Хакон. Наследство, стр. 16

– В одиночку мне этого не установить, Боргхильд-то брыкаться начнет.

Дагфинн с трудом сохранял серьезность.

– Коли будет новый суд, – сказал он, – тебе вновь придется выставить шестерых свободных людей, готовых присягнуть, что ты говоришь чистую правду, и хотя бы один из тех шестерых, которых выставит Свейнунг, тоже должен быть готов под присягой подтвердить твою правоту – тогда у тебя будет на тинге большинство. А меньшинство должно в таком случае согласиться уплатить пеню серебром, коль скоро решение им не по нраву. Ну а если все это окажется невозможно, ты примешь на осеннем тинге Божий суд?

– Божий суд? Это еще что такое?

– Божий суд? Это еще что такое?

– Тинг или иной какой судья могут приговорить, что в доказательство твоих обвинений ты должен нести раскаленное железо либо погрузить руки в кипяток. Не будет тебе от этого ущерба – выиграешь дело.

Негодующий отец побледнел. Ба, дело-то может принять оборот, на который он никак не рассчитывал. Ингьяльд хорошо знал закон, но даже не предполагал, что тинг способен этак ловко оградить себя от соседских склок и вздорных выходок. Дагфинн Бонд благодушно протянул ему спасительную соломинку.

– Может быть, молодые люди хотят пожениться?

Ингьяльд все еще упорствовал. Пожениться? Чтобы он да стал свойственником старику Тору? Никогда в жизни! Последний раз, как разговаривал с Тором, Ингьяльд аккурат предложил решить дело свадьбой и сказал, что даст за Боргхильд целых две марки [37]. Так этот сквалыга Тор фыркнул и объявил, это-де нищенская подачка, хотя всем известно, что нищенской подачкой называют полторы марки. Многие, кто это слышал, и смеялись, и досадовали.

Дагфинн Бонд подвел итог:

– Как я разумею, Ингьяльд, мысль о свадьбе все ж таки тебе не чужда, и четыре марки приданого для человека вроде тебя – сумма вполне достойная?

– Этот брак распадется, и она, опозоренная, пешком вернется к нам. Поди сыщи ей тогда жениха! И кто о ней позаботится? Родичи, больше никто!

– Но если ты дашь за нею четыре марки, старик Тор по закону обязан дать ей столько же. И коли ей суждено воротиться обратно, она принесет с собой восемь марок. Или же столько, сколько положено, когда брак кончается крахом.

Ингьяльд воспрянул.

– Большая часть и впрямь останется в целости и сохранности. Жена бонда самостоятельно может истратить не больше эйрира [38]. Насчет всего прочего решают родичи и муж. А Боргхильд быстренько надоест, что она распоряжаться не вправе. Тут все мигом и кончится.

– Да, восемь.

Ингьяльд почесал в затылке.

– Не обязательно ведь, что брак расстроится этак скоро. Она может уйти, только если Свейнунг прилюдно ее поколотит, возьмет наложницу из той же усадьбы, откуда взял ее, или скоропостижно умрет.

– По твоим словам, Свейнунг ведет себя до крайности опрометчиво, так что все может быть.

– Я обдумаю то, что ты сказал, господин, про четыре и про восемь марок. Но если мне все ж таки потребуется королевский суд, я вернусь.

– Думаю, на королевский суд рассчитывать не стоит. А коли вынесешь свое дело на осенний тинг, помни: бонды скучают. Им охота развлечься, увидеть что-нибудь этакое, необычное, и они с радостью посмотрят, как ты будешь окунать руки в кипяток.

Ингьяльд и двое его свидетелей с поклоном оставили развеселившегося Дагфинна Бонда. Король Хакон почти все это время сидел на галерее и слышал большую часть разговора. Улыбаясь, он попросил Дагфинна Бонда разыскать Петера Стёйпера и привести к нему: надо кое-что обсудить.

Когда Дагфинн Бонд и Петер Стёйпер вошли в комнату, король Хакон с Ингой ожидали их, сидя в креслах. Обоим предложили сесть напротив, а дружинникам велено было выйти вон и затворить за собою дверь. Король по-прежнему улыбался.

– Добрый совет ты дал в запутанном деле, Дагфинн Бонд. Напомнил, как ревностно мы охраняем законом наших женщин и как легко человеку изменяет здравый смысл. Мы сурово караем хищение даже столь малой ценности, как двадцать четвертая доля марки: привязываем краденое к спине вора, отводим его к береговому утесу и там казним. Целых три марки должен платить тот, кто украдкой срывает поцелуй. Поцелуй может означать все что угодно, и неосторожного мужчину легко объявить вне закона. Вот как важно для нас оградить девичество и обеспечить род залогом подлинного отцовства и правомерного наследования. Когда речь идет о женщинах, можно потребовать справедливости и от короля.

Дагфинн Бонд и Петер Стёйпер догадывались, куда клонит король, однако ж на Ингу не смотрели. А король продолжал:

– Хочу тебе сказать, Петер Стёйпер, что не знаю в моей державе более честных и добропорядочных людей, чем ты, Дагфинн Бонд да твой двоюродный брат Инги Бардарсон из Нидароса. Вот почему сейчас, в присутствии Инги, я открою вам один секрет, которым вы поделитесь с другими, если со мною вдруг что-то случится. В особенности это должен узнать Инги Бардарсон. У нас с Ингой, возможно, будет ребенок. Я говорю «возможно», так как мы пока не вполне уверены, но, если и правда родится ребенок, вы свидетели, что я признаю свое отцовство и горжусь этим. Говорю я все это затем, чтобы Инга ни в чем не сомневалась и спокойно, счастливо и столь же гордо, как я, исполнила свою важную миссию – выносила первенца короля Хакона. Больше мне добавить нечего, разве только что вы должны поклясться хранить полное молчание об этой радостной новости. В первую очередь Хакон Бешеный ни под каким видом не должен ничего знать.

Они дали клятву молчания. Был сентябрь 1203 года. Жизнь в Борге шла своим чередом. Лишь в середине октября король Хакон стал подумывать об отъезде в Осло.

ОТРАВА

Как только у острова Несё завиднелись верхушки мачт Хаконова флота, королева Маргрет выехала из епископских палат. Вместе с девицей Кристин и всеми своими приближенными она отправилась в окрестности города навестить родичей. Пусть пасынок в свой черед дожидается. Хакон Бешеный, который приехал сюда с поручением развлекать дам, охотно взялся их сопровождать. В последнее время они стали большими друзьями.

Зато епископ Николас Арнарсон устроил королю грандиозную встречу – с процессиями, хоругвями и воскурением благовоний. А потом, когда все чин чином устроились, епископ и король сошлись для беседы с глазу на глаз. Начал разговор епископ Николас:

– Мы слышали о тебе много хорошего, Хакон сын Сверрира. В особенности меня радует, что ты решил покончить с раздорами и призвал домой клириков.

– И я слышал о тебе хорошее, Николас Арнарсон, – сказал Хакон, – даже от отца, хоть ты и участвовал в его коронации двенадцать лет назад.

– Знаю, он говорил, что язык у меня проворный да ловкий, а верность – лисья. Наверно, язык у меня и впрямь проворный да ловкий, так ведь и выручал он меня за эти годы не раз. А ежели лисья верность во благо стране – что ж, тогда я лис.

– И во благо церкви.

– Этим я тоже горжусь. Ты знаешь, государь, мы живем в стране, которую очень трудно повернуть к миру. Оба мы родились в краях, где борьба за власть разгоралась чаще всего, – в Западной Норвегии и в Трандхейме. Именно тамошняя родовая знать предъявляла претензии на наследование королевской власти [39], а когда власть увязана с таким спорным вопросом, как наследование, не приходится удивляться, что в наших краях без конца вспыхивали распри. Здесь, на Востоке страны, смотришь на эти раздоры как бы вчуже, и здесь я взял на себя задачу примирить враждующие партии, чтобы народ был един и избавлен от бесполезных страданий. Мир и стабильность – вот что для нас здесь важнее всего. – Николас Арнарсон задумался, потом добавил: – Однако, чтобы наши начинания окрепли и упрочились, нужно время. Тут как с деревом, из которого строят длинные лодки и церкви. Сперва требуется время, чтобы дерево выросло сильным и крепким. Затем бонды обрубают у сосны верхушку – это больно, но мало-помалу живица возобновляет свой ток по стволу и дает древесине такую силу, что ни крысы, ни грибок ее не берут. Коли сосну на год-другой оставить в покое, древесина приобретает необычайную прочность и стоит не одну сотню лет.