Налегке, стр. 43
Вот каким кропотливым и нудным способом делали серебряные слитки. Наша фабрика была только одна из многих, работавших в то время. Самую первую в Неваде соорудили у каньона Эган — маленькую, маломощную фабрику, которая и в сравнение не шла с громадными предприятиями, впоследствии открывшимися в Вирджиния-Сити и в других городах.
В пробирной конторе от наших брусков откололи по уголку и подвергли эти кусочки анализу для определения, сколько в руде содержится золота, серебра и простых металлов. Это очень любопытный процесс. Пробу расплющивают молотком в пластинку не толще бумаги и взвешивают на таких чувствительных весах, что если положить на них клочок бумаги величиной в два дюйма, потом написать свое имя мягким жирным карандашом и опять взвесить, то они покажут разницу. Потом в серебряную пластинку закатывают кусочек свинца (тоже взвешенный) и все вместе плавят при высокой температуре в маленьком сосуде — «пробирной чашке», которая отливается в стальной форме из спрессованной золы от пережженных костей. Простые металлы окисляются, и пористые стенки чаши всасывают их вместе со свинцом. Остается шарик чистейшего золота или серебра, и производящий анализ лаборант, отметив потерю в весе, определяет относительное содержание простых металлов в бруске. Затем он должен отделить золото от серебра. Шарик опять расплющивают в тонкую пластинку, помешают ее в печь и накаляют докрасна; немного погодя ей дают остыть, скатывают в трубочку и нагревают в стеклянном сосуде, содержащем азотную кислоту. Кислота растворяет серебро, остается чистое золото и уже как таковое кладется на весы. Потом подливают в сосуд соленой воды, и растворенное серебро снова становится осязаемым и падает на дно. Остается только взвесить его. Теперь относительный вес всех металлов, содержащихся в бруске, известен, и лаборант ставит на нем пробу.
Догадливый читатель, конечно, уже сам понял, что владелец рудника, выбирая образец породы для анализа (который помогает ему сорвать большой куш за рудник), не имел обыкновения выискивать наименее ценный обломок на своих отвалах. Как раз наоборот. Я видел, как люди целый час рылись в куче почти ничего не стоящего кварца, пока не находили кусочек величиной с орех, богатый золотом и серебром, — и этот кусочек и сохраняли для анализа! Разумеется, анализ покажет, что тонна этого кварца приносит сотни долларов, — и на основании такого анализа продавались рудники, не представлявшие никакой ценности.
Анализы были выгодным делом, и потому ими нередко занимались люди, не имеющие для этого ни достаточных знаний, ни способностей. Один лаборант получал такие многообещающие данные из любой предъявленной ему пробы, что с течением времени сделался чуть ли не монополистом. Но, как и все преуспевшие люди, он стал предметом подозрений и зависти. Другие лаборанты составили против него заговор и в доказательство своих честных побуждений посвятили в тайну кое-кого из видных граждан. Потом они откололи кусочек от обыкновенного точила и попросили одно постороннее лицо отнести этот образец прославленному химику для анализа. Через час заключение было готово — согласно ему, тонна этой руды могла дать серебра на 1284 доллара и 40 центов, а золота — на 366 долларов и 36 центов!
Правдивое изложение всей этой истории появилось в местной газете, и прославленный химик покинул город в двадцать четыре часа.
Замечу мимоходом, что я пробыл на фабрике всего одну неделю. Я сказал хозяину, что без прибавки жалованья не могу дольше оставаться; что мне нравится толочь кварц, что я просто обожаю это занятие; что еще не было случая, чтобы я в такой короткий срок так страстно полюбил какое-нибудь дело; что, на мой взгляд, ничто не может дать такого простора для работы ума, как засыпка стана и грохочение хвостов, и ничто так благотворно не влияет на нравственность, как перегонка проб и стирка одеял, — однако я вынужден просить прибавки.
Он ответил, что платит мне десять долларов в неделю, и, по его мнению, это вполне приличная сумма. А сколько же я хочу?
Я сказал, что, принимая во внимание тяжелые времена, я не считаю возможным требовать больше, чем четыре тысячи долларов в месяц на хозяйских харчах.
Мне предложили выйти вон! И все же, оглядываясь на то время и вспоминая, какую непосильную работу я выполнял на фабрике, я жалею только об одном — что не потребовал с него семь тысяч долларов.
Вскоре после этого вместе со всем населением я начал сходить с ума из-за таинственного, волшебного «цементного прииска» и твердо решил при первом удобном случае отправиться на поиски его.
ГЛАВА XXXVII
Волшебный прииск Уайтмена, по общему мнению, должен был находиться где-то поблизости от озера Моно. Время от времени сообщалось, что мистер У. украдкой, под покровом ночи, проехал через Эсмеральду переодетый, — и тогда мы все приходили в неистовое волнение, ибо это означало, что он отправился на свой тайный прииск и теперь самое время скакать за ним. Через три часа после рассвета все лошади, мулы и ослы, имеющиеся по соседству, бывали куплены, наняты или украдены, и половина жителей уже мчалась в горы, вослед Уайтмену. Но У. шатался по горным ущельям без видимой цели день за днем, пока у старателей не кончались запасы, и они волей-неволей возвращались домой. Я сам видел, как в большом приисковом поселке около одиннадцати часов вечера разносился слух, что только что здесь проехал Уайтмен, и уже два часа спустя тихие до тех пор улицы кишели животными и людьми. Каждый старался уехать тайком, но все же шепотом сообщал соседу о появлении Уайтмена. И задолго до рассвета — а дело было в разгаре зимы — в поселке не оставалось ни одного человека, все население сломя голову гналось за Уайтменом.
Согласно преданию, больше двадцати лет тому назад, в самом начале движения на запад, трое немецких юношей — три брата, уцелевшие после кровопролитного боя с индейцами в прериях, — пешком пошли через пустыню, избегая проезжих дорог и тропок, просто двигаясь на запад, в надежде добраться до Калифорнии, прежде чем умрут от голода и истощения. И вот однажды, в горном ущелье, где они присели отдохнуть, они вдруг увидели на земле необычную жилу цемента, испещренную зернами металла тускло-желтого цвета. Они поняли, что это золото и что здесь можно в один день обрести богатство. Жила была шириной дюймов в восемь и на две трети состояла из чистого золота. Каждый фунт волшебного цемента стоил не меньше двухсот долларов. Братья захватили по двадцати пяти фунтов, тщательно завалили жилу, сделали беглый чертеж ее местоположения и главных окрестных примет и двинулись дальше на запад. Но беды сыпались на них одна за другой.
Старший из братьев упал и сломал ногу, и двое других вынуждены были покинуть его в пустыне на верную смерть. Второй брат, изнуренный усталостью и голодом, потеряв последние силы, умер, но третий после двухнедельных мучительных скитаний добрался до калифорнийских поселений, истерзанный, больной, полупомешанный от перенесенных страданий. Он выбросил в пути почти всю руду, сохранив только несколько обломков; но этого было достаточно — началось повальное безумие. Однако он был сыт по горло пустыней и ни за что не соглашался вести партию разведчиков к жиле. Работа батрака на ферме вполне удовлетворила его. Но он вручил Уайтмену чертеж и по возможности точно описал открытое им месторождение, а заодно передал ему тяготевшее над кладом проклятие — ибо, когда я случайно увидел мистера У. в Эсмеральде, это был человек, который уже двенадцать или тринадцать лет охотился за потерянным богатством, терпя голод и жажду, нужду и невзгоды. Кое-кто считал, что он нашел месторождение, но почти никто этому не верил.
Я видел обломок руды величиной с кулак, который Уайтмен будто бы получил от молодого немца, и, надо сказать, выглядел он соблазнительно. Зерна чистого золота сидели в нем густо, как изюм в куске сладкого пирога. Разработка такой руды в течение одной недели на всю жизнь обеспечила бы человека с умеренными запросами.