Император Николай II. Жизнь, Любовь, Бессмертие, стр. 22

Дореволюционная фотография царской семьи

«4 ноября… Всем существом понял, что такое вступление скота и зверя победителя в город. «Вобче, безусловно!» Три раза приходили, вели себя нагло. Выйдя на улицу после этого отсиживания в крепости – страшное чувство свободы (идти) и рабства. Лица хамов, сразу заполнивших Москву, потрясающе скотски и мерзки. День темный, грязный. Москва мерзка как никогда. Ходил по переулкам возле Арбата. Разбитые стекла и. т. д. Назад, по Поварской – автомобиль взял белый гроб из госпиталя против нас.

Заснул около семи утра. Сильно плакал. Восемь месяцев страха, рабства, унижений, оскорблений! Этот день венец всего! Разгромили людоеды Москву!»

«Восемь месяцев страха, рабства» – и это о «золотых днях русской свободы», по сей день восхваляемых теми, кто числит себя наследниками «демократии» образца февраля 17-го…

«Передача семьи Романовых Уралсовету» (Художник В. Н. Пчелин. 1927 год)

Наконец и до Тобольска добрались «товарищи». Местный большевик Исай Коганицкий, еще недавно скромно шмыгавший по улицам в несвежей шинели, теперь раздулся, стал держаться нагло и вызывающе. Хотя единомышленников у него было мало, плюгавый революционер хорохорился не зря – все окрестные местности уже были в руках верных ленинцев. В марте 1918-го подоспела подмога во главе с бывшим матросом Хохряковым, жизнелюбивым мужланом с огромными кулачищами и бесшабашно-глупыми глазами. Коганицкий подсобил ему на выборах в местный Совет, и когда Хохряков сделался его председателем, стал руководить всеми действиями могучего борца за народное счастье. Тем более, что на этот счет регулярно поступали указания от Шаи Голощекина, секретаря Уральского обкома ленинской партии. А тот, в свою очередь, постоянно держал связь с Янкелем Свердловым, красным «президентом».

Хохрякова назначили по совместительству и комиссаром дома-тюрьмы, где содержалась царская семья. Эта операция и была главной целью командирования революционного матроса в Тобольск. Ибо палачи, засевшие в Кремле, уже порешили перевести императора и его близких поближе к центру, где их позиции были прочнее и где без особых препон можно было заняться приготовлениями к расправе.

Новым местом заключения назначили Екатеринбург. Тут у Свердлова кругом были свои люди. Еще со времен 1905 года, когда он пестовал в этих местах банды террористов, сложился дружный коллектив отпетых негодяев, которым ничего не стоило выстрелить безоружному человеку в лицо, задушить священника, отрезать голову классово чуждому элементу. И это не образные преувеличения – действительные факты из послужного списка «красной сотни», орудовавшей на Урале еще до большевистского переворота.

30 апреля в Екатеринбург были доставлены царь, Александра Федоровна и Мария Николаевна. Три недели спустя в особняк инженера Ипатьева, приспособленный под «Дом особого назначения», прибыли остальные члены семьи – Алексей Николаевич, Ольга Николаевна, Татьяна Николаевна, Анастасия Николаевна. Крестный путь завершился – в этом доме последнему русскому императору и его семье выпало встретить смертный час…

«Вам выпало счастье расстрелять…»

Когда-то Макиавелли поучал феодальных властителей Италии: «… завоеванное и унаследованное владения могут принадлежать либо к одной стране и иметь один язык, либо к разным странам и иметь разные языки. В первом случае удержать завоеванное нетрудно, в особенности если подданные и раньше не знали свободы.

Чтобы упрочить над ними власть, достаточно искоренить род прежнего государя, ибо при общности обычаев и сохранении старых порядков ни от чего другого не может произойти беспокойства».

Вряд ли автор трактата «Государь» рассчитывал на то, что спустя четыре столетия его рецептом воспользуется группа заговорщиков, захватившая власть в далекой полуазиатской стране под лозунгами освобождения от всякой тирании. В начале XVI столетия – века Возрождения – верили в грядущее торжество разума и никак не могли представить себе, что на исходе тысячелетней христианской цивилизации государством могут завладеть хладнокровные и циничные душегубы.

Дом Ипатьева, по странной иронии истории ставший последним пристанищем династии, вышедшей из Ипатьевского монастыря в Костроме, был изначально выбран как камера смертников. Если бы у Ленина, Свердлова и их приближенных действительно существовало намерение предать царя суду, вовсе не было необходимости держать его за тысячи верст от столицы. А последовавшее за убийством на екатеринбургской Голгофе поголовное истребление всех мужчин и женщин, принадлежавших семье Романовых, прямо указывает на существование дьявольского замысла.

Ныне сценарий расправы можно считать в общих чертах установленным. Он разыгрывался в заранее обусловленные сроки и по четко разработанному графику.

После большевистского переворота в Пермь был под конвоем доставлен великий князь Михаил Александрович, брат Николая II, в пользу которого царь отрекся от престола. Поскольку все акты Временного правительства (в том числе и самовластное объявление России республикой в дни керенщины), а также Учредительного Собрания новыми властителями не признавались, Михаил приобретал особое значение. Ведь отрекся он как бы не насовсем, а «в пользу Учредительного собрания», которому предстояло решить вопрос о форме правления. Поэтому именно с него – последнего носителя самодержавной власти – и постановили начать бойню…

Вечером 11 июня 1918 года группа большевистских должностных лиц во главе с Иванченко, комиссаром по охране Перми, начальником милиции явилась в гостиницу, где проживал Михаил Александрович. Схватив великого князя вместе с его секретарем Джонсоном и вывезя в глухое место за городом, убили обоих.

На следующий день власти объявили о похищении брата бывшего царя, причем информация подавалась в газетах таким образом, чтобы стало ясно: это дело рук монархистов. Режиссеры трагедии были довольны – первый акт прошел успешно. Один из палачей – Марков – позднее писал о том, как отчитался перед «самым человечным человеком»: «Будучи в командировке по работе в Москве в 1918 году, я по делу пришел к товарищу Свердлову Я. М., он меня привел к В. И. Ленину, который спрашивал меня о ликвидации Михаила Романова, я рассказал ему, что сделано было чисто, он сказал: «Ну вот и хорошо, правильно сделали»».

Можно было приступать к осуществлению второй части сценария. В газеты подбросили утку о расстреле царя и тут же ее опровергли. Прозондировав таким образом общественное мнение (не в России – его большевики «в гробу видали», а в стране хозяина – Вильгельма II) и подготовив почву для дезинформации после действительной расправы, дали сигнал в Екатеринбург: пора.

И местные борцы за дело народа засуетились. Сменили охрану в доме Ипатьева, замазали стекла известкой, подыскали в глухомани за городом подходящее место для захоронения жертв. Исай Радзинский сочинил провокационное письмо царской семье от имени некоего белогвардейца. Пинхус Войков взялся достать соляной кислоты для уничтожения трупов. Наиболее важную историческую миссию Шая Голощекин доверил старому знакомому Янкелю Юровскому. Тот хорошо знал местные кадры – как-никак долгие годы заведовал фотоателье в Екатеринбурге. К тому же, по видимости, был негласным руководителем еврейской общины. Банкир, вошедший после февральского переворота в здешнюю властную структуру, оставил важное свидетельство: «В первый же день, как только образовался Комитет общественной безопасности, ко мне подошел Юровский и вручил пятьсот рублей вместе с подписным листом.

– Эти деньги я собрал среди местного еврейства для нужд Исполнительной комиссии. Прошу принять и выдать квитанцию» [9]. Вряд ли для подобной операции уполномочили бы случайную фигуру.