу, выбрала апельсин, очистила его и принялась есть.

Дон Хосе взял меня под руку, отворил дверь и вывел меня на улицу. Мы прошли шагов двести в полном молчании. Потом, протянув руку:

– Всё прямо, – сказал он, – и вы будете на мосту.

Он тотчас же повернулся и быстро пошёл прочь. Я возвратился к себе в гостиницу немного сконфуженный и в довольно дурном расположении духа. Хуже всего было то, что, раздеваясь, я обнаружил исчезновение моих часов”.

Иронизируя по поводу недалёкого француза, Мериме, конечно же, сочувствует ему. Будь он даже семи пядей во лбу, и то вряд ли сумел бы противостоять чарам Кармен. Она, бесспорно, умнее любого из персонажей новеллы; природа наделила её недюжинным даром психолога и умением гипнотически подчинять себе мужчин. Богатая криминальная практика отточила эти врождённые способности до степени совершенства.

Бедняга Хосе был обречён с первой же встречи с Кармен. Молодой небогатый дворянин, баск по происхождению, он служил сержантом в драгунском полку, ожидая скорого повышения по службе. Однажды его послали в караул к табачной фабрике. К началу и в конце рабочей смены через её ворота проходили сотни молодых работниц. К ним устремлялось множество любителей поразвлечься, выбирающих подруг для любовной встречи. Караульные поддерживали порядок в этой толпе.

Хосе мастерил из проволоки цепочку для булавки–затравника, детали своего ружья. Услышав возбуждённые голоса молодых людей, заигрывающих с проходящей мимо них цыганкой, он поднял глаза и увидел Кармен. “Она откинула мантилью, чтобы видны были плечи ибольшой букет акаций, заткнутый за край сорочки. В зубах унеё тоже был цветок акации, и она шла, поводя бедрами, какмолодая кобылица кордовского завода. У меня на родине привиде женщины в таком наряде люди бы крестились. В Севильеже всякий отпускал ей какой-нибудь бойкий комплимент поповоду её внешности; она каждому отвечала, строя глазки иподбочась, бесстыдная, как только может быть цыганка.Сперва она мне не понравилась, и я снова принялся за работу;но она, следуя обычаю женщин и кошек, которые не идут, когдаих зовут, и приходят, когда их не звали, остановилась передо мной и заговорила.

– Кум, – обратилась она ко мне на андалузский лад, – подари мне твою цепочку, чтобы я могла носить ключи от моего денежного сундука.

– Это для моей булавки, – отвечал я ей.

– Для твоей булавки! – воскликнула она, смеясь. – Видно, сеньор плетёт кружева, раз он нуждается в булавках.

Все кругом засмеялись, а я почувствовал, что краснею, и не нашелся, что ответить.

– Сердце моё, – продолжала она, – сплети мне семь локтей чёрных кружев на мантилью, милый мой булавочник!

И, взяв цветок акации, который она держала в зубах, она бросила его мне, щелчком, прямо между глаз. Сеньор, мне показалось, что в меня ударила пуля… Я не знал, куда деваться, и торчал на месте, как доска. Когда она прошла на фабрику, я заметил цветок акации, упавший наземь у моих ног; я не знаю, что на меня нашло, но только я его подобрал тайком от товарищей и бережно спрятал в карман куртки. Первая глупость!”

С точки зрения сексолога, Хосе подвергся гипнотическому воздействию по методу, близкому к тому, что столетием позже детально разработает психотерапевт Эрик Эриксон. Кармен провела свой сеанс мастерски. Она мгновенно определила чувствительные струны молодого человека: его гордость, старание казаться подчёркнуто мужественным, робость в отношениях с бойкими андалузками.