Импотент, или секретный эксперимент профессора Шваца, стр. 46
Пришел. Увидел. И сожрал.
– Света, вообще-то я не только тебя люблю, я еще и Машу люблю.
– О, да ты, оказывается, бисексуал!
Сморчков решил заняться государственным терроризмом. Сначала он выбирал государство побогаче, а потом вплотную начинал его как следует терроризировать.
Не копай для другого яму бесплатно.
– Я хотела бы обсудить с тобой одну покупку, – говорит мне жена, – но у нас всего один час свободного времени…
Сегодня товарищеский суд будет разбирать два персональных дела: «Дело о том, как литератор Фигулькин избил закон жанра» и «Дело о том, как беллетрист Мормонов изменил закону жанра с законом о собственности».
– А дети у вас есть?
– Есть. Но они не продаются.
– Ой, смотри, я рубль нашел!
– Подумаешь! У меня точно таких же – два!
В Бурятии зажгли еще один вечный огонь. Что поделаешь, опять нашли слишком много нефти…
В литературных кулуарах стали упорно поговаривать, что Сидоров-Милашкин опять выиграл в «Спортлото».
Меняю стойкие идеалы на детей-кормильцев!
– Петров, ты умеешь пользоваться дыроколом?
– Конечно, умею! – обиделся Петров. – Я таких три штуки уже сломал!
Сидоров открыл для себя еще одну консервную банку с тушенкой.
Юбилей академика Монстрова праздновали с большой помпой, но семерых приглашенных откачать все же не удалось.
– Скажите, а как лечить на носу ячмень?
– Очень просто! Надо в течении двух месяцев аккуратно протирать нос спиртом.
– Господи, а это у тебя что такое?!
– Да так. Одна постельная принадлежность.
Сидоров ждал три часа, потом не выдержал, встал, подошел к официанту и от души вмазал по бескомпромиссной и наглой физиономии…
Женюсь – брошу пить, курить, смотреть футбол, а потом жену.
…И взять с собой запас продовольствия на два часа.
За выслугу лет осветителя Алебастрова перевести на должность ведущего режиссера.
Я обязуюсь охранять этот продовольственный склад до тех пор, пока все не съем!
Пошел как-то художник Петров за водкой и пропал куда-то. Напился, наверное…
– На маевку пойдешь?
– На какую еще «маевку»?
– Фанатов «Ласкового мая» ломать будем.
Если бы Сидорову довелось попасть на небо, его бы и там, первым делом, посадили на пятнадцать суток.
Вошла. Долго смотрела глазами серны. Спокойно приблизилась. Потом уже лицо исказилось, когда занесла руку – и я получил звонкую пощечину. Это плата за то, что я увидел в ней нечто, ей не свойственное.
Гроссмейстер Шкафчик отдал в фонд Мира свои две проходные пешки.
Национальные меньшинства выражают свой протест по поводу проведения праздника «Проводы русской зимы»:
– А мы что, так и будем мерзнуть?
Две дверные ручки, прикрученные к вашему пьяному приятелю, позволят вам без хлопот донести его до дома. Дешево и удобно!
Мавзолей с красивой надписью «Ленин», антиквариат, двести тысяч. Раз!..
Однажды Насестов пошел выносить мусорное ведро, поскользнулся и упал в ящик с отбросами. Обстановка в этом ящике ему настолько понравилась, что жена с трудом выманила Насестова домой только к обеду.
Сидоров стоял под памятником Пушкина вот уже четыре часа. Подумаешь! Памятник стоял здесь уже несколько десятилетий – и ничего.
– Почему ваш мальчик не кричит, когда ему делают больно?
– Это пройдет. Сегодня он все еще хочет стать дантистом…
– У меня вообще-то брат на подводной лодке служил. Приплывут они в какой-нибудь загранпорт, пройдут по кабакам, везде наскандалят, всем в зубы дадут – раз на подлодку, и сразу уплывают!..
ЗАБРОНИРОВАННЫЙ ОАЗИС
Рассказики
Запоздалый вечер спустился на город, и фонари кое-где уже успели набраться смелости и вспыхнуть электрическим светом, заменяющим дневной, солнечный.
В аллее был застоявшийся теплый и от лип вязкий воздух. Зелень листвы потухла до безликого черного цвета, и редкого прохожего могли увидеть Слонявый и Апачи, которые расположились на свежеокрашенной скамейке с запасом микстуры для молодых неженатых людей и с попыткой узнать, который, собственно говоря, сейчас час. Не пора ли идти домой – смотреть программу «Время»?
Неожиданно для наших наблюдателей на аллее показался Шмяткин, второнегодник МЭИ, и на беду, ни Слонявый, ни его верный Апачи, не были знакомы с этим достойным джентльменом.
– Еще один, – пробормотал Апачи, выразительно поглядывая на шефа. Но опять же, к сожалению, последний оставил это без должного внимания и поднялся навстречу прохожему.
Две фигуры преградили путь сразу же погрустневшему Шмяткину.
– С дороги! – гробоподобным фальцетом провозгласил студент.
– Буйный, – отредактировал Апачи, заискивающими глазами глядя на Слонявого. – Еще один буйный.
– И не таких ломали, – похвастался компаньон. – Ходют тут многие, а вот часов ни у кого не оказывается. Короче, у вас, молодой интеллигент, часы есть?
– Какое вам дело?! До моей личной жизни! – возопил Шмяткин.
Вообще-то был он несколько робок, но сегодня негодование раздирало его душу. Сегодня Шмяткин был готов у кого угодно поинтересоваться, зачем это он интересуется его личной жизнью.
– А дело у нас большое, – сказал Апачи как ни в чем не бывало. – Мы люди темные, но временем, время от времени, интересуемся…
И тут еще Слонявый не вовремя полез в карман, очевидно, почесаться. Шмяткин молниеносно подумал, что теперь, после стипендии, ему уже терять нечего, и инцидент был проработан до своего печального исхода.
«Бац!» – голова Слонявого удивленно покачнулась.
«Меня ударили? Вот как?» – задумался Слонявый.
Шмяткин выбил мизинец на правой и вывихнул большой палец на левой руке, но все равно решил, что удар в ухо – лучшее средство невинно пострадавшего. Он размахнулся и ударил Апачи.
«Шмяк! Шмяк! Шлеп!» – отозвался тот, отлетая к скамейке.
И когда Апачи уже стоял в излюбленной стойке разъяренного кенгуру, когда Слонявый поднял руку для выдающегося «Удара Слонявого», пробивающего газетный лист, положенный на стопу кирпичей, Шмяткин был уже в конце аллеи, и долго еще любопытное эхо разносило его обиженные замечания:
– Я им еще покажу!.. Если каждый будет почем зря двойки ставить и ничего не ставить в зачетку!..
– Не мог раньше, что ли, сказать, что он с экзамена по физике? – пожаловался Апачи, разыскивая один из «луноходов», который Шмяткин куда-то засандалил. – Эх, не заботятся об окружающих…