Аэропорт, стр. 50
— Зачем? За что?..
На обратном пути в поезде Харьков — Москва она опять пыталась читать ту же книгу, с той же самой страницы. Но буквы снова не складывались в слова. Выходя, она забыла раскрытую книгу на столике купе.
В КАПе, среди порохового смрада, среди обстрелов, следующих один за другим, Алексей сидел, прислонившись спиной к холодильнику с «дневальными» и просматривал на экране камеры то, что он наснимал за день. Вдруг в правом бедре что?то завибрировало, пикнуло и прекратилось. Алексей достал оживший телефон и прочитал сообщение от Ники: «Я люблю тебя! Возвращайся!».
Перед тем как взрывная волна подняла его в воздух, ударила головой о железную сваю подоконника, и тусклый свет дня сменился для него ночью, он успел отправить ей короткий ответ из одного слова: «Iloveu»
Когда измученная за сутки проводница зашла в купе, оставленное Натальей Сергеевной, чтобы забрать стакан в металлическом подстаканнике — гордость и фирменный знак РЖД, она нашла на столе открытую толстую книгу. Уселась, подперев голову рукой, и стала читать:
«Людмила Николаевна подошла к могильному холмику и прочла на фанерной дощечке имя своего сына и его воинское звание. Она ясно ощутила, что волосы ее под платком стали шевелиться, чьи?то холодные пальцы перебирали их.
Рядом, вправо и влево, вплоть до ограды, широко стояли такие же серые холмики, без травы, без цветов, с одним только стрельнувшим из могильной земли прямым деревянным стебельком. На конце этого стебелька имелась фанерка с именем человека. Фанерок было много, и их однообразие и густота напоминали строй щедро взошедших на поле зерновых...
Вот она, наконец, нашла Толю. Много раз она старалась угадать, где он, что он делает и о чем думает, — дремлет ли ее маленький, прислонившись к стенке окопа, идет ли по дороге, прихлебывает чай, держа в одной руке кружку, в другой кусочек сахара, бежит ли по полю под обстрелом...
Ей хотелось быть рядом, она была нужна ему, она бы долила чаю в кружку, сказала бы «съешь еще хлеба», она бы разула его и обмыла натертую ногу, обмотала бы ему шею шарфом. .. И каждый раз он исчезал, и она не могла найти его. И вот она нашла Толю, но она уже не нужна была ему.
Дальше видны были могилы с дореволюционными гранитными крестами. Могильные камни стояли, как толпа старикову никому не нужных, для всех безразличных, — одни повалились набок, другие беспомощно прислонились к стволам деревьев.
Казалось, небо стало какое?то безвоздушное, словно откачали из него воздух, и над головой стояла наполненная сухой пылью пустота. А беззвучный могучий насос, откачавший из неба воздух, все работал, работал, и уже не стало для Людмилы не только неба, но и не стало веры и надежды, — в огромной безвоздушной пустоте остался лишь маленький, в серых смерзшихся комьях, холм земли».
Проводница смахнула слезу, закрыла книгу, прочитала название — «Жизнь и судьба» [161]. Взяла ее с собой и вышла из купе, забыв о подстаканнике...
ГЛАВА XV
КСЮША
...Разве можно понять что-нибудь в любви?
Они молча лежали в постели и внимательно изучали потолок, будто где?то там наверху завитым курсивом вот-вот выплывет ответ на немой вопрос каждого из них: как жить дальше?
Когда стало ясно, что никакого штурма Солегорска не будет, потому что «жидобандеровские каратели, посланные киевской хунтой»: а) не готовы воевать в городе и б) не готовы воевать в принципе, — Алексей получил от редакции разрешение вернуться в Киев, чтобы отдохнуть и «перезарядить обойму».
Ксюша его не дождалась и вернулась в Даллас рейсом через Франкфурт, сославшись на то, что она не может пропустить визит к врачу, «ничего-серьезного-женские-дела». Они очень мило поговорили по телефону, признались друг другу в вечной любви и в том, что они оба безумно скучают друг по другу, что, в общем?то, и было истинной правдой.
Когда он позвонил Нике и сказал, что возвращается в Киев, та просто сказала ему:
— Моя подруга уехала к родителям на неделю. Ты можешь остановиться у меня, если хочешь.
Вот это самое «если хочешь», проверенное и исправно работающее оружие женского шантажа, и перевесило все остальные соображения. Алексей остановился у нее, хотя в гостинице у него был забронирован номер. Он связался по телефону с ресепшн и попросил дежурную ни с кем не соединять его, сказать, что «у них на этаже что?то с линией», и попросить звонящую или звонящего набрать его мобильный украинский номер.
Итак, в маленькой уютной квартире на Тарасовке, в центре Киева, на широкой удобной постели Алексей и Ника строго выполняли наставления его редакции — «перезаряжали обойму».
Все бурное, физическое, биологическое, эмоциональное, с отбрасыванием туфель, срыванием одежды, покрывала, одеяла, простыни, подушек, с криками, стонами и даже слезами было уже позади. Они уже успели отдышаться. Чувства немного притупились. И разум снова начал задавать тот же проклятый вопрос: что дальше?
Время простых ответов кончилось. Началось время простых вопросов. Оно, как правило, всегда наступает сразу же после love?making, как темное утро после светлой ночи. Можно, конечно, вот так, в объятиях друг друга, провести еще час, еще ночь, еще день. Но все равно рано или поздно придется отвечать на телефонные звонки, звонить самому, врать, объясняться, смотреть в ванной себе в глаза и обязательно вслух читать самому себе постылую короткую мораль: «Какой же ты козел!».
Самое страшное и неприятное — это объясняться с самим собой, когда все карты раскрыты и крыть нечем. Алексей заглянул себе в глаза. Понял вдруг, что больше не осталось ни единой заповеди, которую бы он не нарушил. Отвел взгляд и вернулся в комнату, где его, седеющего, женатого мужика, любящего мужа, разменявшего шестой десяток, матерого журналиста с глубокими шрамами на теле и в душе, ждала в постели девчонка возрастом моложе его сына. Которую он хотел, по которой скучал, ради которой вернулся в Киев. В которой ему нравилось все и от которой он не мог оторваться.
Там, в ванной, когда Алексей, стоя у зеркала, заглянул себе в глаза, он, как преступник в суде, выступил перед самим собой с очередным безмолвным последним словом: «Я люблю свою жену, я не могу без нее жить. Я обожаю Нику. Я не могу жить без нее. А теперь бросайте в меня камни...».
«Но знаешь, хоть Бога к себе призови, разве можно понять что?нибудь в любви...» Алексей очень любил эту песню Булата Шалвовича и часто пел ее Ксюше и друзьям, но только сейчас понял, в чем признавался поэт и о чем он пел...
Он поцеловал Нику в губы, потом лег рядом на живот и обхватил руками подушку. Она поднялась, села на него, обхватив его бока своими коленями и начала водить руками по его спине, вверх и вниз.
— А что это у тебя за два круглых шрама, вот тут? Как будто ожоги.
— Я в детстве был хилым мальчиком и страдал от фурункулов. Мама покупала мне пивные дрожжи.
— Понятно. А что такое пивные дрожжи?
— Это невозможно объяснить. Ника, милая моя, раз ты это делаешь, не могла бы ты выпустить коготки, как кошка, и почесать у меня под правой лопаткой. Ага, вот так. Чуть выше, чуть-чуть ниже.
— Послушай, ежик, может тебе в баню сходить?
— Я только что оттуда.
Оба засмеялись старому анекдоту. Это был тот период отношений, когда ничего не раздражает, ничего не приедается, когда можно все. Он повернулся к ней лицом, руками задержал ее над собой...
Два раза звонил телефон, но он не брал трубку.
Когда она, наконец, откричалась, так, что жильцы дома должны бы были вызвать милицию, она так и осталась над ним, выпрямившись, заложив руки за голову. Сам он все еще не мог отдышаться и молча, не отрываясь, во всех смыслах этого слова, смотрел снизу, как вздымается и опускается ее грудь.
161
Запрещенный в СССР роман Василия Гроссмана.