Розыск, стр. 10
Сейчас его, Рыбакова, жизнь зависела от целой цепи случайностей. Все в сущности зависит от мелочей! не залает ли собака, когда Ржавый будет ломать запоры на магазине; не выскочит ли из ближней избы какой-нибудь мужик и не влепит ли с перепугу отлитыми на медведя жаканами…
Николай невольно представил, как обожжет боль его сильное тело, тело, которое он так холил, и от одной только мысли об этом его едва не стошнило.
Он в бешенстве отшвырнул недоеденный кусок, бросил котомку под голову и растянулся на подстилке из елового лапника.
«Успокойся, Коля, ну успокойся же!» – приказывал он себе, но никак не мог унять противную внутреннюю дрожь. Страх не отступал. Страх был сильнее его.
– Ну че ты психуешь, Коля? – флегматично чавкая, спросил его Ржавый. – Будь спок, ломанем мы енто сельпо… Вон, на пожарном щите-то и струменты мне приготовлены, – усмехнулся он. – Повременим часок-другой, пока все заснут, а потом во-он в ту избу подадимся. Она брошенная, я приметил. Вот оттуда и посекем за магазином, там нам хоть потеплее будет. Все не на ветру…
«Ишь ты, хрен рыжий, все примечает!» – подумал про себя Николай. Ему не хотелось, чтобы Селезнев почуял его слабину. Что его, Рыбакова, гложет самый обыкновенный страх.
И он грубо оборвал Ржавого:
– А ну, хорош базар разводить! Нездоровится мне что-то… Покемарю пока часок. Разбудишь, как время подойдет.
Он развязал ушанку, натянул ее поглубже на голову, повернулся на бок, подсунув для тепла ладони под мышки.
«Все будет хорошо… Магазин мы, конечно, возьмем, – убеждал себя он. – Там продукты, одежда, возможно, деньги… Могут быть и ружья, охотничьи припасы. Ржавый уверял, что это так – магазин-то для мансийского охотничьего кооператива. Оружие! Это было бы здорово! Тогда меня голыми руками не возьмешь!
Если с магазином все пройдет гладко – под берегом реки, словно по заказу, три моторки. Добычу в лодку, две лодки берем на буксир и потихоньку на веслах – вниз по течению. Моторы с пустых лодок утопим, бензин соберем до кучи и на ход! На «Вихре», пускай даже с перегрузом, скорость двадцать пять – тридцать кэмэ в час все равно разовьем. Значит, за ночь сотню верст отмотаем. А дальше…
А дальше уж как бог на душу положит!..» План был хорош, обдуман – не зря же они полдня проторчали, наблюдая за деревней!
«А сейчас спать, спать!» – приказал себе Рыбаков.
Глава 6
Конюшня отделения совхоза стояла на угоре, за которым пестрел молодой березовый подлесок.
Возле конюшни пахло прошлогодним сеном, конским потом. Было слышно, как в денниках пофыркивают лошади, доносится приглушенная возня.
– Счас распоряжусь, чтоб седлали! – предупредил бригадир Волкова и, скрипнув дверью, исчез в полутьме конюшни.
Олег присел на опрокинутые вверх полозьями розвальни и, сняв фуражку, подставил голову лучам пригревающего солнца. От сочно зеленеющей паскотины шел легкий парок.
Подошел, пришлепывая калошами, отставший Сюткин. Щурясь на солнце, он протянул Волкову ладонь с льдисто искрящимися кусочками комкового сахара:
– На-ка, паря. Для знакомству с жеребчиком-то пригодится поди!
Утомленный прогулкой, по-старчески покряхтывая и придерживая спину ладонью, лесник опустился рядом с Олегом.
– Редикулит, язви его, замучил! – доверительно посетовал он. – Но в твои-то годы, паря, без бахвальства скажу, – ох и шустер я был! Покойница-то моя, Манефа Кондратьевна бывало…
Свою байку Афанасию Ивановичу на этот раз не удалось досказать – подошла его внучка Катя, уже готовая в дорогу – в низких резиновых сапожках и в мужском кургузом пиджачке поверх тренировочного костюма.
– Здрасте вам! – проговорила она и сразу же вспыхнула легким румянцем, теребя в руках ситцевую косынку. Лицо ее, оттененное легкими прядями волос, было не то чтобы красивое, но удивительно ясное.
– Вот, стало быть, Олег-батькович, внучка-то тебя и проводит, – пояснил старик, попыхивая самокруткой. – Она в тайге-то все ходы-выходы знат. На ее, паря, понадеяться можно!.. Счас вот подымлю маненько да и пойду ей Рыжуху седлать, – добавил он.
Между тем возня на конюшне усилилась. Послышалось несколько глухих ударов по дереву, мощное призывное ржание жеребца. И сразу же, потоньше и коротко, отозвалась кобыла.
– Ишь, кровушка-то как игра-ат! – одобрительно улыбаясь, заметил Афанасий Иванович. – Однако застоялся Орлик-то наш! Как бы он тебя не расшиб, паря!
– Да перестаньте вы, деда! – перебила его Катя. – Что ж, по-вашему, человек в седле не сиживал, что ли? Учат ведь их, раз служба такая…
– Так оно, так оно… – миролюбиво согласился Сюткин.
В эту минуту Олег подумал: «Уж лучше бы кого-нибудь из пацанов определили мне в провожатые! Сбросит жеребец с себя на глазах у Кати – стыда не оберешься!…»
Не успел он докончить свою мысль, как открылись ворота конюшни и огромный вороной жеребец, пританцовывая и пофыркивая, буквально вынес висевших на поводьях бригадира Силантьева и старика-конюха.
Как ни готовился Олег к этой встрече, но сердце его все-таки обмерло…
После полумрака конюшни яркие краски солнечного утра, скопление незнакомых людей, видимо, возбуждающе подействовали на Орлика.
Диковато кося глазами по сторонам, он прядал ушами и храпел, приседая на задние ноги.
– Но! Не балуй! Не балуй! – успокаивал коня худенький, чем-то неуловимо похожий на Сюткина старик-конюх. – Не балуй, сказал! – ласково похлопал он по лошадиной морде.
Заметив в руке Волкова сахар, конюх по-приятельски подмигнул:
– Эй, комсостав, чего сидишь-робеешь? Иди давай, угощай Орлика нашего! Сахарок-то он ува-жжаат!
Олег встал, не без робости приблизился к жеребцу, протянул на ладони кусочки сахара.
Жеребец шумно втянул нервно раздувающимися ноздрями воздух, поймал мягкими губами сахар и захрустел, обнажая крупные желтоватые зубы.
– Порядок! Вроде признал!.. – облегченно вздыхая, определил бригадир. Лицо его раскраснелось от напряжения, покрылось мелкими капельками пота. – Ну давай, командир, не робей!
«Эх-х, была не была!» – решил Олег и, сунув ногу в стремя, рывком перевалился в седло.
В какой-то книге из жизни мустангеров он читал, что в отношениях с чужой лошадью все определяет первое мгновение. Человек должен сразу дать понять, что хозяин положения – он, показать свою силу и характер…
Поэтому, перехватив из рук бригадира поводья, он резким движением натянул их, поджимая голову Орлика к его груди.
Не ожидавший такого поворота дела жеребец на секунду замер и присел на задние ноги. Но стоило только на долю секунды ослабить поводья – и конь взбрыкнул так, что Олег чуть было не спикировал на землю.
– Ну нет, друг, так дело не пойдет! – входя в азарт, весело воскликнул Волков и, натянув правый повод сильнее, заставил Орлика неудобно повернуть шею..
Жеребец, мелко перебирая ногами, затанцевал на месте, скосил на Олега фиолетовый глаз и… неожиданно укусил своего седока за колено!
Волков вскрикнул от боли, потерял равновесие и кулем свалился на землю.
«Надо же было так опозориться!» – досадовал он, потирая ушибленный бок.
Отмщенный жеребец с места взял в галоп, играючи перемахнул жердевую изгородь, отделяющую конюшню от выгона, свернул на проселок и понесся, распластывая над землей свое могучее тело.
– Вы не ушиблись? – услышал Волков участливый голос подбегавшей к нему Кати. – Больно?
– Да нет, все в норме, – успокоил ее Олег, поднимаясь с земли.
– Эк он тебя, командир! Ой не могу!.. – хохотал, сидя на полозе саней, Сюткин. – Иди давай, курить будем! Таперича пока не выбегается Орлик-то, не спымать! Иди закуривай, кавалерия!
– Да что вы, деда, как насмешник какой! – присовестила его Катя. – Ну упал человек. С кем не бывает?
– Так оно, так оно… – ответил ей лесник своей универсальной присказкой. И нельзя было понять – соглашается он с внучкой или все-таки продолжает подтрунивать над Волковым.