Хорош в постели, стр. 56

И жизнь скорее усложнялась, чем упрощалась. Во-первых, на работе начали что-то замечать. Еще не подходили и не спрашивали в лоб, но я ловила на себе случайные взгляды в женском туалете, а в кафетерии, когда я входила туда, разговоры, бывало, смолкали.

Как-то во второй половине дня к моему столу подкатилась Габби. Она затаила на меня зло с осени, когда мой большущий материал о Макси открыл воскресный номер «Икзэминер», к огромной радости руководства редакции. Главный редактор просто сиял, потому что мы оказались единственной газетой Восточного побережья, которой удалось взять у Макси интервью, не говоря уж о том, что только для нас она столь откровенно рассказала о своей жизни, своих целях, своих неудачных романах. Я получила как премию, так и письменную похвалу главного редактора, которую, конечно же, повесила на стене моей клетушки.

Но то, что радовало меня, огорчало Габби. И настроение у нее не улучшилось, когда мне предложили написать статью о вручении «Грэмми», а ей – готовить некролог, посвященный Энди Руни [56], состояние которого резко ухудшилось.

– Ты набираешь вес? – спросила она.

Я решила не давать прямого ответа, как советовал журнал «Редбук» в статье «10 рекомендаций в общении с неприятными людьми», чувствуя при этом, как навострили уши сидящие в соседних клетушках.

– Какой странный вопрос. А почему тебя это интересует? Габби сверлила меня взглядом, не желая отвлекаться от темы.

– Ты выглядишь иначе.

– То есть ты хочешь сказать, – я четко следовала инструкциям «Редбука», – что для тебя очень важно, чтобы я выглядела одинаково?

Габби ответила долгим, злобным взглядом и отвалила. Что меня очень устроило. Я еще не решила, что сказать людям и когда сказать, а пока носила широченные блузки и легинсы, надеясь, что прибавку в весе (шесть фунтов в первый триместр, еще четыре после Дня благодарения) они отнесут на счет праздничного обжорства.

По правде сказать, ела я хорошо. По уик-эндам ходила на бранч с матерью, раз или два в неделю обедала с подругами, которые, похоже, разработали какой-то глубоко засекреченный план. Каждый вечер кто-то звонил с предложением пойти выпить кофе или встретиться утром, чтобы съесть теплый бублик. В рабочие дни Энди всегда спрашивал, не хочу ли я отведать блюд, которые он принес со вчерашнего обеда в роскошном ресторане. Очень часто Бетси уводила меня на ленч в крохотный вьетнамский ресторанчик в двух кварталах от редакции. Они словно боялись оставить меня одну. И меня не волновало, сочувствуют ли они мне или пытаются поддерживать. Я наслаждалась их добрым отношением, стараясь отвлечься от мыслей о Брюсе и о том, чего мне так не хватало (уверенности в завтрашнем дне, стабильности, отца моего не родившегося ребенка, одежды для беременных, в которой я не выглядела бы маленьким горнолыжным склоном). Я продолжала работать, раз в месяц ездила к доктору Патель, а также посещала все курсы для будущих мам: «Основы кормления грудью», «Уход за новорожденным» и так далее.

Моя мать поделилась новостью с подругами, и все они принялись опустошать чердаки своих домов и домов дочерей. К февралю у меня в квартире стояли столик для пеленания, детская кроватка, сиденье для автомобиля и прогулочная коляска, которые выглядели куда более роскошными (и сложными), чем мой маленький автомобиль. Я привозила с собой коробки, полные пижам, вязаных шапочек, обслюнявленных книжек-картинок и серебряных погремушек со следами зубов. Я получила полный набор бутылочек, сосок и стерилизатор для сосок. Джош дал мне подарочный сертификат на 50 долларов «Е-беби». Люси согласилась сидеть с ребенком раз в неделю («При условии, что мне не придется менять подгузники второго размера»).

Постепенно я превратила вторую спальню из кабинета в детскую. Время, которое раньше я тратила на сценарии, короткие рассказы и письма в «Джи-Кью» и «Нью-йоркер», теперь стало уходить на преобразование квартиры. И к сожалению, я начала тратить деньги. Купила напольный ковер цвета морской зелени, который очень хорошо гармонировал с лимонными стенами, и календарь Беатрикс Поттер. Я приобрела подержанное кресло-качалку, перетянула его и покрасила в белый цвет. Я начала заполнять книжные полки детскими книжками, которые как покупала, так и привозила из дома. Каждый вечер читала своему животу... чтобы это занятие вошло в привычку. К тому же еще не родившиеся младенцы (где-то об этом писали) чувствительны к материнскому голосу.

И каждый вечер я танцевала. Опускала вечно пыльные металлические жалюзи, зажигала несколько свечей, скидывала туфли, включала музыку и двигалась под нее. Танцы эти не всегда радовали меня. Иногда под ранние песни Эни Дифранко я против воли думала о Брюсе. Потому что она пела: «Ты никогда не был очень добр ко мне, ты всегда подводил меня...» Но я старалась танцевать и улыбаться ради ребенка, а не ради себя.

Чувствовала ли я себя одинокой? До безумия. Жизнь без Брюса, без надежды на его возвращение, без возможности увидеть его вновь, с осознанием того, что он полностью отгородился от меня и нашего ребенка, очень уж напоминала жизнь без кислорода. Иногда я злилась на него за то, что он позволил мне так долго быть с ним... или за то, что он не вернулся, когда я этого захотела. Но я старалась убрать злость в ту самую коробку, где теперь лежали его подарки, и идти вперед.

Иногда я не могла не задаваться вопросом: а может, только гордость мешает нам вернуться друг к другу, может, мне стоит позвонить Брюсу, а еще лучше увидеться с ним и ползать на коленях, пока он не согласится взять меня к себе? А вдруг, спрашивала я себя, несмотря на все сказанное им, он тем не менее меня любит? Но тут же возникал другой вопрос: а любил ли он меня? Я пыталась заставить себя не думать об этом, но разум отказывался подчиняться, все пережевывал и пережевывал эти вопросы, пока я не поднималась с кровати, чтобы заняться каким-то делом. Я вычистила столовые приборы, поставила на все ящики защелки, которые не смог бы открыть ребенок, разобрала стенные шкафы. В моей квартире впервые воцарился образцовый порядок. Зато в голове властвовал сумбур.

Глава 14

– Каждая одинокая женщина должна всегда помнить этот основополагающий принцип, – говорила Саманта, когда ранним холодным апрельским утром мы шли по Келли-драйв. – Если ему захочется поговорить с тобой, он позвонит. Ты должна неустанно повторять это. Если ему захочется поговорить с тобой, он позвонит.

– Я знаю, – с тоской ответила я, положив руки на живот. Теперь я могла себе это позволить, потому что неделю назад официально явила его во всей красе.

Беременность – странное состояние, но оно имеет определенные плюсы. Если раньше люди – ну хорошо, мужчины – смотрели на меня безо всяких эмоций или презрительно, видя во мне толстушку, то теперь, когда моя беременность не составляла тайны, во взглядах появилась доброта. Мне нравилась такая перемена. Даже к своей внешности я стала относиться с большей терпимостью, пусть и на несколько минут в день.

– Я стараюсь с этим бороться, – продолжила я. – Стараюсь чем-то занимать себя. Когда начинаю думать о нем, заставляю себя переключаться на ребенка. Спрашиваю себя, что мне надо для него сделать, что купить, на какие курсы записаться.

– Звучит неплохо. Как дела на работе?

– Нормально. – По правде говоря, с работой творилось что-то странное. Я продолжала делать то же самое, что и год назад, и если раньше это так волновало меня, нервировало, расстраивало, радовало, теперь я отчетливо видела, что все это суета. Взять интервью у Крейга Килборна [57] за ленчем в Нью-Йорке и обсудить новое направление, в котором разворачивается его ток-шоу? Легко. Стычка с Габби насчет того, кто из нас напишет некролог к «Нянюшке» [58]? Ерунда. Даже взгляды моих коллег, переходящие с живота (который все рос) на мою левую руку (где отсутствовало обручальное кольцо), меня более не трогали. Впрямую вопросов мне еще не задавали, но ответы я уже заготовила. Да, сказала бы я, беременна. Нет, сказала бы я, с отцом будущего ребенка я больше не живу. А затем постаралась бы сменить тему разговора, переключиться на их беременность/роды/заботу о ребенке.