Французский дворянин, стр. 73

Закат солнца – великое благодеяние для моих спутников, так как с ним исчез туман, возбуждавший в них суеверный ужас, – застал нас в дороге: мы ехали по холмистой местности, изрезанной глубокими долинами и покрытой дубовыми рощами. Последние лучи солнца скоро исчезли, а вместе с ними и последняя надежда настигнуть Брюля до ночи. Мы едва успели добраться до крутого, почти отвесного обрыва, как очутились в полной темноте. Спускаться приходилось по узкой, крутой тропинке, где проходить можно было только гуськом. Под нами во рву шумел поток, довольно быстрый и многоводный, насколько можно было судить по доносившемуся шуму воды. Как раз у того места, где, как нам казалось, должен быть переход или переправа через этот поток, мы заметили одинокий огонек, сиявший в темноте. Идти вперед было невозможно: дорога становилась все круче и круче. Я приказал Мэньяну сойти вниз и отыскать проводника, который мог бы провести нас к тому домику, в котором виднелся свет. Он повиновался и исчез в окружавшей нас непроглядной темноте, но вскоре вернулся с фонарем в руке в сопровождении какого-то крестьянина. Я уже собирался просить его отыскать нам брод или хоть такое место, где мы могли бы поставить на время наших лошадей, но Мэньян радостно закричал мне, что принес известия.

– Какие известия?

– Говори ты… дубина! – сказал Мэньян, ставя фонарь так, чтобы он освещал дикое лицо селянина с взъерошенными волосами. – Скажи же его сиятельству, что говорил мне. Да ну, говори наконец, или я сдеру с тебя живого кожу!

– Другой такой же отряд, как ваш, перешел здесь речку вброд за час до заката солнца, – ответил тот, глядя на нас бессмысленными глазами. – Я увидел их и спрятался. Они долго спорили перед тем, как переходить речку, потом некоторые перешли, а некоторые так и остались.

– Были с ними женщины? – спросил вдруг Ажан.

– Две, ваше сиятельство; только они ехали верхом, как мужчины. Они-то не решались перейти речку, боясь чумы, и поехали к западу, по дороге в Сен-Ролтье.

– Сен-Ролтье! – сказал я. – Где же это? Где дорога туда?

Но все познания нашего проводника ограничивались его селом и ближайшими окрестностями. Я хотел уже велеть ему проводить нас и показать дорогу вниз, но Мэньян сказал, что этот крестьянин знает кое-что еще.

– Что ж он знает?

– Он слышал, как они говорили, где будут ночевать сегодня.

– Да? – воскликнул я. – И где же они собираются ночевать?

– В старом полуразвалившемся замке, в двух лигах отсюда, не доходя Сен-Ролтье, – ответил Мэньян, забывая от радости и свой страх, и чуму. – Что вы скажете на это, ваше сиятельство? Верно я говорю, олух? – продолжал он, обращаясь к мужику. – Да говори же, дубина, или я изжарю тебя на медленном огне!

Я так и не дождался ответа: соскочив с лошади, я взял ее под уздцы и нетерпеливо крикнул мужику, чтобы он показал нам дорогу вниз.

ГЛАВА X

Замок на холме

Уверенность в том, что Брюль и его пленники недалеко, и возможность скорой схватки помогли самым трусливым из моих спутников преодолеть оторопь. После нескольких часов бешеной скачки мы добрались до глубокого русла потока. Спутники мои, хранившие до того глубокое молчание, внезапно оживились, начали покрикивать на лошадей и мало-помалу перешли к общей перебранке. Это дало мне возможность обдумать, что лучше – ускорить или отложить нападение. Нас было одиннадцать, наших врагов, в крайнем случае, двенадцать. Это небольшое превосходство сил ничуть не беспокоило бы меня днем, тем более что Мэньян стоил двух; но труднее предвидеть случайности ночного нападения. Следовало принять во внимание также опасность, которая могла грозить дамам в этой темноте и суматохе, особенно в случае сомнительного исхода борьбы. Словом, не доходя еще до конца лощины, я решил отложить нападение до утра.

Я предложил несколько вопросов жителям находящегося у брода домика: полученные ответы еще более укрепили меня в моем намерении. Оказалось, что дорога, по которой следовал Брюль, шла по берегу реки вдоль лощины и днем была очень трудна, а ночью и совсем непроходима. Замок, о котором упоминал Брюль, лежал за две лиги от дороги, в суровой лесистой местности. Когда я объявил свое решение, Фаншетта набросилась на меня с пылающим от гнева лицом. Протолкавшись вперед, к фонарям, она накинулась на меня с непостижимым ожесточением.

– Что же это такое! – кричала она. – Вы считаетесь дворянином, а сами сидите здесь и допускаете убийство моей госпожи! И это всего за лигу от вас? Что?.. За две лиги? Гроша не стоят ваши две лиги! Я бы их прошла босиком, чтобы устыдить вас. И вы еще называетесь людьми, а терпите что! Все вы подлецы и тунеядцы! Дайте мне столько женщин – и я…

– Успокойся, красотка! – сказал Мэньян своим басом. – Сама решила ехать с нами, ну, так и повинуйся, как и все! Иди и смотри за провизией, пока не случилось с тобой чего похуже.

– Смотри за провизией!.. Вы только об этом и думаете! Вам бы только нажраться и напиться! Все вы бездельники, пьяницы! – кричала она пронзительным голосом. – Черт бы вас всех подрал!

– Молчать! – рявкнул Мэньян. – Не то, берегись! За последнее слово мне бы ничего не стоило спустить тебя в воду. Уходи, слышишь? – продолжал он, схватив ее за плечо и толкая к дому. – Иди, пока цела! У нас строгие правила, и ты познакомишься с ними, если не замолчишь.

Я слышал, как она уходила плача, и не без угрызений совести оставался безучастным зрителем такой преданности, которая, казалось, была гораздо сильнее моей. Люди один за другим уходили, чтобы присмотреть за лошадьми и выбрать себе место для ночлега. Только я да Ажан остались у фонаря, который висел на кухне над дверью. Шум волн, накатывающихся по отмели, и темнота, скрывающая все, кроме небольшого пространства, освещенного фонарем, казалось, отделяли нас от всего остального мира. Я взглянул на молодого человека, который не произнес ни слова за весь день, и не мог угадать по его виду, одобрял ли он мою осторожность или нет. Он стоял, избегая моего взгляда, со скрещенными руками, откинув голову и не стараясь скрыть своего неудовольствия. И без того раздраженный Фаншеттой, я при виде Ажана, упорно хранившего молчание, окончательно потерял терпение и дал волю своему гневу:

– Вы, кажется, не одобряете моего решения, месье Ажан?

– Ваше дело повелевать, сударь.

Я должен был принять во внимание тревогу, которая заставила его так измениться, что я просто не узнавал в нем прежнего веселого, молодого франта, должен был вспомнить, что он был молод, а я стар, и что мне следовало быть терпеливым. Но и у меня были свои заботы и ответственность, да еще жгучая боль на сердце, что-то вроде ревности, насколько позволяла разница наших лет и личных преимуществ, где перевес был всецело на его стороне. Вот что побуждало меня продолжать спор.

– А вы бы продолжали путь? – настойчиво спросил я.

– Трудно сказать, что бы я сделал, – ответил он, вспыхнув.

– Я спрашиваю вашего мнения, сударь.

– С какой целью? – возразил он надменно, покручивая усы. – Мы смотрим на вещи с совершенно противоположных точек зрения. Вы заняты своим делом, которое, кажется, состоит в спасении двух дам, имевших, смею сказать, несчастье довериться вам. У меня же, господин де Марсак, более серьезная задача… Словом, я хочу делать то, о чем другие только говорят, и на свой страх, если нельзя иначе.

– Что же это?

– Зачем объяснять? Зачем ссориться? – отвечал он нахально. – Видит Бог, если б я хотел поссориться с вами, я сделал бы это двое суток тому назад. Но мне нужна ваша помощь – и я готов сделать то, что человеку с вашим бесстрастием и благоразумием должно показаться невероятным даром, – заплатить полной ценой.

– Заплатить полной ценой! – пробормотал я, понимая только одно, – что я ровно ничего не понимал.

– Да, заплатить полной ценой! – повторил он, смотря на меня с такой улыбкой, что я невольно отступил на шаг.

Это, казалось, заставило его опомниться: не дав мне ответить, он повернулся и в один миг исчез во мраке ночи.