Налегке, стр. 95

— Табу нарушено! Табу нарушено!

Так король Лихолихо, вместе со своим ужасным виски, прочел первую проповедь, проложив дорогу для новой веры, которая неслась к ним с севера по волнам Атлантики.

Когда табу было нарушено и никакого возмездия не последовало, туземцы со свойственной им детской непосредственностью тут же решили, что боги их — мелкое мошенничество и ничего больше, — точно так же, как до этого, услышав стон капитана Кука, они решили, что он не может быть богом, и убили его на месте. Они не дали себе даже времени задуматься, почему бы, собственно, богу и не постонать по-человечески, если ему так нравится? Теперь же, убедившись в том, что их кумиры не могут постоять за себя, они так же, не задумываясь, стащили их с пьедесталов, разрубили на части, поднесли к ним факелы и уничтожили их!

Языческие жрецы пришли в ярость. И недаром — ведь в их руках были самые доходные синекуры в стране. Низвержение кумиров грозило им нищетой. Могущественные жрецы, наделенные властью, которая превышала власть военачальников, они теперь оказались простыми бродягами. Они подняли мятеж, угрозами загнали под свои знамена довольно много народу и без труда уговорили Бекуокалани, честолюбивого отпрыска королевской семьи, возглавить это войско.

В первой стычке идолопоклонники одержали победу над королевской армией и, уверенные в своих силах, решили двинуться на Каилуа. Король выслал парламентера, в надежде смягчить своих врагов, но в результате этого шага в королевстве чуть не стало одним парламентером меньше. Язычники мало того, что отказались его выслушать, хотели еще и убить его. Тогда король выслал свои войска под началом генерал-майора Калаимоку, и враждующие армии встретились под Куамоо. Бились долго и жестоко, женщины плечом к плечу с мужчинами — таков был обычай, а когда кончился бой, оказалось, что мятежники в смятении и ужасе бегут куда глаза глядят. Идолопоклонничеству и табу пришел конец!

Роялисты весело возвращались домой, в Каилуа, радуясь своему освобождению. «Боги бессильны, — говорили они. — Боги — ложь и суета. Армия, сражавшаяся под покровительством идолов, оказалась поверженной, армия без идолов — могучей и победоносной!»

Народ остался без религии.

Вскоре, однако, с точностью, достойной божественного промысла, корабль, везущий миссионеров, благополучно достиг здешних берегов, и христианство было посеяно на девственной, можно сказать, земле.

ГЛАВА XXXII

Развалины Хонаунау. — Туземные пироги. — Купание в прибой. — Город-убежище. — Заповедник. — Его устройство. — Скала королевы. — Достопримечательности. — Окаменелая Ниагара.

В полдень мы наняли канака лодочника, с тем чтобы он нас отвез на своем челне к древним развалинам Хонаунау. Он запросил два доллара — цена божеская для морского путешествия в восемь миль, считая оба конца.

Туземная пирога — сооружение довольно легкомысленное на вид. Не знаю даже, с чем сравнить его, — разве с выдолбленным полозом детских салазок, но и это не дает о ней абсолютно верного представления. Она имеет около пятнадцати футов в длину, оба конца ее заострены и сильно приподняты; высота бортов полтора-два фута, а узка она так, что если бы вам и удалось втиснуть в нее толстого человека, то вынуть его оттуда вы уже нипочем не сумели бы. Она, как утка, держится на поверхности воды, но снабжена специальным приспособлением — утлегарем, благодаря которому, если сидеть в ней смирно, она довольно устойчива. Утлегарь состоит из двух длинных перекладин, изогнутых, как ручки плуга; они прикрепляются с одной стороны лодки, а к наружным их концам привязывается, тоже изогнутый, брусок из чрезвычайно легкого сорта дерева. Брусок этот лежит на поверхности воды и служит, таким образом, противовесом, не давая лодке переваливаться ни на ту, ни на другую сторону. При всем этом человеку, не привыкшему плавать на лезвии ножа, может показаться, что для полного спокойствия было бы неплохо обзавестись еще одним утлегарем, с другой стороны пироги.

Я сидел на носу, Биллингс посредине, лицом к гребцу-канаку, сидящему на корме. С первым же ударом весла по воде легкая наша скорлупка стрелой понеслась от берега. Ничего особенного мы не видели кругом себя. Пока мы еще двигались по мелководью, можно было развлекаться, глядя сквозь прозрачную воду на крупные гроздья ветвистого коралла, этого удивительного морского кустарника. Но как только мы вышли в пронзительную синеву глубин, мы лишились этого развлечения. Зато мы могли теперь любоваться прибоем, который яростно бросался на каменистый берег, разбиваясь об него и пенистым фонтаном взлетая на воздух. Пенная эта кайма была вся изломана причудливыми пещерами, арками и туннелями. Казалось, развалины древних башен и бойниц вздымаются со дна беспокойного моря. Вскоре, однако, это перестало нас занимать, и мы обратили свои взоры на самый берег. Продолговатая гора тянулась со своими пышными зелеными лесами навстречу нависшим облакам, вдали виднелись точечки домов; ставшая совсем уже миниатюрной, шхуна наша сонно колыхалась на якоре. Когда и это зрелище приелось, мы отважно врезались в косяк противных жирных дельфинов, занятых своей вечной игрой — выгнувшись дугой над волнами, исчезать в них, без устали повторяя этот маневр, и все в одну сторону, словно колесо, больше чем наполовину затопленное водой. Но вот и дельфины, укатились, предоставив нас самим себе. Не прошло и нескольких минут, как мы обнаружили, что солнце полыхает костром и что температура держится на точке плавления. Ужасно захотелось спать.

В одном месте мы повстречали большую группу обнаженных туземцев обоего пола и всевозможных возрастов; они предавались своему излюбленному занятию — купанию в волнах прибоя. У каждого язычника была короткая доска, он отплывал с ней на триста-четыреста ярдов в море и ждал, когда на него двинется особенно большая волна. Выждав подходящий момент, он закидывал доску на самый гребень волны, бросался на нее животом и летел, как бомба! Самый быстроходный экспресс не мчится с такой сногсшибательной скоростью! Впоследствии я сам пробовал было оседлать волну прибоя, но из этого ничего не вышло. Доску мне, правда, удалось накинуть на волну, и накинул-то я ее вовремя, но сам я как-то отстал от нее. В какие-нибудь три четверти секунды доска достигла берега, но без груза, я же достиг дна, нагруженный бочкой-другой воды. Чтобы в совершенстве овладеть искусством купания в прибой, надо, вероятно, родиться туземцем.

Мы прошли свои четыре мили чуть не за час и пристали к ровному берегу, где широко раскинулись старинные развалины и высились кокосовые пальмы. Это был древний Город Прибежища — большая территория, окруженная стенами в двадцать футов толщины у основания и в пятнадцать высоты. Самый город представляет собой четырехугольник в тысячу сорок футов в длину и чуть меньше семисот футов в ширину. В стародавние времена тут стояло три храма — примитивные сооружения в двести десять футов длиной, сто шириной и тринадцать высотой каждое.

В те времена, если один человек убивал другого, родственники убитого имели право лишить убийцу жизни. Тут-то начиналась стремительная гонка, где у преступника, поставленного вне закона, ставкой были жизнь и свобода. Убийца летел через дремучие леса, горы и долы, устремив все свои надежды на мощные стены Города Прибежища, а по его горячему следу гнался мститель. Иногда бега эти продолжались до самых ворот города, и оба бегуна, тяжело дыша, пробегали сквозь длинный строй возбужденных туземцев, которые следили за состязанием, сверкая глазами и раздувая ноздри, подбадривая преследуемого отрывистыми громкими возгласами и издавая вопль восторга, когда спасительные ворота захлопывались за ним, а обманутый его преследователь опускался в изнеможении на землю. Бывало, однако, что преступник падал, сраженный рукой врага, у самого порога, в то время как еще шаг, какая-нибудь секунда времени — и его нога коснулась бы заповедной земли и он был бы спасен. Откуда могли эти оторванные от мира язычники почерпнуть идею Города Прибежища, известного лишь древнему Востоку?