Нет жизни никакой, стр. 11

— Ну а мы с Никитой и вступили в эту организацию. Никита — потому что страдает навязчивой идеей: ему обратно хочется вернуться в мир живых, хотя это и невозможно. А я… меня обманом туда заманили. Я же полуцутик, мне бунтовать не положено, но все-таки бунтовал. О чем я не жалею: веселуха была — от пуза! Значит, так: вступили мы с Никитой в ПОПУ…

— Кр-рак? — удивился Степан Михайлович.

— Ну… в ПОПУ, — объяснил полуцутик. — В Подпольную Организацию Противников Уравниловки. И замастырили переворот. Вот так времечко было — грозовое, товарищ, и счастливое. Во Дворец Правителя вела система канализационных коммуникаций, построенных когда-то усопшим греческим сантехником Фаллопием. Называлась эта система Фаллопиевы трубы. Ну а Махно додумался через эту канализацию проникнуть во Дворец. Еще и речь толкнул — мол, не думал греческий товарищ Фаллопий, что по его трубам не каловые массы потекут, а народные. Переворот-то мы устроили, но Правитель успел вызвать Патруль Цепочки. И нас повязали. И после суда разослали в ссылку. Махно туда, остальных еще куда-то, а Никиту в этот вот мир, где мы с тобой сейчас и находимся, — в Тридцать Третий Загробный. На исправительные работы. В этом мире одни бабы живут, и к тому же населения не хватает. Вот Никиту и обязали трудиться — не меньше десяти оплодотворений за смену. Бригадир строгий — тот самый мудак с голубой бородой — и дурака валять Никите не дает. А тот, бедолага, мучается. Представляешь? Бабы-то, как Никита говорил, похожи на земных, только с голубой кожей и еще с какими-то незначительными отличиями, а в целом ничего даже. Это с его — Никиты — точки зрения. Мне-то все равно. — Бесполый полуцутик усмехнулся. — Хотя, конечно, Никиту жалко. Он на половых работах уже давно. Обрыдло ему тут все до чертиков, как сам он признавался. Одним и тем же долго заниматься — кому не надоест?

— Позор-р! — каркнул Степан. — Р-разврат!

— И я про то же, — кивнул словоохотливый Г-гы-ы. — Только Никита мужик упертый. Вернусь, говорит, в мир живых, и все тут. И придумал он одну штуку. План, короче говоря. А надо сказать, осуществлением этого плана ты и обязан своим появлением здесь. Все получилось не так, как Мы хотели, и…

Дверь хижины с треском распахнулась, и на пороге возник Никита. Волосы его были растрепаны больше обычного, мускулистое тело сплошь усеяно каплями пота, а плечи и в особенности бедра, полуприкрытые набедренной повязкой, изборождены свежими царапинами, происхождение которых Степан Михайлович, на своем жизненном пути из женщин встречавший не только Ниночку, определил сразу: страстные девичьи объятия не всегда проходят безболезненно.

— Все! — тяжело дыша, провозгласил Никита. — Кранты! Накрыли нас!

— Кто? — взлетая под потолок, выкрикнул Г-гы-ы.

— Менты — кто! Целый взвод ифритов высаживается на пляж! Я их только случайно заметил! Валить надо скорее!

— А я говорил, что из-за твоего плана у нас большие проблемы будут, — начал кудахтать полуцутик, но Никита живо оборвал его:

— Кончай базарить! Бежим!

И первый рванулся с места. Г-гы-ы подхватил под крыло обалдевшего от всего услышанного и увиденного Степана Михайловича и вместе с ним вылетел из хижины.

Глава 3

Яркий солнечный свет ослепил Турусова. И, пожалуй, не только солнечный свет. На песчаном побережье неподалеку от хижины Никиты возвышался огромный барак, возле которого толпилась в очереди добрая сотня обнаженных красавиц совершенно фотомодельного облика, правда, с кожей светло-голубого цвета, ну так что ж… Зато все остальное у них было как у настоящих землянок, даже, наверное, лучше.

Степан Михайлович приоткрыл клюв и забился в лапках полуцутика. Куда там Ниночке с ее вечными крашеными кудерышками! Красавицы были верхом совершенства, даже голубая кожа их нисколько не портила. Вот парочка в самом конце очереди, вооружившись рисовальными кистями вполне недвусмысленной продолговатой формы, выкрашивали себе золотистой — очевидно, ритуальной — краской такие места, какие земные девушки ни за что не стали бы себе выкрашивать.

Не обращая никакого внимания на умопомрачительное зрелище, Никита мчался к ближайшим кустам. Полуцутик, увлекая за собой Степана Михайловича, летел за ним.

— Кар-р-р! — закричал Турусов. — Кар-р-р! Развр-рат! — что, должно быть, означало «Не так быстро, дайте хотя бы посмотреть», но Никита даже не повернулся в его сторону.

Зато красавицы теперь заметили странную процессию, спешащую к кустам, и изумленно загомонили. Заволновался и голубобородый бригадир, до этого деловито приколачивавший к стене барака большой плакат «Заступил на вахту — протри орудие производства».

— Эй! — заорал голубобородый. — Куда?! Еще шесть оплодотворений! Куда?! Стоять!

Отбросив в сторону молоток и плакат, голубобородый бросился было за Никитой, но был смят целой оравой невесть откуда взявшихся двухголовых мужиков в немыслимой расцветки шароварах и с громадными кривыми ножами в руках.

— Ифриты! — обернувшись на крик бригадира, взвизгнул полуцутик. — Менты! Атас!

Никита был уже в нескольких шагах от зарослей. Мчался он так стремительно, что волочащий за собой Степана Михайловича Г-гы-ы, чтобы не отстать, уцепился за набедренную повязку парня — и через секунду все трое паровозиком вломились в кусты, где Турусов обнаружил неказистое строение, ужасно похожее на кабинку сельского туалета. Никита открыл дверцу, скакнул внутрь, тут же вынырнул с каким-то тросиком в руках.

— Тяни! — прохрипел он, бросив конец тросика полуцутику.

Тот явно знал, чего от него ожидают, поскольку никаких вопросов не задавал, а зажав тросик в зубах, взвился вверх. Тросик натянулся и тонкой струной зазвенел. Сам Никита, со скрежетом вытащив из внутренностей кабинки громадное ржавое колесо, насадил его на такую же ржавую ось, торчащую из дощатой стены. И начал колесо крутить, скрипя зубами от натуги.

Воспользовавшись тем, что бдительность полуцутика ослабла, Степан Михайлович вырвался из его рук и брякнулся на песок. И, отдышавшись, стал отползать.

— Куда ты? — не разжимая зубов, прохрипел полуцутик. — Там менты! Ифриты злобные! Тебя на куски порубят!

Степан Михайлович не сразу понял, что Г-гы-ы обращался именно к нему. Он не успел ничего ответить, потому что подал голос Никита.

— Не успеем, Г-гы-ы! — крикнул Никита. — Повяжут нас!

— Никогда нельзя терять надежду! — отозвался полуцутик. — Крути!

— А ты тяни… Нельзя терять надежду… Сам, небось, если совсем туго станет, просто в воздухе растворишься, и все. Знаю я тебя.

— Ничего подобного, — сказал полуцутик как-то не совсем уверенно — похоже, он и хотел именно раствориться в воздухе, когда ифриты прорвуться через кусты.

— Да, как же…

Дальнейшего продолжения перебранки Степан Михайлович не слышал. Он раздвинул крыльями листья кустов и выглянул наружу.

Ифритов вблизи не было видно. Весь взвод застрял у того самого барака, где голубобородый бригадир прибивал плакат. Врезавшись в толпу обнаженных красавиц, двухголовые стражи порядка завязли там накрепко.

Верно оценив ситуацию, девицы сразу поняли, что их обожаемому осеменителю грозит опасность, и поэтому всеми силами старались затормозить движение ифритов. А те — какими бы неотесанными мужланами ни были — все-таки не решались рубить прелестно оформленные тела на бесформенные куски, ограничиваясь только угрожающими рыками и деликатными тумаками, тогда как красотки на применение силы не скупились.

Здорово помятый голубобородый бригадир не без труда отодрал себя от песка и, прихрамывая, принялся взад-вперед бегать в опасной близости от общей свалки, оглашая жаркий пляжный воздух возгласами вроде:

— Требую немедленно прекратить безобразие! Или:

— Вы ответите за незаконное прерывание процесса производства, — пока кто-то из ифритов не приложил его рукояткой чудовищного ножа по шее и не положил тем самым конец его оглушительным воплям.