Реквием для хора с оркестром, стр. 47
Рашид, который вперся в зал, таща на плечах свою лохматую лошадку, испугался окрика начальника и, пятясь, удалился. Потом — судя по грохоту — упал, уронив на себя стоявшую у крыльца семипудовую плевательницу, но не расшибся, потому что тотчас со двора донеслось протяжное:
— А белый лебедь на пруду-у-у… Качает павшую… звезду-у-у…
— Вот Рашид, например, — отвлекся Артур Артурович. — Балбес балбесом, а обязанности свои выполняет еще получше тебя. Ни одного запротоколированного происшествия не было на твоем бывшем участке за тот период времени, пока он там работает. Ни одного! А у тебя что — только тебе дали шанс реабилитировать себя после того ужасного проступка, который ты совершил в Городе, а ты что — опять? Опять лопухнулся, дорогой… Накатали корнеплоды на тебя шестьдесят восемь жалоб в разные инстанции — и вчера мне пришла бумага, по которой тебя приказано снять с вверенного участка и…
Артур Артурович снова выдержал паузу, во время которой можно было слышать, как развеселившийся после приключения с плевательницей Рашид, подпрыгивая, радостно декламирует:
— Мы делили апельсин!
Много нас, а он один!
— И отправить на пенсию! — закончил свою речь Артур Артурович.
И тут грянул гром (потом оказалось, что это все тот же бесконечный Рашид, катая на себе лохматую лошадку, влетел пьяной башкой в пасть опрокинутой плевательницы).
— Как на пенсию? — пролепетал Гаврилыч.
— Позвольте, как это? — тихо спросил и Эдуард.
— Вот приказ. — Артур Артурович помахал в воздухе какой-то бумажкой. — Подписан всеми, кто должен подписать. А приказ есть приказ… Так, по этому вопросу все. Переходим к последнему вопросу. Сегодня на повестке дня у нас…
Но что было еще на повестке дня, ни Эдуард, ни Гаврилыч так и не узнали — потому что незамедлительно после оглашения страшного приговора к их месту подошли два мрачного вида ифрита и молча и недвусмысленно указали Эдуарду Гаврилычу на дверь, выходящую во двор, откуда все еще неслись развеселые пьяные крики Рашида.
Так и получилось, что бравый милиционер Эдуард Гаврилович, вместо того чтобы заниматься привычным для себя и полезным для общества делом, теперь целыми днями просиживал в кабаке «Закат Европы», пропивая крохотную свою пенсию.
Глава 3
Как бы то ни было, а настроение у Никиты все-таки улучшилось после того, как он покинул душные стены подземелья и оказался на поверхности загробного мира. Был вечер (день и ночь в этом мире сменялись друг с другом примерно с такой же последовательностью, как на Земле, разве что время измерялось не минутами и часами, а сглотами и суперсглотами), был вечер, и на улицах Города было шумно. Между пестрыми, разнокалиберными и разномастными домами катились толпы горожан — самых разнообразных существ, которые в большинстве своем были выходцами с Земли, однако выглядевшими не так, как они выглядели там, а так, будто явились с самых разных концов бесконечной вообще-то Вселенной.
«Да-а… — думал Никита, медленно фланируя по тротуару и разглядывая толпу, — как там мне полуцутик объяснял, — люди и подобные им существа появляются в загробном мире в виде собственной душевной сущности. Теми, кем они себя представляют. Вот Соловей-разбойник рассказывал — дядька Черномор, оказывается, всю свою жизнь мечтал об обыкновенном женском счастье — и домечтался — умер и оказался женщиной. А я ничего такого о себе не мыслил, вот и остался тем, кем был. А интересно, был бы я таким же фантазером, как мой папаша, писал бы книжки о Ласковом Хрене, отождествляя себя с лирическим героем собственных вымыслов, — кем бы я тогда был? Ну ладно, хорошо, что у меня воображение все-таки не такое бурное, как у некоторых… Вот кем, хотел бы я узнать, был этот шарик на семи ножках?»
Никита приостановился, рассматривая очередного проходящего мимо него горожанина — небольшой воздушный шарик с намалеванной на резиновой поверхности рожицей семенил по тротуару, мелко перебирая коротенькими ножками. Порывы невесть откуда налетавшего ветра тормозили продвижения шарика, кидая его из стороны в сторону, но шарик мужественно продолжал нелегкую свою прогулку, не меняя направления.
«Или эта вот размазня…»
Никита посторонился, пропуская, похожий на струйку ртути, маслянистый ручеек дурнопахнушей жидкости.
«Что это за дрянь? — подумал он. — А почему бы мне не спросить?»
— Я стул! — неизвестно чем и неизвестно откуда ответил вонючий ручеек на вопрос Никиты. — Я стул! Жидкий стул! Пр-ропусти!
— Да-а… — протянул Никита, глядя ему вслед.
Он двинулся дальше, сунув руки в карманы, и внезапно вспомнил, что Махно снабдил его нехилым количеством фишников — на всякий случай.
— В кабак зайду, — решил Никита. — «Бухла», конечно, и в подземелье навалом, Махно лично гонит, но все-таки по-человечески посидеть интереснее. Или еще чего-нибудь придумаю… Это все-таки город — Город. Если есть фишники, то развлечения наверняка найдутся. Так, развлечения, развлечения…
Он покрутил головой. Слева от него липло к поверхности земли невысокое, но чрезвычайно длинное строение, очень похожее на барак. Над дверью, ведущей внутрь строения, висела табличка, на которой откровенно было написано:
— Кабак.
И сверху еще два слова, бывшие, судя по всему, названием кабака:
— «Закат Европы».
— Неплохо, — оценил Никита. — Надо бы зайти и пропустить кружечку «бухла». А потом двинуть дальше — в поисках развлечений…
Он еще раз огляделся.
«Развлечения», — стукнуло у него в голове, когда он увидел прямо перед собой четырехэтажный дом без окон, выкрашенный снизу доверху желтой краской. Надпись на вывеске гласила:
«Публичный домъ».
И чуть ниже:
«Ночью — дешевле!»
— То, что надо! — вслух сказал Никита и, забыв о своем желании посетить кабак «Закат Европы», без колебаний направился к входной двери.
Отворив дверь, он обмер. С самого порога — через весь необъятных размеров холл — тянулась длиннющая очередь, состоящая из существ самых разнообразных конфигураций.
«Вот это да, — подумал Никита. — Так здесь можно целый год простоять…»
Простоять, однако, ему не удалось даже секунды. Массивная дверь, снабженная мощной пружиной, закрываясь, дала ему под зад с такой силой, что Никита полетел вперед, смяв хвост очереди и сбив с ног высокого четырехрукого мужика с совершенно дегенеративной рожей.
— Извини, брат, — поспешно сказал Никита, опасаясь со стороны мужика ответных действий.
Однако мужик, судя по всему, никаких претензий к Никите не имел, потому что молча поднялся и встал на свое место. Поколебавшись, Никита пристроился за его спиной.
Очередь, хоть и была невообразимо длинной, продвигалась довольно быстро. Но несмотря на это, Никита прикинул, что стоять в ней будет еще долго. Уходить ему уже не хотелось, все-таки надо попробовать, что это такое — загробный секс. Только вот поскорее бы…
— Поскорее бы… — проворчал он, ни к кому специально не обращаясь, — чего тут так народу много? Именно сегодня захотелось половых развлечений? «Ночью дешевле…» Ночью — дома, ночью бесплатно… Ночью — жена…
— Ты что — дурак? — писклявым голосом осведомился тот самый четырехрукий дегенерат, стоявший впереди Никиты. — В этом-то весь и смысл, что, кроме как тут, нигде больше нельзя. Платят-то не за объект этой самой… страсти… а в основном за укол, который дает возможность… осуществить этот самый… половой акт. А подруг тут с собой приводят.
— Как с собой? — испугался Никита. — А если я никого не привел?
Четырехрукий пожал бугристыми плечами.
— Мастурбаторы вне очереди, — сказал он. — Вон в то окошко.
И показал сразу двумя руками.
Никита повернулся туда, куда показал ему четырехрукий, и увидел окошко, которое раньше почему-то не заметил. У окошка, озираясь по сторонам, переминались два каких-то невзрачных типа, ничем не отличавшихся от обычных людей, если не считать громадных, ковшеобразных ладоней, которых невзрачные типы явно стеснялись, безуспешно пытаясь спрятать в карманы необъятных штанов. Рядом с этим окошком тянулась длинная вереница таких же окошек — только закрытых.