Эвкалипт, стр. 24

А Эллен, затворившись у себя в комнате, взялась за дневник: ей предстояло столько всего записать и обсудить! Тогда-то она и вернулась мысленно к встрече со спящим незнакомцем. Дни стояли жаркие; девушка разглядывала в зеркале свое нагое тело. И словно уносилась на восток, в Сидней, на окраину города — толпы, слепящий белый свет, синеватая зелень… В Сиднее она могла позволить себе быть просто-напросто одной из многих, влиться в непрестанное, захлестывающее скольжение, присоединиться к другим (не обязательно с ними знакомясь). Позже, тем же утром, Эллен принялась хлопотать по дому: она расхаживала туда-сюда, занимаясь делами, а мысли ее текли себе да текли неспешным потоком. В таком вот разморенном сосредоточении она и проводила день за днем.

Устроившись в гостиной, девушка штопала отцовские носки. Уколола мизинец иглой — и резко вскинула голову, точно вспугнутая лошадь.

Эллен слизнула кровь и обернула мизинец носовым платком. Вскоре платок пришлось поменять. Кровь все шла и шла.

Позади нее вырос мистер Грот — со всеми своими хрустящими складками, разгоряченный. Стало быть, добавил ко счету еще один удачный день.

Мистер Грот протянул девушке эвкалиптовый орешек.

— Это для вас, — промолвил он. — Вот, подобрал по пути. Отличный наперсток получится.

Эллен улыбнулась. В первый раз на ее памяти гость соизволил взглянуть на нее. Склонив голову, девушка примерила орешек на палец. Подошел.

— Так я и знал, — подвел итог мистер Грот.

Лучшие танцоры из толстяков получаются, говорили ей. А мистер Грот уже разматывал носовой платок — очень бережно и осторожно.

— У вас на кухне черная патока найдется? Суньте туда палец. Щипать будет чертовски, но кровь остановится. Этот трюк моя матушка у кого-то переняла. Она ж родом была из провинции.

Из соседней комнаты донесся требовательный отцовский голос.

— Ваш отец хочет мне кое-что показать.

Рассеянно надевая орешек на уколотый палец, Эллен поняла, что внезапная внимательность к ней мистера Грота — очередное свидетельство его практичности. Он знает, что непременно ее завоюет; завоюет не сегодня-завтра. Но не бесчувственное же тело он с собой увезет, верно?

Между тем кровь унялась. Эллен захотелось указать на это мистеру Гроту. В ту пору девушка готова была усмотреть глубокий смысл в любой случайности.

— В общем, — мистер Грот даже улыбнулся, подумать только, — спросите у отца, как в народе коротко называют эвкалипт Планшона, Е. planchoniana.

16

APPROXIMANS [37]

Бывают истории (если верить объяснениям), художественными приемами да средствами небогатые: просто удивительно, что их вообще за истории держат. Такие выпаливают залпом, такие в одну-две строчки укладываются: обрывочные, неоконченные фрагменты — одни лишь голые факты. Это — истории в приближении, истории в потенциале, если угодно. Или скорее арифметические задачи. Подобная лаконичность вступает в противоречие с железным законом, провозглашенным прославленным немецким корифеем: «Хорошие истории — это истории неторопливые».

И все же не приходится отрицать, что самый коротенький анекдот (вот вам, пожалуйста, мы даже «историей» его не назовем) иногда порождает отклик воистину загадочной и неодолимой силы. По той же самой причине, как все мы помним, художники так высоко ценят наброски и черновые зарисовки.

В послевоенном Рангуне, в одном некогда роскошном отеле, что, между прочим, не закрылся и по сей день, в столовой стояло фортепиано «Бил». «Бил» — австралийская марка пианино, причем с эвкалиптовой крышкой. В грохоте и гомоне столовой, где неумолчно жужжали потолочные вентиляторы — а может, вовсе и не из-за шума, а потому, что так принято в кабаре, — крышку фортепиано всегда приподнимали. И не важно, что «Бил» сиднейского производства обычно бывал расстроен.

Жены поселенцев, торговцы, муниципальные служащие любили, разрядившись в пух и прах, потанцевать фокстроты да вальсы в здешней невыразимо сырой и влажной атмосфере под аккомпанемент «Била» и одной-двух скрипок. Фортепиано, скрипки и влажность… неизбывная меланхолия.

Поток звуков, высвобождаемых посредством приподнятой эвкалиптовой крышки «Била», порождал вторичный, зато куда более стойкий отклик между многими, очень многими парами — всевозможные сложности, намеки на отдаленные перспективы; сколько разнообразных историй соткалось вокруг отдельных избранных. Истории вибрировали в воздухе, словно музыкальные ноты, и все благодаря «Билу» с приподнятой крышкой! Одинокое фортепиано в Рангуне или даже просто крышка наверняка легли в основу одной истории или даже многих, наверняка историями так и фонтанировали.

— Если понимаете, о чем я, — обронил он.

17

IMLAYENSIS [38]

Самый редкий из эвкалиптов — это маунтимлейский малли; своими глазами его видели — при самом грубом подсчете — лишь десяток-другой счастливчиков от силы. В целом свете существует якобы около семидесяти экземпляров, и все они произрастают в небольшом ареале в скалах близ вершины Маунт-Имли, на дальнем южном побережье Нового Южного Уэльса. Молодые стволы — зеленого цвета, под стать стрекозам или попугаям, до тех пор, пока не потемнеют до оранжево-бурого или серого.

Как Холленду удалось раздобыть саженец, остается загадкой. Мир эвкалиптов при необходимости защищает себя с яростной жестокостью: слухи о невежестве и предательстве распространяются стремительнее лесного пожара — и загасить их так же непросто. Специалисты-эвкалиптологи — посвященные, с позволения сказать! — так до конца и не поняли, что такое этот Холленд и с чем его едят. Явно не один из них. Однако трудно было не уважать его упорство.

А уж как ему удалось вырастить маунтимлейский малли в своем имении, так далеко от моря — тут и вовсе диву даешься.

Из башни Эллен наблюдала, как вдалеке две крохотные фигурки с трудом тащатся по пастбищу, словно борясь со встречным ветром, и то и дело исчезают за посаженными через равные промежутки деревьями. Двое мужчин шли прямиком, не сворачивая, к обнажению кварцита в южном конце участка, где укоренился редчайший из эвкалиптов; Эллен это знала, недаром же отец всячески подмигивал да кивал ей за завтраком! Но именно благодаря своей раритетности дерево выглядело настолько своеобразно, что с идентификацией никаких проблем, скорее всего, не возникнет — во всяком случае, для эксперта уровня мистера Грота.

Мужчины скрылись из виду; девушка понурила голову. В любом случае, смотреть дальше она не могла. Каждое новое дерево, к которому направлял свои стопы мистер Грот, было очередным шагом к ней, к Эллен. А отец ее в этом смысле выступал кем-то вроде швейцара. Выгонял ее прочь.

В башне было тепло. Эллен сосредоточила внимание на пальчиках ног и, внимательно разглядывая колено, вспоминала прочих претендентов на ее руку — их голоса, их исполненные надежды лица. С час или более девушка неотрывно глядела на коленку. С тех пор, как она натолкнулась на спящего незнакомца, минуло несколько дней. Теперь Эллен думала не о его волосах, но о его изрядно озадачивающей манере держаться. Внезапность происходящего просто-таки раздражала, царапала девушка в своем дневнике.

Когда же она вновь подняла взгляд и посмотрела в дальний конец усеянного деревьями пастбища — в направлении, противоположном тому, куда ушли мистер Грот с отцом, — на фоне густых зарослей она углядела смутно различимую одинокую фигурку. Фигурка не стояла на месте, но двигалась.

Подобное зрелище в имении было редкостью. А ведь похоже, что это он — тот самый, среднего телосложения незнакомец, обнаруженный спящим на земле!.. Эллен торопливо сбежала по узким ступенькам, вынырнула в яркий солнечный свет и решительно зашагала к нужному месту.

Ни души, одни только эвкалипты, куда ни глянь; взвинченной, беспокойной девушке они казались одинаковыми, как две капли воды. В глазах Эллен в точности такова была сама ее жизнь. Благодаря отцовским заботам жизнь эта оборачивалась безыскусным, ни к чему не обязывающим благоденствием (что воплощают в себе деревья) — с неразгаданной тайной в центре.