Реквием для хора с оркестром, стр. 41

— Почему? — полюбопытствовал без всякого, впрочем, любопытства Никита.

— Потому что мы его заспиртовали! — объявил Махно и распахнул дверь. — Прошу.

Никита прошел в камеру, представляющую собой крохотную комнатушку без всякого намека на окна. В углу стоял топчан, а на топчане — большая бутыль с жидкостью — спиртом, надо думать. А в бутыли плавал, сонно моргая маленькими глазками, самый настоящий полуцутик.

— Г-гы-ы! — узнав, воскликнул пораженный Никита.

— Что? — переспросил Махно.

— Полуцутик Г-гы-ы, — объяснил Никита. — Это имя у него такое — Г-гы-ы. Я его знаю! Вот так встреча.

— Встреча, встреча, — заторопился Махно, выводя Никиту под руку из камеры, — пошли… Надо же где знакомого своего встретил.

— Наверное, не очень хорошо, что он тут, — наморщившись, неуверенно проговорил Никита, — он ведь меня спас из Смирилища. Ну, я тебе рассказывал.

Махно уже запирал тяжелую дверь.

— Не спас, — неохотно пояснил он. — А вытащил, чтобы позабавиться. Тебя же чуть Толик не сожрал со своим Комариком — ты мне сам говорил. А этот гад, буржуйская морда, на тебя ставки делал, как на беговую лошадь. Ладно, пока закончим этот разговор. Пойдем я тебе покажу твою комнату.

Никита подумал еще немного, потом вздохнул и спросил:

— А ему ничего не будет из-за того, что он… заспиртованный?

— А что ему может быть? — хмыкнул Махно. — Он же бессмертный. Ну, пойдем, хватит стоять…

— Пойдем, — согласился Никита.

Немногим позже Никита сидел в своей комнате на полу, так как никакой мебели в комнате не было, и горько плакал, малодушно поддавшись внезапно охватившей его тоске.

— Бедный я, — бормотал Никита, глотая слезы, — бедные мои мертвые ноги… Бедные мои мертвые руки… бедные мои мертвые глаза… бедные мои мертвые уши… Но ведь это еще не конец, правда? Мы совершим переворот, потом я узнаю, как перемещаться во времени и пространстве, и вернусь обратно… Это ведь еще не конец?

Никита был в общем-то прав. Это действительно был не конец. То есть не конец всего вообще, а только лишь:

следом за которой неизбежно должна была последовать:

ЧАСТЬ ВТОРАЯ — и она, конечно, последовала.

Итак:

Часть вторая

ОПЕРАЦИЯ «ФАЛЛОПИЕВЫ ТРУБЫ»,

ИЛИ ПРОКОФЬЕВНЫ И ИХ РОЛЬ В МИРОВОЙ РЕВОЛЮЦИИ

Глава 1

А на Земле прошло тем временем около полугода. В городе Саратове к весне сменился мэр, а на той самой улице, где родился и вырос Никита, все еще стояли деревянные ограждения — еще более потемневшие и местами уже покосившиеся. Заключенные из располагавшегося неподалеку СИЗО разгуливали за ограждениями с самым беспечным видом, время от времени для показухи постукивая кувалдами по какой-нибудь железяке, по которой совсем не обязательно было постукивать. Разомлевшие под весенним солнцем конвойные лениво покрикивали на заключенных — тоже для показухи, утверждая таким образом полную консолидацию со своими подопечными. Лидер местной преступной группировки Евгений Петросян месяц назад чего-то там не поделил с курировавшей его городской администрацией и был выдан с потрохами Федеральной службе безопасности. Новый крестный отец — Гоша Северный — с самого начала поспешил заявить о своей лояльности по отношению к властям, произведя за свой счет капитальный ремонт городской Думы.

Сам Гоша тоже мало изменился. Правда, вследствие травмы, нанесенной ему покойным Никитой Вознесенским, голос Гоши приобрел свойства детской пищалки, а тяга к противоположному полу утратилась совершенно. Но, утратив тягу, Гоша не утратил, конечно, чувства собственного достоинства, он не мог позволить, чтобы среди его подчиненных рождались на его счет какие-либо подозрения, поэтому всячески старался убедить окружающих в том, что слухи о его мужской несостоятельности не что иное, как — вот именно, слухи — и возмутительная клевета.

Выстроив в центре Саратова десятиэтажное здание с зеркальными стенами для своей фирмы «Север», Гоша собственный офис, занимавший три этажа этого здания, населил двумя десятками девушек умопомрачительной красоты и сексапильности. Девушки, которым в обязанности не вменялось ничего, кроме как рассказывать всем об удивительных, но воображаемых от начала до конца сексуальных подвигах босса, целыми днями бесцельно слонялись по десятиэтажной громаде. О подвигах они и правда рассказывали, но так бездарно, что не верил им никто, кроме бабушек Степаниды Прокофьевны и просто-Прокофьевны, которых Гоша на старости лет осчастливил, сделав своими личными секретарями.

Получив такие престижные должности, криминальные бабушки изменились кардинально. Степанида Прокофьевна потребовала собственного визажиста и одевалась теперь по последней парижской моде, злоупотребляя при этом золотыми украшениями — так, что временами была похожа на перегруженную сверкающими безделушками новогоднюю елку. У просто-Прокофьевны же вдруг проснулась тяга к знаниям. Прожив более семи десятков лет без разумения элементарной грамоты, старушка захотела изучить программу университетского образования. Она хотела уже было поступать в Саратовский государственный университет сразу на все факультеты — и скорее всего поступила бы, но Степанида Прокофьевна посоветовала ей не смешить людей и начать хотя бы с общеобразовательной школы. Просто-Прокофьевна явилась с просьбой к своему внучку — и внучок без колебаний купил ей Высшую гимназию гуманитарных наук.

И жизнь бабушек потекла полноводной рекой.

В первой половине дня Степанида Прокофьевна, вернувшись от своего визажиста, садилась за стол секретаря и, рассматривая маникюр на тоненьких трясущихся пальчиках, приступала к своим прямым обязанностям. Звонил телефон, она снимала трубку и важно скрипела:

— Офис господина Северного…

Звонивший обычно довольно долго объяснял, что ему, собственно, надо, так как по старости лет Степанида Прокофьевна соображала довольно туго, а слышала еще хуже.

— Насчет акций! — надрывался звонивший. — С Лондонской биржи пришло известие!… Алло! Алло!… Контрольный пакет!… Сиквестирование!…

— Чаво? — кричала в ответ Степапида Прокофьевна. — Сам-то понял, что базаришь?

— Си-квес-ти-ро-ва-ни-е-е-е! — предполагая, будто причиной того, что его не понимают, является плохая связь, орал звонивший.

— Сиськи стиранные? — изумляется Степанида Прокофьевна. — Я тебе поругаюсь, сволочь!

— Алло! Алло! Слышно?! Ввиду экономического трансфола…

— Кого фуфлом назвал? — возмущенно вопит старушка. — За такие базары знаешь, что бывает?..

Дискуссия может продолжаться довольно долго — но когда изящные «роллекс» на пожелтевшей от времени и «Беломора» ручке показывают полдень, Степанида Прокофьевна без предупреждений кладет трубку и звонит в позолоченный колокольчик. Это наступает время обеденного перерыва. Обычно к полудню возвращается из гимназии просто-Прокофьевна. Общеобразовательная система оказала на старушку поистине неизгладимое впечатление — просто-Прокофьевна одеваться стала исключительно в молодежных спортивных магазинах, прикупила объемистый школьный ранец и супермодные кроссовки — и преобразилась чрезвычайно. Бывали случаи, когда на расстоянии в сто метров, в потемках и со спины, ее принимали за самую обычную пятиклассницу. Просто-Прокофьевна на ходу танцевала под гремящую из наушников плеера музыку «RAMMSTAIN», спорила с одноклассниками на тему — «кто круче: Наталья Орейро или „Бекстрит Бойз“, коллекционировала пробки из-под фанты и почти забыла уголовный жаргон, вытеснив его из своей речи жаргоном молодежным. Степанида Прокофьевна радовалась за свою неожиданно помолодевшую приятельницу, а Гоша не без оснований опасался, что просто-Прокофьевна элементарно впала в детство.

Впрочем, по вечерам, уставшие от дневной суетной жизни, старушки становились больше похожими на себя прежних. Личный шофер отвозил их на шестисотом «мерседесе» в дом, где прожили они последние несколько лет, высаживал у привычной лавочки и отъезжал в тенек. Пару часов старушки мирно разговаривали, вспоминая былое и делясь думами, потом им, вспомнившим лагерное житье, начиналось хотеться разгула и разврата. Некоторое время они, возбуждая себя, еще болтали о фантастических пьянках в довоенных «малинах» и оргиях на крышах бараков, а потом Степанида Прокофьевна вскакивала с лавочки, совала в рот увенчанные бриллиантами пальцы и оглушительно свистела, подзывая «мерседес». Приобвыкший на службе у старушек водитель, не спрашивая, рулил в ночной клуб; оттуда повеселевшие старушки катили в ресторан, где снимали отдельный кабинет, заказывали ящик шампанского, ведро чифиря и двух стриптизеров. Часам к трем ночи к старушкам присоединялся тоже отдыхающий от повседневных забот Гоша — и в ресторане обычно начиналась такая свистопляска, по сравнению с которой самая крутая party царя Валтасара казалась просто детским утренником…