Дети Ржавчины, стр. 13

– Нет, Олег, ты так ничего и не понял. Скажи, ты согласен, что после того, как это ершовское чудище ударило нам по мозгам, у нас открылось какое-то шестое чувство? Ну посуди сам – раз я по фотоснимкам могу определять имена и биографии...

– Ты – да. А что со мной – еще неясно.

– Да все тут ясно, Олег! Знаешь, кто теперь мы с тобой? – он даже понизил голос. – Мы – аномалы! Дошло?

– Аномалы... – я словно бы попробовал это слово на вкус. Вкус показался горьковатым.

– Именно! Мы не можем оставаться штатными экспертами Ведомства. В лучшем случае – консультантами, внештатниками, – продолжал Петя. – Отныне мы с тобой – все равно что следователь с тремя судимостями.

– Нет, подожди, не торопись, – попытался протестовать я. – Может, это временно. Может, оно как-то...

Петя фыркнул.

– Не веди себя, как чуть-чуть беременная девушка. «Может быть, оно рассосется» – ты это хотел сказать?

– Петя, – я попытался его успокоить, – давай не будем пока ничего докладывать. Давай сами попробуем разобраться.

– Да? И как ты думаешь разбираться?

– Не знаю еще. Надо думать. Ты сам-то как считаешь, что это? Гиперзрение, сенсорная память... что?

– Нет, Олег, – Петя вдруг стал сосредоточенным и спокойным. – Это не сенсорная память. Это остаточная структурная память.

– Структурная... – начал было я, и тут же екнуло сердце. – Как ты сказал?!

– Видишь ли... Я заметил, что не только фотографии вызывают у меня разные мысли и догадки. Пока еще разобраться трудно, в голове мешанина... Дело в том, что я вспоминаю даже те события, в которых мои родители не участвовали, и никаких предметов, связанных с ними, у нас нет. Эти вещи происходили до того, как они родились. Мне сдается, что, покопайся я еще в своих мозгах, вспомню и царя-батюшку, и ледовое побоище, и еще бог знает что. Я вспоминаю то, что видели и помнили все мои предки, понимаешь?

Петя говорил, не замечая, что я уже не очень-то его слушаю. Я стоял, вцепившись пальцами в ограждение крыши, и безучастно смотрел в какую-то далекую даль, которую не разглядишь ни с одним телескопом.

– Петя! – я повернулся и невольно схватил его за пиджак. – Послушай меня, Петя, если ты вспоминаешь и войну, и царя, и татаро-монгольское иго, то что тогда со мной? Что вспоминаю я, ответь мне!

Петр запнулся на полуслове и замер с открытым ртом. До него дошло.

ДОЗНАНИЕ

Не знаю, сколько бы мы простояли, глядя друг на друга, если б на крыше не появился Виталик Седых – эксперт из дежурной смены. Вид у него был утомленный, галстук расслаблен.

– Еле вас нашел, – сказал он. Заметив, что мы пребываем в неком странном оцепенении, он слегка встревожился. – Вы чего, ребята?

– Ничего, – медленно проговорил Петя. – Просто... разговариваем.

– Понятно, – Седых почти успокоился. – Вы еще не в курсе?

– О чем ты?

– Значит, не в курсе... Внештатник ваш... этот... Гришаня. Руки он на себя наложил.

– Что?!! – мы с Петром так резко развернулись, что Виталик невольно попятился.

– Я только что оттуда, – сообщил он. – Страшное дело. Он разбил себе голову о батарею. В квартире такой кавардак, словно стадо носорогов в жмурки поиграло. Он рехнулся, это точно.

– Как рехнулся? – проговорил я. – Слушай, а это точно, что он... сам?

– Абсолютно, – махнул рукой Седых. – На криминал первым делом проверили – и мы, и потом милиция... Дверь изнутри на два замка закрыта. Все чисто. Он сам это сделал.

Мы с Петей переглянулись и некоторое время молчали. Виталик смотрел на нас удивленно. Видимо, мы как-то не так себя вели.

– Постой, а если дверь, говоришь, была закрыта, то как узнали?

– Не стройте из себя детективов. Все очень просто – у него дом углом стоит, и из соседнего окна видна кухня. Утром соседи увидели, что подоконник весь в крови. Ну и...

Мы снова переглянулись.

– Ладно, пойду, – сказал Виталик. – Да, вот еще! Директор хотел, чтоб вы зашли, как отдохнете.

– Зачем? – испуганно спросил Петр.

– Ну как? Доложить, конечно.

Он повернулся и пошел усталой размеренной походкой человека, честно отработавшего свой хлеб. Я смотрел на него и думал: сейчас он вперед нас доложит о двух психах на крыше, которые вздрагивают, таращатся друг на друга, того и гляди сами спрыгнут.

– Олег, мы должны все рассказать, – обреченно проговорил Петя.

– Боишься, вслед за Гришаней отправимся?

– Я сейчас всего боюсь. И, знаешь, даже тебя.

– Не бойся. Гришаня – натура чувствительная, да и препарата он принял меньше, чем мы. Вот и не выдержал. Давай пока повременим с докладом. Хотя бы до завтра. Мы должны сами попытаться понять что-то, прежде чем в нас начнут копаться другие.

– Понимаю твое состояние. Но мне действительно не по себе.

– Как говорила моя бабушка, если страшно – возьми палку.

– Ну хорошо, – вздохнул Петя. – Считай, договорились. Сегодня у нас все равно выходной, а завтра – прямо с утра встречаемся и идем к шефу. Боюсь, расколет он нас, сразу поймет, что темним. Ну да ладно.

Мы пошли вниз. На лестнице я встретил группу веселых шумных ребят из какого-то смежного сектора. Каждый тащил автомат или карабин, наверно, возвращались со стрельбища. Мне пришла в голову неожиданная мысль. Отдадут ли мне теперь мой пистолет? Вообще, состоим ли еще мы с Петькой в списках Ведомства, доверяют ли нам по-прежнему, или отныне все кончено?

Я зашел в лифт, спустился в Хранилище. В оружейку меня пустили беспрекословно. Я протянул в окошко карточку, и через минуту мой пистолет лежал передо мной. Все прошло, как обычно – без задержек, без уточняющих звонков и недоверчивых взглядов. Я почувствовал холодную испарину. Черт возьми, кажется, я стал неврастеником...

Однако пистолет мне отдали, значит, я еще свой в этих стенах.

Я уже знал, куда сейчас поеду. Уже три года я поддерживаю отношения с одним человеком. Его зовут Роман Петрович, ему около семидесяти. За нашу дружбу меня на работе по головке бы не погладили, это точно. По всем правилам, я обязан был сразу завести на него наблюдательное дело, разослать по секторам поручения и в конце концов оформить и поставить на учет как аномала. Со всеми вытекающими. С надомным контролем, ежемесячными проверками, с тестами и исследованиями.

Но я этого не сделал. Просто не смог себя заставить. Как милицейский опер оставляет один из конфискованных у бандитов пистолетов себе «на черный день», так и я приберег Романа Петровича для себя. Это мой личный внештатник. Про него не знает никто. На него не заведена ни одна бумажка.

Я нашел его случайно. Однажды по какому-то мелкому делу мне пришлось побывать в комнате находок на железнодорожном вокзале. Узнав, кто я есть, сотрудницы сначала забросали меня вопросами о Бермудском треугольнике, а потом сказали: кстати, есть интересная история. Я настроился слушать заурядную байку про какую-нибудь старуху с «дурным глазом», но они поведали про Романа Петровича.

Дело было так. Однажды какой-то большой начальник заявил об утере папки с важными документами. Настолько важными, что он даже организовал объявления на стенах, где обещал награду нашедшему.

Через день появился интеллигентный старик с той самой папкой. Забрал вознаграждение, тепло попрощался со всеми и удалился.

Вскоре история повторилась. У кого-то из пассажиров пропал чемодан, в котором оказались две очень дорогие старые иконы. Вновь было объявлено вознаграждение. Опять появился наш герой и сообщил, по какому адресу находится чемодан, а где искать иконы. Возвращали все это с милицией. Позже выяснилось, чемодан был просто украден привокзальной шпаной. Роман Петрович получил свой гонорар и больше не появлялся.

Я, не питая иллюзий, все-таки проверил историю на подлинность. Установил адрес человека, узнал кое-что, как говорится, по своим каналам. И выяснил, что после этого Роман Петрович уже трижды находил в разных районах города краденые машины. Но делал это только в тех случаях, где фигурировало вознаграждение. Так он зарабатывал себе на жизнь.