Копье милосердия, стр. 29

— Да-а, многие полегли под Псковом… У московитов около тысячи убитых и полторы тысячи раненых, а у нас пять тысяч убитых и десять тысяч раненых. Эх!.. Давай, пан Миколай, помянем их. Славные были вояки.

Князь и пан Богуш встали и выпили стоя.

— Доброе вино… — крякнул Тризна, вытирая свои густые вислые усы. — Фряжское. Но наш медус не хуже…

Он хотел развивать эту тему дальше, но тут во дворе раздался сильный шум, заставивший пана Богуша прервать свою речь и выскочить из парадной залы.

Как он и предполагал, тренировочный герц, предназначенный для услады глаз паненок, толпившихся на балконах, превратился в настоящий поединок. Сцепились два соседа — Желеньский и Возняк. Молнии сабель кромсали густую пыль, которая поднялась столбом, словно рыбное желе. И один, и другой шляхтич уже были ранены, но пролитая кровь раззадоривала их еще больше.

Пан Богуш выхватил свою карабелу и мигом стал между ними.

— Стоять, пся крев! — взревел он своим басищем. — Пан Желенский, как можно?! Пан Возняк, вы позорите мои седины! Что подумают о нас гостеприимные хозяева?!

Но пьяные и потерявшие головы от ярости шляхтичи и не думали униматься. Они так освирепели, что уже готовы были вдвоем наброситься на Богуша Тризну, который мешал поединку, но тут неожиданно во двор замка въехала большая красивая карета, запряженная цугом, которую охранял отряд гусар. Судя по тому, что они были без доспехов, гусары служили телохранителями какого-то важного духовного лица, что подтверждала их одежда.

Она состояла из темно-красного венгерского кафтана с золотыми шнурами-петлицами на груди, поверх которого был наброшен меховой плащ из леопардовой шкуры, а на голове гусар красовались своеобразные меховые шапки, украшенные перьями; обуты они были в низкие желтые сапоги. Гусары имели щит особой формы — тарч*, к которому крепились декоративные крылья из перьев диких птиц, и были вооружены длинным «древом»* и саблей; некоторые имели луки.

Карета остановилась. Форейтор* ловко спрыгнул на землю, отворил резную дверку с гербом, приладил ступеньки, и на землю важно спустился молодой мужчина в лисьей шубе с соболиной оторочкой, из-под которой выглядывало одеяние священника.

— Архиепископ краковский… Его высокопреосвященство… — раздался тихий гомон, и все, кто находился во дворе, склонились перед Юрием Радзивиллом.

Даже драчуны, мигом растеряв боевой пыл, покаянно опустили свои чубатые головы. «Ну я вам!..», — прошипел пан Богуш и кряхтя — живот мешал — согнулся в поясном поклоне.

Глава 5. Ивашко Болотников

Богдан Бельский приказал строго-настрого, чтобы подготовка посольства в Царьград и Святую землю шла тайно. Трифон недоумевал — пошто так? Али кому завидно станет? Так ведь тот же самый Василий Позняков ходил туда и ни от кого не скрывался. Тем более что у разбойников, шаливших на дорогах, руки коротки до посольского поезда — полсотни стрельцов дают в охрану.

Денег и мягкой рухляди, конечно, царская казна выделила немало: церкви Великомученицы Екатерины на Синайской горе назначено 500 рублей, цареградскому патриарху Иеремии — 600 рублей и сорок соболей; на раздачу нищим и монастырям в Царьграде и его окрестностях — 1000 рублей; Ватопедскому монастырю на Афоне — 800 рублей, Хиландарскому — 700 рублей, Пантелеймонову монастырю — 500 рублей и прочим монастырям — 2000 рублей. В Пантелеймонов монастырь велено передать ризу и стихарь, а в Хиландарский — полное облачение [3].

Всеми делами денежными с казной и бумажными с Посольским приказом занимался Мишенин. Задачу Трифон имел иную — подготовить обоз. Путь был неблизким, а значит, и возки должны быть крепкими, новыми, и лошади выносливыми, да чтобы без скрытых изъянов; а уж с челядью и вовсе вышла морока.

У всех купцов имелись не только приказчики, но и личная охрана. Не являлся исключением и Трифон. Однако так получилось, что Коробейников договорился заранее и дал слово, что после Рождества поведет обоз в Астрахань. А слово купеческое — не воробей: вылетит — не поймаешь. Не выполнишь уговор — потеряешь честь. И теперь Трифон ломал голову, как ему быть. Все выходило на то, что нужно посылать в Астрахань старшего сына, Матвея. А путь туда еще опасней, чем в Святую землю. Разбойного люда столько расплодилось на земле Русской, что купцы в дальний путь собирались, как в военный поход.

Поэтому Коробейников, немного повздыхав и помаявшись, отдал всех своих самых надежных людей и охрану сыну; Матвей был ему дороже собственной жизни. И пришлось купцу набирать слуг среди московского люда. Но поди знай, кто чем дышит, хотя без рекомендации уважаемых купцов ни один чужой человек не мог попасть в посольский обоз.

Но главный вопрос — с повозками и лошадьми — Трифон намеревался решить лично, без подсказок; опыта для этого у него хватало. Сани заказывать уже поздно — близился конец зимы. Поэтому Коробейникову пришлось немного поломать голову над тем, какой из трех типов грузовых возов — фурманский, немецкий или армянский — выбрать. Трифон остановился свой выбор на армянском возе, в который запрягали восемь лошадей и который обладал большой грузоподъемностью; на него можно нагрузить до семидесяти пудов. А раз так, значит, обоз будет более компактным, что для опасного путешествия немаловажно — охранять легче.

Кроме царских даров и денег Мишенин и Коробейников везли свои товары. Это входило в уговор с Посольским приказом. Товары нужны для маскировки истинной задачи посольства. Иван Михайлович был несколько озадачен тем, что им придется заниматься еще и торговлей, что без предварительного договора с иноземными купцами трудно, но быстро успокоился — какой же купец откажется от нечаянной прибыли?

Богдан Бельский повторил слова государя, настоятельно посоветовав Трифону не посвящать Мишенина в тайну, ради которой Иоанн Васильевич в срочном порядке направил посольство в Святую землю. Коробейников был согласен с ним полностью. Государево дело — это очень серьезно. Не приведи Господь, Мишенин, который в последнее время стал по-стариковски болтлив, кому-нибудь откроет царский секрет. Тогда точно кремлевских пыточных подвалов не избежать…

В ясный воскресный день Трифон Коробейников, конюх Первуша и двое слуг отправились на Зацепу, возле которой находился конный торг. Февраль был на исходе, и яркое солнце выжимало из стрех звонкую капель, но обычно грязные Стремянный и Конный переулки, по которым ехали Трифон с конюхом, были еще подмерзшими, и копыта коней стучали весело и звонко.

Обычно летом в этом месте стояла отвратительная вонь, потому что неподалеку находилась самая большая в Москве конская бойня и рынок конского мяса. К тому же рядом, как темное родимое пятно на белом теле, раскинулась Кожевенная слобода, где татары обрабатывали конские шкуры, что не добавляло приятных запахов. Но сейчас в воздухе витал лишь запах дыма от печных труб, да и тот не падал на землю, а торчал столбом, теряясь в лазурной выси — погода стояла безветренной.

Торг, как всегда в воскресные дни, бурлил. Ногайцы совсем недавно пригнали большой табун недорогих, но выносливых и неприхотливых степных лошадей, и простой народ расхватывал их едва не в драку. Ногайская орда поставляла в Москву не только овец и рабочих лошадок, но и восточных скакунов — аргамаков. Однако Трифона они не интересовали; ему нужны были мощные, сильные тяжеловозы.

Конечно, Коробейников мог для посольства истребовать лошадей на конном заводе в селе Хорошеве; «кобыличью конюшню» основал еще отец Иоанна Васильевича. Но к боярину-конюшему и его первому помощнику — ясельничему и на хромой козе не подъедешь, это купец уже знал. Всучат коня с изъяном (а как откажешься?) и мучайся потом с животиной. Собственные заводы имели и богатые бояре, и монастыри, но к ним можно и не соваться — они растили лошадей только для своих хозяйских и военных нужд.

Трифон проигнорировал ногайцев и сразу направился к более дорогим лошадям — тяжеловозам. В этом ряду народ собирался степенный, неторопливый — как торговцы, так и покупатели. Хороший тяжеловоз стоил больших денег, поэтому за него торговались долго, обстоятельно оценивая и стать, и возраст, и игру мышц, и рост, и даже блеск глаз.