Аэропорт, стр. 7

Оттуда между двумя стограммовыми портвейнами Алексей послал в редакцию то самое фото Ники, — так звали девушку. Фото, едва появившись на сайте, было мгновенно перекуплено всеми основными новостными службами и газетами. Это был классический эксклюзив. К утру Ника с окровавленным лицом, безмолвно взывающая к небесам, облетела весь мир и надолго стала символической визитной карточкой всех последующих драматических и героических перипетий противостояния на Майдане.

«Как тебе повезло с моделью, Алешенька! Будь осторожен, любимый!» — написала ему двусмысленное смс Ксения, как только фото Ники появилось на сайте Los Angeles Herald, крупной американской газеты, в которой Алексей и работал штатным фотографом последние двадцать с лишним лет.

Между тем Алексей и Ника уже пару часов вели оживленную беседу в «Мафии», так что Алексей даже забыл про свой jet lag. Говорила в основном она. Алексей быстро узнал, что ей всего двадцать два года, родом она из Владимира-Волынского (интересно, его вообще можно найти в Google maps или на Yandex-картах?). Она была студенткой последнего курса филологического факультета Киевского государственного университета.

Глаза у нее были большие, блестящие и, как она сама дала определение, устричного цвета. Голос — сочный и звонкий. Таким, наверное, поют украинские народные песни. Но Ника не пела. «Слух отсутствует»,— сказала она тем самым глубоким голосом, почти контральто, который непременно отзывается в неких мужских струнах, заставляя еще раз внимательнее вглядеться в лицо собеседницы.

Ника была чуть ниже среднего роста. Ее вряд ли можно было назвать худышкой, но и излишним весом она явно не страдала. Лицо с чистой смугловатой кожей без всякого грима, аккуратным прямым носиком, чувственным ртом и постоянной улыбкой, открывавшей ряды маленьких ровно посаженных и сверкающих белизной зубов, излучало органичный, не напускной позитив, несмотря на более чем драматические события, предшествовавшие этой встрече.

Во всем ее облике было что?то неуловимо восточное или южное. «Я встретил девушку, полумесяцем бровь...», пропел про себя Алексей. Ника говорила по-русски очень хорошо, иногда, правда, с забавными вкраплениями отчетливой украинской интонации, сродни свету на полотнах Куинджи, и с украинскими теплыми просторечными конструкциями, вроде «они смеялись с меня» и «я скучала за ним».

Она идеально подходила под советский киношный образ первой подруги главной героини — бодрая, открытая, искренняя, энергичная, позитивная, отличница в учебе, передовик в труде, красавица, комсомолка, спортсменка.

От нее исходил тот естественный аромат здоровой молодой женщины, который нет нужды маскировать даже самыми лучшими духами.

Одета она была простенько, легко. Джинсы, теперь уже с дыркой на поцарапанной коленке, свитерок со стоечкой под горло. Курточка с капюшоном. Никакой бижутерии ни на шее, ни на пальцах, лишь две натуральные жемчужинки в маленьких ровных ушках. «Подарок жениха», — гордо сказала она и залилась своим сочным смехом. То ли правда, то ли шутка. Этот смех вместе с портвейном словно окутывал сутки не спавшего Алексея теплотой и комфортом, который испытываешь от встречи с близким человеком, с любимым другом...

Алексей улыбнулся и поднял бокал.

Она пила ледяной «Просекко», без умолку говорила о своей жизни, учебе, подругах, Киеве, политике, шутила и смеялась. Наплыв адреналина делал свое дело. При этом Ника успела обзвонить друзей и выяснить, что многие студенты были задержаны и провели остаток ночи в милиции, некоторые попали в больницу, и что марш протеста на Крещатике уже был назначен на час дня 1 декабря.

Они расстались в восьмом часу утра. Он пошел пешком в свою гостиницу «Днiпро» [18] — классическую отрыжку совка, начиная с обслуживания и кончая ценой ломтиков белого и черного хлеба, указанной в ресторанном меню.

Ника поехала на такси в однокомнатную квартиру, которую она снимала вместе с подругой на Тарасовке, тоже в центре, рядом, как она забавно выразилась, с Ботсадом. Именно так. Ботсад, Кабмин, облвобл...

Уже у дверей гостиницы Алексей вдруг с неожиданной досадой понял, что они не обменялись телефонами.

— «Где эта улица, где этот дом? Где эта барышня, что я влюблен?» — напевал он в лифте себе под нос идиотскую песенку из не менее идиотского советского кино про быдло-героя по кличке Максим.

Лифт медленно и скрипуче вез его на одиннадцатый этаж, и тут он вспомнил, что не ответил на Ксюшину смску и забыл ей позвонить.

Он вдруг почувствовал легкую саднящую боль в кисти левой руки, между большим и указательным пальцами, где зубки Ники оставили свой след.

Он вспомнил, что Ника при нем тоже не звонила своему «жениху»...

ГЛАВА III.

АНДРЕЙ-БОКСЕР

Утро в «жопе мира», как называли Аэропорт сами киборги, началось спокойно, а закончилось трагически.

Андрей с позывным «Боксер», красавец двадцати трех лет, был единственным, кто не захотел, чтобы дядя Леша (так все вокруг стали называть Алексея почти с первого дня его пребывания в Аэропорту) сделал его фотопортрет. Все остальные киборги с удовольствием позировали и снимались в перерывах между боями, «благо», героический бэкграунд искать не приходилось. Им даже не нужно было входить в образ. Они только что вышли из одного боя и еще не вошли в следующий. Глаза киборгов рассказывали их историю лучше них самих.

Лица бойцов были закопчены, глаза светились так, что, казалось, именно они освещают дневной полумрак внутри развалин Аэропорта. Форма на каждом — то, что просто необходимо для героического портрета на фоне войны, — была грязная, рваная, плюс замызганный бронежилет. Поверх него — разгрузка, как у черепашки-ниндзя, из которой торчал, похоже, полный арсенал всех защитников сталинградского дома Павлова, вместе взятых. Каски тоже были героические, со следами пуль и осколков. Маскировочная ткань выбивалась из касок клоками и сползала на глаза.

Алексей никогда не строил, или не ставил, портретную съемку. Но в КАПе получалось так, что у объекта съемки, и без того колоритного — дальше некуда, учитывая обстоятельства, в одной руке обязательно оказывался автомат, пулемет или гранатомет. В другой — сигарета, для того, видимо, чтобы пускать дым в кадр и смахивать на американского солдата в Ираке с обложки Time.

В КАПе была пара ПТРС [19]. Они тоже иногда водружались на плечо для пущего геройского вида. Но самой примечательной деталью портрета были руки воинов, руки войны, закопченные, замасленные до такой степени, что напоминали перчатки из грубой некрашеной кожи. Такими могли пользоваться, скажем, средневековые охотники на кабана или медведя.

— Дядь Льошо, будь ласка, не треба мене крупним планом, я забобонний, — сказал Андрей. Алексею жаль было терять такой образ. Андрей будто сошел с полотна Дейнеки [20] или с экрана немецкой кинохроники образца 1941 года. Такой себе истинный ариец — под метр девяносто ростом, широкие, но не широченные, плечи, голубые глаза, высокие острые и ровные скулы и светлые, почти соломенные, прямые коротко стриженные волосы. — На мене наречена чекае. Це моя третя ротацiя. За тиждень — додому [21].

Третья ротация в переводе на гражданский язык означала, что Андрей проводил уже третью смену в КАПе и был при этом настоящим везунчиком. Ни одного ранения и даже ни одной контузии. Но об этом чуть позже.

Когда неделю назад Алексей приехал в Аэропорт, его рюкзак со всеми необходимыми вещами, сменной одеждой, носками, свитером, карематом [22], спальным мешком и набором лекарств, которыми можно было спасти от эпидемии Эболы средних размеров африканскую деревню, так и остался на броне. И уехал назад в Пески, поселок на окраине города, который, как и Аэропорт, являлся передним краем обороны украинских войск.